Четвертая мировая война - Маркос

— А вы думаете что мы — бандиты? — спрашиваю я.

Старик Антонио выпускает большой клуб дыма, кашляет и отрицательно качает головой. Я вдохновляюсь и задаю ему следующий вопрос:

— И кто-же мы такие, по-вашему?.

— Лучше ты сам скажи мне это, — отвечает старик Антонио и застывает, глядя мне в глаза.

— Это очень длинная история, — говорю я и начинаю рассазывать ему о Сапате и Вилье, и революции, и земле, и несправедливости, и голоде, и невежестве, и болезнях, и репрессиях, и обо всем остальном. И заканчиваю мою речь фразой:

— И, таким образом, мы — Сапатистская Армия Национального Освобождения.

Я жду на лице старика Антонио, на протяжении всего разговора непрерывно смотревшего мне в глаза, какой-нибудь реакции.

— Расскажи мне еще об этом самом Сапате, — говорит он мне после следующей порции дыма и кашля.

Я начинаю с Аненекуилько, продолжаю планом Аялы, военной кампанией, организацией народов и предательством в Чинамеке. Когда я заканчиваю, старик Антонио продолжает глядеть на меня.

— Не так это было, — говорит он мне. Я делаю удивленный жест и успеваю лишь пробормртать:

— Нет?

— Нет, — настаивает старик Антонио. — Я расскажу тебе настоящую историю этого самого Сапаты.

Старик Антонио достает табак и «крутилку» и начинает свою историю, где соединяются и смешиваются старые времена с новыми, точно так же как смешивается и соединяется дым моей трубки и его сигареты.

«Много историй назад, когда самые первые из богов, те, что создали мир, еще бродили по ночам, беседовали два бога, имена которых были Ик’аль и Вотан. Оба они были одним целым. Когда один поворачивался — было видно другого, когда поворачивался другой — было видно первого. Они были противоположны. Один — чистый свет, как майское утро на реке. Другой был мраком, как пещера холодной ночью. И были они одним и тем же. Оба они были одним, потому что существование одного делало возможным существование другого. Но не двигались они, неподвижными оставались эти два бога, которые были одним и тем же. «Что нам делать?» — спрашивали оба. «Грустно так жить, всегда на одном месте», — печалились оба, которые были одним. «Не кончается ночь», — сказал Ик’аль. «Не кончается день», — сказал Вотан. «Пойдем в путь», — сказал один, который был обоими. «Как?», — спросил другой. «Куда?», — спросил один. И увидели они, что так они сдвинулись немного, сначала, чтобы спросить «как», а потом, чтобы спросить «куда». Обрадовался один, который был обоими, когда увидел, что они немножко сдвинулись. Попробовали они оба двигаться одновременно, но не смогли. «Что же нам делать?». И шевельнулся сначала один, потом — другой, и так они сдвинулись еще чуть-чуть, и так они заметили, что движение удавалось, если сначала двигался один, а потом другой. И они договорились, что чтобы двигаться, сначала будет двигаться один, а потом другой, и так они начали двигаться, и никто не помнит, кто сдвинулся первый, когда они начали двигаться, потому что они очень обрадовались этому движению. «Какая разница, кто был первый, если мы уже движемся?», — говорили два бога, которые были одним, и смеялись они, и первое, о чем они договорились, это устроить танец, и станцевали они, сначала шажок одного, потом шажок другого, и долго они танцевали, потому что довольны они были своим открытием. Потом они устали от долгого танца и решили подумать о том, что делать дальше, и увидели они, что первый вопрос «как двигаться?» привел к ответу «вместе, но по отдельности, как договорились» и этот вопрос их уже мало интересовал, потому что когда они это поняли, они уже двигались. Другой вопрос возник тогда, когда они увидели что есть два пути. Один был очень коротким и заканчивался совсем рядом, и было хорошо видно место, где заканчивался этот путь, но ногам их так понравилось ходить, что они быстро решили что этот путь был для них слишком коротким и не захотели они идти по короткому пути. И договорились они идти по пути длинному и уже было собрались отправиться в путь, когда их ответ, в котором они выбрали длинный путь, вызвал у них другой вопрос: «Куда этот путь ведет?». Долго они думали над ответом, двое, которые были одним, и вдруг они поняли, что только если они пойдут по этому длинному пути, можно будет узнать, куда он ведет, потому что если они так и останутся на месте, они так никогда и не узнают, куда ведет длинный путь. И тогда они сказали себе оба, которые были одним: «Пошли» — и пошли, сначала один и потом другой. Вскоре они поняли, что дорога по длинному пути занимает много времени, и у них возник следующий вопрос: «Что нам сделать, чтобы суметь идти долго?», и задумались они надолго и тогда Ик’аль сказал, что он не умеет идти днем, а Вотан сказал, что ему страшно идти ночью. И остались они плакать, но потом вдруг прекратили плач и договорились, потому что поняли, что Ик’аль может идти ночью, а Вотан может идти днем, и что Ик’аль может вести Вотана ночью, и так нашли они ответ на вопрос о том, как идти все время. С тех пор боги идут с вопросами и никогда не останавливаются, никогда не приходят и никогда не уходят. И так настоящие мужчины и женщины научились тому, что вопросы служат для того, чтобы идти, а не для того, чтобы оставаться на месте. И с тех пор настоящие мужчины и женщины, чтобы идти — спрашивают, чтобы приходить — прощаются и чтобы уходить — здороваются. И никогда не остаются на месте».

Я продолжаю грызть ставший уже коротким мундштук трубки, в ожидании того, что старик Антонио продолжит, но он, кажется, не собирается этого делать. Опасаясь прервать нечто очень серьезное, я спрашиваю:

— А Сапата?

Старик Антонио улыбается:

— Теперь ты уже знаешь, что для того, чтобы знать и чтобы идти, нужно спрашивать.

Он кашляет и зажигает следующую сигарету, я не заметил, когда он ее свернул, и среди струящегося из его губ дыма как семена в землю падают слова:

— Этот самый Сапата появился здесь, в горах. Он не родился, говорят. Просто, появился. Говорят, что это — Ик’аль и Вотан, которые пришли сюда своим долгим путем, и которые, чтобы не пугать добрых людей, превратились в одно. Потому что много уже прошли вместе Ик’аль и Вотан, и научились они тому, что они одно, и умели легко превращаться в одно целое днем или ночью. И придя сюда, они превратились в одно и дали себе имя Сапата, и сказал Сапата, что пришел он в эти места, чтобы здесь найти ответ на вопрос, куда ведет длинный путь, и сказал он, что иногда он будет светом, а иногда мраком, но всегда он один и тот же, Вотан Сапата и Ик’аль Сапата, белый Сапата и черный Сапата и что оба — это один и тот же путь для настоящих мужчин и женщин.

Старик Антонио достает из своего вещмешка целлофановый пакетик. Внутри — очень старая, 1910 года, фотография Эмилиано Сапаты. В левой руке, на уровне пояса, Сапата сжимает саблю. Правой он опирается на карабин, на груди его — два патронташа, и слева направо перекинута двухцветная черно-белая лента. Ноги его создают впечатление, что он остановился и в то же время идет, во взгляде его нечто, говорящее «я здесь» и вместе с тем — «я уже иду». За Сапатой две лестницы. На одной, ведущей из темноты, видны смуглые лица сапатистов, которые будто вышли из глубины чего-то, на другой лестнице, освещенной, нет никого и не видно откуда и куда она ведет. Я бы соврал вам, если бы сказал, что сам заметил все эти детали. Это старик Антонио обратил на них мое внимание. На обратной стороне фотографии написано:

Генерал Эмилиано Сапата, главнокомандующий Южной Армии.

Gen. Emiliano Zapata, Commander in Chief of the Southern Army.

Le Général Emiliano Zapata, Chef de l’Armée du Sud.

C. 1910. Photo by: Agustín V. Casasola.

Старик Антонио говорит мне:

— Этой фотографии я задал много вопросов. Благодаря этому я пришел сюда.

Он кашляет и выпускает струйку дыма. Он дает мне фото.

— Бери, — говорит он. — Чтобы ты научился спрашивать… и идти.

— Когда приходишь, лучше попрощаться. Тогда не так больно, когда мы уходим, — говорит мне старик Антонио, протягивая руку, чтобы дать понять, что уходит, то есть что приходит. С тех пор старик Антонио когда приходит, приветствует словом «прощай» и прощается, протягивая руку и говоря «сейчас приду». Старик Антонио встает. То же самое делают Бето, Тоньита, Эва и Эриберто. Я достаю из своего рюкзака фотографию Сапаты и показываю им.

Он поднимается или спускается? — спрашивает Бето.

Он идет или остается на месте? — спрашивает Эва.

Он достает или прячет шпагу? — спрашивает Тоньита.

Он уже перестал стрелять или только сейчас начнет? — спрашивает Эриберто.

Я не перестаю удивляться всем этим вопросам, которые задает мне эта карточка восьмидесятичетырехлетней давности, отданная мне стариком Антонио в 1984 году. Я смотрю на нее в последний раз перед тем, как подарить ее Ане Марии и она, эта фотография, задает мне еще один вопрос: