Покушение - Сергей Шхиян

Я опять не дала ему договорить и низко поклонилась, коснувшись рукой пола. Вяземский совсем растерялся, видно не зная, что и думать о моем странном поведении. В голове у него произошел полный кавардак, но в какой-то момент он догадался, что я что-то затеяла, и решил остеречься удивляться и быть сдержанным.

— Так вы знаете эту особу? — повторил вопрос Пален.

— Так точно, ваше сиятельство, я сопровождал госпожу Крылову со специально назначенной командой! — четко доложил он, слава богу, не вдаваясь ни в какие подробности.

— Ну, хоть это выяснили, — довольно сказал граф. — А вы знаете, за что она арестована?

— Никак нет, ваше сиятельство! — опять четко доложил кирасир.

— Странно, однако. Кто это может знать?

— Думаю, это знал надворный советник Ломакин из департамента полиции, но он скончался в пути от удара.

— Полицейский? — задумчиво повторил он. — Алевтинка мне что-то такое говорила.

Услышав, как фамильярно меня называет граф, бедный Вяземский совсем растерялся и не знал, что думать и, главное, что говорить. Поэтому, на мое счастье, решил только точно отвечать на вопросы.

— А что еще за покойник-немец был с вами? — продолжил допрос граф.

— Простите, ваше сиятельство, я не пойму о ком вы спрашиваете. Никаких покойников-немцев с нами не было.

— Ну, как же, а мне Алевтинка рассказала, что с вами был еще какой-то гладкий молодой человек, немец, по имени Иван Николаевич.

— Так точно, с нами был флигель-адъютант Татищев, но он не умер, а заболел в пути холерой.

— Вот-вот, я и говорила, что был какой-то фигель, — опять вмешалась я в разговор, но теперь Пален не улыбнулся, а досадливо поморщился.

— Так с вами был еще и Татищев? Это меняет дело… Значит, вы не знаете, по какой причине эту особу привезли в Петербург? — опять обратился он к Денису Александровичу.

— Никак нет, ваше сиятельство, не знаю! В пути арестантка вела себя послушно, ни с кем в связи не входила, — четко ответил умница Вяземский.

— Ну что же, штабс-ротмистр, вы мне очень помогли, не смею вас более задерживать. Можете идти в свой полк.

Денис Александрович вытянулся, отдал сановнику честь и вышел из комнаты. Мы с графом опять остались одни.

— Забавно, забавно, — пробормотал он и, не глядя на меня, начал прогуливаться по комнате.

Я поняла, что Пален думает и отвлекать его внимание нельзя, потому скромно затаилась в кресле. Граф опять в мыслях перешел на шведский язык, и что он замышляет, я не знала. Наконец он обратил внимание на меня, и устало улыбнулся:

— Прости, Алевтинка, но отпустить тебя на свободу я пока не могу. Придется вам еще поскучать вдвоем со старухой, как там ее?

— Маланья Никитична, — подсказала я.

— Поживешь покуда со своей Маланьей. А я тем временем о тебе все разузнаю. И, дай бог, все устроится.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, — сказала я и опустилась перед ним в реверансе.

Пален удивленно на меня посмотрел, что-то понял, ехидно усмехнулся и позвал секретаря:

— Афанасьев! Проводи госпожу Крылову в ее покои.

— Слушаюсь, ваше сиятельство, — низко поклонился многообещающий молодой человек. — Пожалуйте, madame, — вежливо склонился он передо мной и пропустил впереди себя.

Глава 6

В нашей комнате меня ждала изнывающая от любопытства Маланья Никитична, и лишь я вошла, засыпала вопросами. Я не стала скрытничать и рассказала, что меня допрашивал какой-то «его сиятельство» и я рассказала ему все как на духу.

— А что за сиятельство, — пристала она.

— Не знаю, — покачала я головой, — но очень важный и из себя представительный.

— Звать-то его как? — никак не могла успокоиться старуха.

— Чего не знаю, того не знаю, он мне не назывался, — твердо сказала я. — Только узнала, что помощник, тот, что меня сюда привел по фамилии Афанасьев.

— Не помощник, а секретарь или адъютант. Хоть что-то ты знаешь девонька, — успокоилась она. — Ничего у меня здесь связи большие, все как есть разведаю! Но и как он был? Строг? Кричал? Ногами топал?

— Не-а, сначала пообещал плетями высечь, а потом подобрел, даже смеялся.

— Ну, слава богу, а то я уж вся запереживалась, аж в грудях началось томление. Привыкла я к тебе, дурочке, жалеть стала. Мне ж бог своих детей не дал. Нам, дворцовым, с детями никак нельзя было валандаться. Потому, которых скидывала, а которых родила, тех в люди отдавала. Вот к тебе, видать, как к дочери и привязалась.

Старуха вернулась к привычной теме и начала перечислять своих любовников и сановников, которым вынуждена была уступать по первому требованию.

— У красивой бабы какая судьба? С ней всякому пошалить лестно. Со знатными на балах махаются, а потом простую бабу в постелю требуют. И тебе видать такая будет доля, если муж тебя отсюдава не вытребует, — в который раз учила она меня жизни.

Я, делая вид, что слушаю, привычно кивала головой, соглашаясь с ее дворцовой мудростью. На самом деле прикидывала, что мне может дать или чем грозить явно хорошее отношение всесильного графа. В Алешиной памяти такая фамилия была. Граф Пален, кажется, был замешан в заговоре против Павла I, но никаких подробностей Алеша, а тем более я, не знали.

— Ты если захочешь мужчину ублажить, то всегда делай вид что тебе с ним слаще, чем с другими. Мужчины по уму совсем глупый народ, считай, как малые дети и очень пекутся, чтобы быть во всем первыми. А уж по этому делу так особо гордятся. Ты так всегда и говори, мол, у тебя такой, что и не приведи господи! Мол, лучше и краше я еще не видывала. Он по своей глупости загордится и за то тебе всегда особый презент сделает, — бормотала старуха. — И еще они любят властью и богатством хвалиться. Иным и этого дела не надо, дай рассказать какой он знатный и богатый. Помню, был такой Полуэкт Никадимыч, мужчинка, надо сказать, незавидный, этакий тьфу — плюнуть и растереть. А на меня так заохотился, что святых выноси. Уж как только не добивался, подарками засыпал, молил, мол, люблю, сил нет. Не дашь, руки на себя наложу. Почитай, в ногах валялся. Ну, я не устояла и уступила. Веришь, даже боялась, что он меня за ночь как кобылу загонит. Невзрачные они бывают ужас какие прыткие, одним словом корявое дерево в корень растет. А он знаешь, что сделал? — добродушно засмеялась старуха. — Всю-то долгую зимнюю ноченьку рассказывал, какой он большой человек. Начал с титулярного советника, а кончил фельдмаршалом. А уж какие у него дворцы оказались — чище царских! И поместья-то у него лучше, чем у первого вельможи. Крестьянских душ столько, что на всей Руси столько народа нет. А ко мне так даже пальцем не прикоснулся. Вот, а ты говоришь, любовь!

Больше до самого вечера ничего интересного не произошло. Граф Пален не объявлялся, и обо мне никто не вспоминал. А вот утром в нашей комнате оказался зарезанный человек. Обнаружила его моя старуха. Она проснулась раньше меня и только собралась встать, глядит, а посередине комнаты лежит ничком мужчина с ножом в спине.

Маланья Никитична так закричала, что не только я вскочила со своих полатей, к нам тотчас сбежались люди со всех соседних комнат. Я когда увидела убитого, прикусила язык. Нож в его спине мне был очень хорошо знаком. Это был тот самый узкий с костяной ручкой кинжал, который мы с Евстигнеем недавно вытаскивали из спины моего ночного убийцы.

Поднялся такой переполох, что своего голоса не было слышно. Скоро на шум явились ночные слуги и караульные гвардейцы. Убитого перевернули на спину и долго рассматривали, но никто его не узнал. Доложили по начальству, после чего переполох усилился и к нам пришли проводить следствие самые натуральные генералы в мундирах. Хорошо хоть в тот день в Зимний дворец не заглянул государь. Он так не любил беспорядка, что в наказание за нерадение мог всех караульных отправить в Сибирь.

Проведенный розыск, в конце концов, принес свои плоды: кто-то из следователей узнал нашего мертвеца. Это был полицейский чиновник, да не простой, а в чине коллежского советника, или по военной мерке полковника. Причем у мертвеца, кроме ножа в спине, в руках оказалась натуральная удавка. Именно это обстоятельство всех напугало особенно сильно. Государь, который ненавидел всяких якобинцев, коих считал закоренелыми преступниками, никому бы из должностных лиц не простил того, что во дворце, под самым их носом, разгуливают высокие полицейские чины с удавками. Он вполне мог принять это за заговор против своей августейшей персоны.

Звали убитого коллежским советником Седовым. Мне эта фамилия ровно ничего не говорила. Однако когда сказали его имя отчество — Платон Петрович — я похолодела. Именно так называл в мыслях своего начальника мой первый конвоир Ломакин. Теперь, в отличие от всех кто проводил дознание, я твердо знала, для чего в нашей комнате оказался начальник Ломакина.