ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗНАЛ КУЛИДЖА - Льюис Синклер

Как бы там ни было, но доктор решается - конечно, где живет этот парень, он не имеет ни малейшего представления, однако снаряжает сани, и собака бежит впереди, выбирая лучшую дорогу, и они добираются до хижины через много-много часов, и док входит и видит этого парня: его лихорадит, нога сломана, ему очень плохо. Ну, док сделал все, что нужно, сготовил ему еду и уже собрался перевезти парня вниз, поближе к цивилизации, как вспомнил о бедной собаке, которая спасла своего хозяина. Он ищет ее глазами - а бедный пес свернулся в уголке и испустил дух, обессиленный ужасной гонкой ради спасения жизни!

«Вот на что способны собаки», - говорю я и рассказываю еще несколько абсолютно достоверных историй о собаках, потом мы долго пререкаемся, и наконец Мэми говорит: «Ладно, пусть уж у меня будет пес, но чтобы в дом он не совался, я могу построить ему будку рядом с гаражом».

Да ведь знаешь, как оно бывает. Как-то раз встал я пораньше, сам приготовил себе завтрак, а тут Джеки скулит снаружи. Конечно, я пользуюсь случаем, впускаю его и кормлю, и вдруг эта кошка важно вступает в комнату, словно священник епископальной церкви во главе процессии; Джеки метнул на нее взгляд и загнал ее на буфет; вот тут-то и входит Мэми.

Послушай, чтоб мне спастись, мало было залезть на буфет - я б остановился только на верху Башни Второго Национального Банка. Право, она задала нам с Джеки такого перцу.

В этот день Джо Минчин устраивал вечеринку с покером, и я не собирался идти, но за завтраком Мэми так на меня накинулась, что я решил: пойду, - и пошел и нализался - по правде сказать, еле ноги передвигал.

Вернулся я поздно, чувствую, что я кум королю, но тут у меня закружилась голова, и, пока Мэми подбирала выражения, чтобы внести меня в список домашних сукиных сынов, я уже не мог мешкать - должен был мигом добраться до ванной, и там, знаешь, меня вывернуло наизнанку. Вот так-то, брат!

Ну, Мэми была со мной чертовски мила. Помогла мне добраться до постели, и положила на лоб мокрое полотенце, и дала выпить черного кофе - только я бы охотней хлебнул коктейль из цианистого калия, - и когда я утром проснулся, она засмеялась, и я уж подумал: ну, на этот раз обойдется без супружеской плетки, - я правда так подумал - и это после двадцати лет семейной жизни!

Когда моя распухшая голова стала всего только в шесть или семь раз больше обычного и я вышел к завтраку с опозданием не больше чем на двадцать или двадцать два часа, она все еще улыбалась, и - господи, какое блаженство! - не раскрывала свою пасть, и не заговаривала о спасении души, ну, я и решил, что я в безопасности, и только когда я встал, шатаясь, из-за стола и решил поехать в контору, если удастся вспомнить, где я оставил вечером машину,- тут Мэми улыбнулась еще ослепительнее, чем обычно, и сказала своим милым, любезным, ледяным голосом, словно из холодильника:

«Пожалуйста, Лоу, присядь на минутку. Я хочу тебе кое-что сказать».

Ну -

Тут я решил погибнуть с честью, я попробовал взять баррикаду с налета, как Дуглас Фербенкс. «Знаю, что ты хочешь сказать, - выпаливаю.- Хочешь сказать, вчера я нализался. Но это не ново. До того уже старо и всем известно, что попало в задачник для шестого класса. И потом вот что, - говорю, - тут не только моя вина. Мы пили у Джо богомерзкую самогонку. Будь это просто виски, все бы обошлось».

«Ты был просто отвратителен, - говорит она. - Если б мои бедные родители не отошли в лучший мир и если б сестра Эдна не стала такой отчаянной теософкой, что с ней невозможно жить, я бы ушла от тебя еще до зари, даю слово».

Тут я разозлился. Я не такой уж вспыльчивый, сам знаешь, но после двадцати лет совместной жизни все эти угрозы насчет ухода немного надоедают.

«Вот и чудно, - говорю. - Ты всегда уверяла, что знаешь толк в нарядах. Буду рад сбагрить тебя фирме «Бенсон, Хенли и Кох» - может, они поставят тебя продавщицей в отдел женского платья, тогда тебе больше не придется жить с такой гориллой, как я».

А она в ответ: хорошо, видит бог, она согласна! Ну, мы еще повздорили, потом я попросил прощения, а она сказала, что не хотела меня обидеть, и мы оба занялись своими делами.

«Но все равно, - говорит,-я не потерплю в доме этой собаки. Ты совсем не считаешься с моими чувствами. Столько толкуешь о своих добрых старых друзьях, вроде этого ужасного Джо Минчина, но ни на минуту не задумаешься, что мне нужно или что мне нравится. Даже не знаешь, что значит слово «заботливость».

«Хорошо, посмотрю в словаре, - отвечаю. - Да вот, кстати, о заботливости. Вчера вечером перед уходом я обнаружил, что ты брала мою безопасную бритву и не вымыла ее; я так спешил, а тебе и горя мало. Бог мой, - говорю, - когда я был мальчишкой, у мужчин были собственные свитеры - ни жена, ни сестра их преспокойно не надевали, - и собственные бритвы, и свои парикмахерские».

«Да, и свои кабаки - они и сейчас твои, - напустилась она на меня. - И ты еще говоришь «не позаботилась»! Тебе не только нет дела до меня, когда ты так напиваешься, и до детей - хорошенький пример подаешь им, но ты пренебрегаешь также церковью и религией».

«Ну да, я ведь всего только церковный староста», - отвечаю. Знаешь, с сарказмом.

«Да, и ты отлично знаешь, почему принял эту должность: она поднимает тебя в глазах религиозных людей. Каждое воскресенье, если только удается, ты увиливаешь от службы и идешь играть в гольф. Вот и в то утро, когда проповедь читал д-р Хикенлупер из Центральной Методистской, когда бедный д-р Эдварде болел и не мог прочесть ее сам -»

«Болел? - говорю. - Он был здоров, как бык. Только слегка охрип после лекционной поездки, молол языком во всех женских клубах, чтоб зашибить лишнюю деньгу, нет чтобы остаться дома и исполнять свои обязанности».

«Все это к делу не относится,- говорит она, - все равно, вместо того, чтобы, как полагалось, слушать д-ра Хикенлупера, ты и еще несколько старост прохлаждались в приемной при церкви».

«В этом есть доля правды, - говорю. - Хикенлупер - прекрасный человек. Он горой за благотворительность - если какой-нибудь богатей даст на нее денег. Наверно, он в жизни своей не курил и не пробовал спиртного. Он делает честь методистскому духовенству. Правда, он орет на жену и детей и без конца пилит секретаршу, но ведь не станешь упрекать человека, занятого божьим делом, за некоторую раздражительность. Одна только беда с этим святым - мир не видел такого беззастенчивого и упорного лгуна.

Я сам слышал, как он выдавал за собственные переживания то, о чем прочитал в книгах: я заглядывал в эти книги. А одну историю рассказал нам священник Эдварде. Кажется, встречает его Хикенлупер как-то в понедельник утром у нашей церкви и говорит: «Знаете, д-р Эдварде, мой зять был вчера на вашей проповеди и говорит, что ничего лучше сроду не слышал».

«Очень приятно, - отвечает д-р Эдварде, - но как раз вчера я проповеди не читал».

«Наверно, я просто глупый болтун, - говорю я Мэми, - и в общем-то самый заурядный бизнесмен, а Хикенлупер выступает на собраниях Шатоквы, в колледжах и на методистских собраниях, пишет статьи и милые книжки о том, в каких он теплых отношениях с богом и закатами, но если б этот святой лжец только знал, что о нем думают простые, незаметные деловые люди вроде меня и как они между собой отзываются о нем, он бы убрался потихоньку в пустыню и не открыл бы больше рта!»

Ну, тут Мэми просто вышла из себя - и не думай, Уолт, что она меня слушала и не перебивала. А про этого Хикенлупера я тебе не соврал - с виду он чемпион по боксу, глотка такая, что может выкрикивать номера в цирке, и лжет, как политикан, - и все так и есть, и она это знает. Я и сам могу присочинить, но чтоб так безбожно врать! Но Мэми втайне им восхищается, наверно, потому, что он широкоплечий и сильный, целует детей и шутит с девушками. И уж тут она разошлась и чего только не наплела - эх!

Говорит, это я научил Робби курить. И сам я никогда не пользуюсь пепельницей, стряхиваю пепел куда попало - боюсь, тут она права. И мои друзья без конца толкутся в доме, просто надоели. Тут я закричал, что нечего ей задирать перед ними нос, а она стала говорить, что я слишком быстро езжу, а я ответил ей двумя-тремя теплыми словечками насчет любителей давать советы водителю - она первая советчица по этой части во всех обитаемых частях света.

И пошло…

Вот так обычно и проходят у нас дома собрания Правления, и мне это здорово надоело.

Хотя, кажется, я и не так сварлив, как она.

Но, ей-богу, я сохранил старину Джеки!

А вся эта петрушка мне страшно надоела.

Не то чтобы Мэми, сам понимаешь, была хуже какой другой, когда не злится. В тот раз, что мы были у тебя, а потом поехали в Вашингтон и долго толковали там с Кулиджем, она была веселая всю дорогу. Однако…

Послушай, уж не знаю, стоит ли тебе говорить об этом, но та девушка, с которой я познакомился в Нью-Йорке, - да нет, в общем, она уже не девушка, но ей всего тридцать восемь, на семнадцать лет моложе меня, - зовут ее Эрика, и, знаешь, я мало видел таких талантливых женщин.