Спартаковская война: восставшие рабы против римских легионов - Владимир Горончаровский

Вполне вероятно, дополнительный свет на обстоятельства гибели Спартака проливает фрагмент фрески, обнаруженной в Помпеях в 1927 г. Она происходит из принадлежавшего жрецу Аманду небольшого домика, построенного лет за полтораста до гибели города в результате извержения Везувия. Фреска, украшавшая дом на заре его существования, обнажилась случайно, когда в коридоре обвалилась поздняя штукатурка. Частично поврежденное изображение включало две сцены, которые, если следовать направлению сопровождающих его надписей, надо рассматривать справа налево. Тогда в первой сцене оказываются два всадника в шлемах, один из которых настигает обернувшегося противника и вонзает копье ему в бедро. Над головой преследователя частично сохранились буквы, которые А. Майюри расшифровал как «Феликс из Помпей». Возле другого всадника, вооруженного коротким мечом и большим круглым щитом, надпись «Спартаке» (рис. 41). Далее слева, во второй сцене, — два сражающихся пеших воина. Обращает на себя внимание фигура одного из воинов, представленного без шлема и в довольно неестественной позе. Можно предположить, что он ранен в ногу, но, несмотря на тяжелое состояние, продолжает отбиваться от врага (рис. 42). Таким образом, некий Феликс из Помпей вполне мог увековечить свой подвиг в последнем сражении рабской войны.

После смерти Спартака его войско отступило в относительном порядке и преследование со стороны римлян, видимо, из-за наступления темноты, возобновилось не сразу. По данным Аппиана, убитых рабов, оставшихся на поле боя, было столько, что точное число их никто не мог установить, тогда как римляне насчитали всего тысячу своих погибших солдат (Арр. Bell. Civ. I. 120). На цифре римских потерь стоит остановиться особо. Ей можно доверять, и она вполне соответствует напряженному кровопролитному сражению. Вспомним, что столько же легионеров Юлия Цезаря погибло в 45 г. до н. э. на юге Испании при Мунде, в самой жестокой и, может быть, опаснейшей из всех битв этого известного полководца [95]. Недаром после нее он сказал своим друзьям, что «часто сражался за победу, теперь же впервые сражался за жизнь» (Plut. Caes. 16). Что касается количества погибших в сражении у р. Сил ар воинов Спартака, то приведенная Титом Ливием цифра — 60 000 человек (Liv. Per. 97) — представляется непомерно завышенной. Считается, что в битвах с участием римской пехоты на поле боя погибало не более половины разбитой армии [96] . Тот же Аппиан писал, что многие спартаковцы успели скрыться «в горах, куда они бежали после битвы. Красс двинулся на них. Разделившись на четыре части, они отбивались, пока не погибли все, за исключением шести тысяч», попавших в плен (Арр. Bell. Civ. I. 120). В этом можно видеть указание на то, что в заключительной фазе столкновения с Крассом участвовали четыре легиона восставших, продолжавших сражаться в правильном строю. Как и многие утверждения Аппиана, фраза «погибли все» в данном случае явно является гиперболой [97] . О судьбе уцелевших повстанцев Орозий написал следующее: «…остальные, те, кто, ускользнув из той битвы, бродили [по Италии], в ходе многочисленных облав были уничтожены различными полководцами» (Oros. V. 24. 8).

Естественно, восставшие и вновь плененные рабы не могли рассчитывать на милость торжествующих победителей. Их ожидала мучительная смерть на крестах, установленных вдоль Аппиевой дороги, протянувшейся от Капуи, где началось восстание, до ворот столицы (рис. 43, 44). На основе несложных расчетов можно представить себе эту уходящую за горизонт цепочку крестов, отстоявших друг от друга на расстояние немногим более 30 м. С точки зрения римского менталитета, крайняя необходимость такой расправы была очевидна и не несла в себе ничего ужасного, ведь это были преступники, пытавшиеся нарушить привычный порядок вещей. Красс скорее мог пожалеть хищную мурену [98] из числа тех, что он разводил в принадлежавших ему рыбных садках. Известно, что по случаю гибели одной из таких своих любимиц он даже облачился в траур. В его жестоком приказе о казни через распятие вполне могли бы прозвучать слова, которые Тит Ливий вложил в уста Сципиона Африканского по поводу жителей испанского Илитургиса: «Мы… наказываем их за вероломство, жестокость и злодейство. Наступил момент отомстить за гнусное избиение наших соратников… Пусть останется в веках суровый пример, чтобы никто никогда, ни при каких обстоятельствах, не осмелился обидеть римского гражданина или воина…» (Liv. XXVIII. 19. 8).

Разгром восставших довершил Помпей, полностью истребив в Этрурии их пятитысячный отряд, отошедший на север после сражения с Крассом [99] .

Превознося свои заслуги, с чувством исполненного долга Помпей писал сенату: «В открытом бою беглых рабов победил Красс, я же уничтожил самый корень войны» (Plut. Crass. И). Эти слова еще больше подстегнули давнее соперничество двух политиков. Ведь еще до событий Спартаковской войны Красса «мучило, что Помпей достиг замечательных успехов, предводительствуя войсками, что он получил триумф до того, как стал сенатором, и что сограждане прозвали его Магном, то есть Великим. И когда однажды кто-то сказал, что пришел Помпей Великий, Красс со смехом спросил, какой же он величины» (Plut. Crass. 7).

Сторонники и противники обоих полководцев в сенате долго и бурно обсуждали вопрос о том, кого же из них можно считать победителем. В конце концов почести достались Крассу, но его надежды на желанный лавровый венок большого триумфа не оправдались. Теперь, когда угроза миновала, возобладало мнение, что война велась с недостойным противником и такой легкой победе больше подходит «зелень Венеры», т. е. венок из мирта. Дело было в том, что, с точки зрения римского права, враги — это те, кому римский народ объявляет официальную войну или они сами объявляют ее римскому народу, а беглые рабы — это всего лишь разбойники и грабители. В итоге Крассу был назначен малый триумф, или так называемая овация с награждением именно миртовым венком. Такое отличие предполагало следующее: одетый в тогу победитель въезжал с Форума на Капитолий не в триумфальной колеснице, а верхом на лошади или даже шёл пешком с венком на голове в сопровождении флейтистов и затем у главной городской святыни — храма Юпитера Капитолийского — приносил в жертву богам овцу (рис. 45). Единственным поощрением сверх традиционной программы, которого сумел добиться для себя Красс, стало вынесение, с учетом заслуг в деле спасения Отечества, специального сенатского постановления об увенчании его все-таки лавром, а не миртом [100] .

Тем не менее все прекрасно понимали, какой серьезной опасности удалось избежать государству, ведь завершилась настоящая война, сплотившая более чем на два года все враждебные Риму силы на земле Италии. Конечно, римская военная машина была еще достаточно жизнеспособна, но восстание Спартака показало, что традиционные властные структуры республики в условиях существования многочисленного рабского окружения слишком слабы и неэффективны. С задачей укрепления основ социального порядка удалось справиться позднее только Римской империи. Если суммировать данные античных авторов об этой войне, то получится, что армия Спартака в столкновениях с римскими войсками одержала одиннадцать побед и захватила, по крайней мере, четыре города. Размах событий, связанных с этим движением, показал, каких высот может достичь воинское искусство военачальника из варварской среды, прошедшего римское военное обучение. В числе усовершенствований, внесенных им в римскую военную организацию, можно отметить усиление роли кавалерии и легковооруженных частей, стремление сделать армию более маневренной, обеспечить своевременное получение за счет хорошо организованной разведки оперативной информации о противнике. Будучи великолепным тактиком, Спартак с успехом использовал засады применительно к условиям местности и в любой критической ситуации демонстрировал образцы умелого маневрирования. Не случайно примеры, связанные с его именем, позднее были включены в трактат Юлия Фронтина «Стратегемы» как образцы преодоления в ходе военных действий неблагоприятных обстоятельств.

Заключение Эхо восстания

Спартак погиб, но еще долго в Южной Италии, где в лесах и горах скрывались разрозненные группы его бывших воинов, тлели искры великого пожара, зажженного человеком, ставшим легендой. О новой вспышке войны беглых рабов по поводу событий 70 г. до н. э. в районе бруттийских городов Темеса и Валенция упоминает Цицерон во второй речи против Гая Верреса (Cic. In Verr. V. 15. 38–39; 16. 40). О том, что это движение имело продолжение, свидетельствует отправка в Бруттий в 63 г. до н. э. из Рима специальной карательной экспедиции Квинта Метелла Критского. Видимо, он не добился какого-либо серьезного успеха, поскольку уже на следующий год мятежники объединили свои усилия, захватили город Фурии и долго удерживали его под контролем. Видимо, тогда же, учитывая обстановку, сложившуюся на юге Апеннинского полуострова, некоторые участники заговора рвавшегося к власти аристократа Каталины стали привлекать на свою сторону рабов. Цицерон явно вспоминал великую рабскую войну, когда называл главного заговорщика «этим гладиатором»(Cic. Cat. I. 12) и говорил о том, что «в школе гладиаторов не найдется ни одного человека с преступными намерениями, который не объявил бы себя близким другом Каталины» (Cic. Cat. II. 5. 9) (рис. 46).