Очерки по истории русской церковной смуты - Анатолий Краснов-Левитин

особым советом, председателем которого был А. И. Введенский, а секретарем иеромонах Мануил (впоследствии митрополит Куйбышевский и Сызранский). Ночные богослужения, крестные ходы собирали огромное количество молящихся; внедрение в церковную жизнь таких богослужений, как погребение Божией Матери на Успение, чин воздвижения креста и т. д., является несомненной заслугой покойного митрополита перед церковью. Оставаясь либералом, он приблизил к себе А. И. Введенского и покровительствовал другим обновленцам.

Каково было отношение митрополита Вениамина к советской власти? Разумеется, трудно было бы ожидать от него, как и от патриарха, чтобы он стоял в октябре 1917 года на позициях большевистской партии (это поистине было бы чудом из чудес). В первые месяцы после октября в Петрограде произошел ряд острых инцидентов (таких, как убийство в Царском Селе протоиерея Кочурова, столкновение с красногвардейцами в Александро-Невской Лавре, во время которого погиб священник о. Петр Скипетров и т. д.). Однако вскоре между Петроградским Советом и митрополитом наладились довольно мирные отношения. Только в 1922 году митрополит Вениамин оказался в очень затруднительном положении. Желая точно выполнить указ патриарха, он не желал ссориться и с властью. С 1 марта начались длительные, тягучие переговоры с Петроградским Советом об изъятии церковных ценностей. Первоначально владыка-митрополит и проф. Новицкий (председатель Епархиального совета) предъявили три следующих условия: первое — власть должна доказать, что никаких других ресурсов, кроме церковных ценностей, для помощи голодающим у нее нет. Второе — должно быть получено благословение Святейшего патриарха; третье — представители верующих должны иметь возможность контроля за использованием церковных ценностей. Первые два ус-лдвия отпали в процессе переговоров, а третье условие было принято Петроградским Советом. Тем не менее митрополит продолжал колебаться: в иные моменты он как будто был склонен обратиться к верующим с призывом отдать ценности; в другие моменты он даже выступал с резкими речами (как, например, знаменитая его речь в алтаре Исаакиевского собора в Страстной четверг, которую митрополит произнес, обращаясь к петроградскому духовенству, стоя перед жертвенником с чашей в руках). Атмосфера в Петрограде все более накалялась: принудительное изъятие ценностей сопровождалось острыми инцидентами (в церкви Николы Морского, у Спаса на Сенной и т. д.).

Тут-то и развернули свою деятельность петроградские обновленцы: Введенский и Боярский чуть не ежедневно выступали с докладами, призывая отдать ценности. В. Д. Красницкий ни с какими докладами не выступал, однако он завязывал связи с различными учреждениями; в частности, с тем, которое находилось тогда на Гороховой улице, 2 (ЧК). Знакомство, завязанное здесь Красницким, доставило большое удовольствие обеим сторонам: крылатая молва приписывала ему (возможно, и не всегда правильно) участие в аресте некоторых церковников. В петроградской группе главным организатором становится Красницкий; под его руководством, которое, однако, оспаривалось Введенским и Боярским, петроградская группа становится центром обновленческого движения в стране. В мае 1922 года она переносит свою деятельность в Москву.

В Москве в это время происходят драматические события. После столкновений, которые произошли в марте и апреле 1922 года, начались аресты среди московского духовенства. Через несколько дней после Благовещения были арестованы протоиерей В. И. Соколов — настоятель церкви Николы-Явленного на Арбате (благочинный центрального района Москвы), протоиерей А. Н. Заозерский — настоятель церкви Параскевы Пятницы (благочинный Замоскворецкого Сорока), благочинный о. А. Ф. Добролюбов и ряд других; 15 апреля был арестован управляющий Московской епархией архиепископ Никандр (Феноменов).

26 апреля 1922 года в помещении Политехнического музея начался судебный процесс по делу о сопротивлении изъятию церковных ценностей в гор. Москве. Дело разбиралось Революционным Трибуналом гор. Москвы под председательством Бека; обвинение поддерживалось Луниным и Лонгиновым; на скамье подсудимых было 17 человек. Состав подсудимых поражал своей разношерстностью: наряду с известными в Москве протоиереями оо. Заозерским, Добролюбовым, Надеждиным и т. д. на скамье подсудимых был, например, Николай Иванович Брызгалов, инженер и декадентский поэт; наряду со стариком профессором-юристом Е. Н. Ефимовым на скамье подсудимых сидела 22-летняя девушка В. И. Брусилова (родственница знаменитого генерала) и т. д. Все эти люди обвинялись в том, что они распространяли патриаршее воззвание и этим способствовали возникновению беспорядка в московских храмах. Благочинные были привлечены, так сказать, «по должности»: согласно церковному праву они обязаны были сообщить подведомственному им духовенству воззвание патриарха. О. Заозерский — один из популярнейших московских священников — сам в своем храме сдал ценности; однако на суде он считал долгом чести отстаивать правильность патриаршего воззвания; благодаря этому он стал центральной фигурой процесса.

29 апреля 1922 года в заседании суда давали показания эксперт проф. Кузнецов (старый специалист по каноническому праву), епископ Антонин и московские священники-обновленцы: Калиновский и Ледовский. Целью экспертизы было выяснить — задевает ли изъятие из церквей священных сосудов религиозное чувство верующих. На этот вопрос проф. Кузнецов Дал компромиссный ответ: каноническое право допускает изъятие и переплавку священных сосудов, однако переплавлять сосуды должны священнослужители. Епископ Антонин, С Калиновский, И. Ледовский дали ответы ясные и недвусмысленные: все сосуды могут быть отданы во имя любви к ближнему.

Особенно категорически высказался в этом смысле Антонин. Он утверждал, что каноны запрещают лишь использование священных сосудов для личных целей: так, нельзя позвать гостей и угощать их вином из причастной чаши, однако можно и должно продать сосуды в дни национального бедствия, чтобы спасти голодающих. Епископ привел в качестве примера св. Амвросия Медиоланского, отдавшего священные сосуды, чтобы выкупить пленных. Атмосфера особенно накалилась, когда о. Заозерский, спокойный и учтивый, стал возражать епископу, говоря о жертвах, которые верующие приносят Богу, — и Антонин, выпрямившись во весь свой огромный рост, крикнул на весь зал своим зычным, хриплым голосом: «Милости хочу, а не жертвы!»

4 мая 1922 года давал показания архиепископ Никандр (Феноменов). «Где я?» — растерянно спросил у суда архиепископ, привезенный в Политехнический музей прямо из внутренней тюрьмы ГПУ. В своих показаниях архиепископ категорически опровергал все факты, касавшиеся его роли в распространении патриаршего воззвания.

И наконец, 5 мая 1922 года на процессе наступил «большой день». В этот день в зал Политехнического музея вошел для дачи показаний патриарх.

«Следующего свидетеля», — роняет приказ председатель тов. Бек. В дверях слева, откуда красноармейцы пропускают свидетелей, появляется плотная духовная фигура, ничем не отличающаяся от прочих батюшек, фигурирующих на суде. Вместо наперсного креста у него на груди крупный образ (панагия). Окладистая, но довольно редкая борода седее волос на голове. Лицо розово-благодушное, старческие слезящиеся глаза. Поступь мягкая, и сутулые полные плечи. В общем впечатление солидного столичного протоиерея. Но этот «протоиерей»