Брат на брата - Николай Алексеев

Казнь, однако, ничего не поправила. Кречет чах. Каждый день приходил Мамай смотреть на птицу, и каждый день все более мрачным удалялся от юрты, где помещался кречет.

Вельяминов, когда жил в Москве, очень любил соколиную охоту, держал много соколов и хорошо знал уход за ними.

Ему пришло на мысль попытаться вылечить ханского кречета.

Он спросил разрешения, и хан с радостью согласился.

— Вылечишь, урус, выбирай любой из моих конских табунов, сколько хочешь овец дам…

— Я постараюсь. А ежели не удастся, не погневайся.

— Воля Аллаха, — смиренно сказал Мамай.

Но взглянул при этом так, что Иван Васильевич понял, что при неудаче может поплатиться своей головой.

Он уже начинал каяться, что предложил свои услуги. Но теперь рассуждать было поздно. Оставалось только положиться на милость Божию и приниматься за лечение.

Ханский кречет был великолепной крупной и сильной птицей с серебристо-белым оперением. Но было ясно, что он очень болен. Крылья бессильно повисли, клюв был открыт…

Вельяминов осмотрел больную ногу кречета и увидел, что кость цела, а всю болезнь происходила от того, что ранка была сильно засорена и воспалилась. Иван Васильевич промыл ранку, наложил на нее мокрую тряпку и завязал. Это повторял он несколько раз ежедневно.

Не прошло трех дней, как кречет ожил. Он стал принимать пищу, подбодрился.

Было несомненно, что птица выздоравливала.

Грозный Мамай радовался как ребенок.

Когда кречет окончательно поправился, хан потребовал наконец к себе послов тверского князя.

Он принял их торжественно, в присутствии знатнейших мурз и ханских советников.

Вельяминова удивило то обстоятельство, что Мамай обратился с речью не к обоим послам, а только к одному Некомату.

— Скажи рабу моему, князю Михайле тверскому, — сказал хан Суровчанину, — что я дам ему войско, чтобы воевал он область неверной собаки Димитрия. Нарекаю я Михайлу великим князем, и мурзы изготовят ему ярлык за моею печатью. А за верность Михайлову посылаю я ему в дар лучшего коня моего и перстень с руки моей… Пусть князь, раб мой, славит Аллаха за милость мою и молится обо мне.

Некомат и Вельяминов земно поклонились.

— А тебе, мой верный, — обратился хан к Ивану, — я готовлю другую милость. Незачем тебе возвращаться к тверскому князю. Я полюбил тебя и хочу, чтобы ты мне служил. Ты получишь и золота, и коней, и лучшую юрту… Я назначаю тебя моим старшим сокольничим… Рад ли, раб мой, моей милости?

Вельяминов от такой «милости» растерялся и побледнел.

Но отказаться — значило приговорить себя к смерти.

Он распростерся на ковре и глухо ответил:

— Твоя ханская воля… Я рад…

Когда через несколько дней Некомат, со слезами расставшись с приятелем, уезжал из Орды, Вельяминов долго смотрел вслед «своим», пока они не скрылись за курганом.

Потом упал лицом на землю и заплакал, как женщина.

XII

На Москве

Не остались тайной для великого князя Димитрия Иоанновича приготовления князя Михаила к борьбе.

У него были при тверском дворе свои люди, и от них он узнал о поездке Михаила в Литву, об обещании Ольгердом помощи, о посылке Некомата и Вельяминова в Орду и о возвращении первого из них с ханским ярлыком и обещанием Мамая прислать войско.

Димитрий Иоаннович не боялся Твери, но гроза надвигалась с трех сторон: со стороны Твери, Литвы и Орды. Двое союзников Михаила — Ольгерд и Мамай — были куда страшнее его самого.

Приближалась такая опасность, какой давно не переживало Московское княжество. И вот в сопутствии святого Алексия и неразлучного Митяя великий князь предпринял путешествие на богомолье в Троицко-Сергиеву лавру, чтобы поклониться святыням и упросить святого Сергия, в то время проживавшего там, присоединить свои молитвы к молитвам князя.

Святой Сергий Радонежский — это был второй светоч веры, сиявший в княжение Димитрия.

Есть избранники, самим Богом отмеченные для служения Ему. К таким избранным принадлежал святой Сергий.

Родился он в городе Ростове и был наречен при крещении Варфоломеем; он с детства выделялся из среды сверстников своею задумчивостью и недетскими подвигами поста и воздержания. Когда он был еще очень юн, родители переселились в город Радонеж; с этим городом и связаны первые подвиги благочестия будущего светоча православной церкви.

Отец и мать юноши. Варфоломея вскоре умерли один вслед за другим, и он стал наследником всего их имущества. Он мог бы вести безбедную и благополучную жизнь, имея средства к приобретению «благ земных».

Но не того просила его душа.

Помня слова Спасителя, что легче верблюду пройти сквозь игольные ушки, чем богатому войти в Царство Небесное, помня также, что сам Сын Божий пришел на землю в бедности и часто не имел где преклонить Свою главу, юноша решился отказаться от богатства: все свое имущество он раздал бедным, не оставив себе решительно ничего.

После этого он удалился в лесные дебри, сам построил себе хижину и поселился в ней в одиночестве, проводя время в чтении Священного Писания и в размышлении.

Несколько времени спустя случайно пришел к нему свя- щенно-инок Митрофан, который и постриг его в монашество, с именем Сергия.

Инок Митрофан вскоре удалился, и преподобный снова остался один.

Природа человеческая так создана, что человек всегда стремится искать общества себе подобных; поэтому святому Сергию пришлось выдержать сильную душевную борьбу, когда одиночество угнетало, мир манил к себе и воображение рисовало всякие ужасы.

Но не пал духом двадцатитрехлетний подвижник и переборол стремления плоти.

Оружием против мирских или греховных помыслов ему служили пост и молитва.

Его смущали то потребности тела — голод и жажда, то боязнь погибнуть от недостатка во всем, то тоска и угнетенное настроение духа и наконец даже сон, одолевавший изнеможенное тело, когда дух был бодр.

Жить одинокому святому Сергию пришлось не долгое время. Понемногу прошла молва, что в лесу скрывается святой муж. К нему стали приходить кто за советом и духовною помощью, кто — чтобы, подобно ему, укрыться от соблазнов мира.

Вскоре собралось до двенадцати братий.

Тогда он построил первую маленькую церковь, которая по повелению владыки Феогноста была освящена во имя Пресвятой Троицы, а вокруг нее стали келийки.

Так было положено основание знаменитой Троицко-Сер- гиевой лавре.

Долгое время преподобный не хотел, несмотря на настояние братии, принять ни иерейского, ни игуменского сана; наконец он сдался на просьбы братии и был рукоположен в священно-иноки епископом Афанасием и сделался игуменом маленькой обители.

Влияние его на других монахов сказывалось, главным образом, в примере, который он являл своею жизнью.

Он своими руками построил несколько келий, сам рубил дрова в лесу и приносил в обитель, молол рожь на ручных жерновах, пек хлебы, варил пищу, даже шил одежду и обувь. Смирение и трудолюбие его простиралось до того, что он сам носил воду с подножия горы на верх ее и у каждой кельи ставил по ведру. Он же делал свечи, варил кутью, пек просфоры.

Имея столь разнообразные дела, он успевал, однако, ежедневно служить обедню и приходил на все другие службы.

Сделавшись игуменом, святой Сергий ввел некоторые правила монастырского обихода.

Например, сделалось обычаем, чтобы после повечерия иноки не ходили из кельи в келью для бесед друг с другом, но каждый оставался бы в своей, отдаваясь молитве или занимаясь работой.

За соблюдением этого правила он следил сам.

В долгие осенние вечера или глубокой ночью он обходил обитель и иногда заходил в кельи. Застав инока за работой или молитвой, хвалил его, если же случалось встретить беседующих, он старался объяснить им, почему необходимо подчиниться общему уставу и какой грех они делают, нарушая уставы.

В большинстве случаев он не входил в келью, а только, услышав говор, стучал в дверь своим посохом, давая знак прекратить беседу, и уже наутро увещал, а на отрицающих свою вину налагал эпитемию.

Другое правило, которое преподобный ввел в монастырский уклад, было то, что братии, какова бы ни была недостача или нужда в пище, не дозволялось ходить просить ее по окрестным деревням.

— Должно просить и ждать милости токмо от Бога, — говорил он.

При этом надо заметить, что окрестные поселяне могли только с большим трудом достигать обители, потому что к ней, в продолжение пятнадцати лет, не было доступа через лесные дебри, исключая узкой, едва проходимой тропы.

Случалось так, что недоставало вина для совершения литургии, воска для свеч и ладана. Тогда зажигали лучину и, при ее трепетном свете, совершали утреннюю или всенощную службу.

Чтобы судить о смирении подвижника, достаточно сказать следующее: