Московит - Борис Давыдов

– Вот это всецело одобряю, хоть Меншиков и московит! Щадить изменников в военное время – верх глупости. А что попутно гибли невинные… Лес рубят – щепки летят!

Я решил не упоминать, какому историческому персонажу приписывали эту фразу, и продолжил «лекцию»… Черт, во рту уже пересохло! Может, набраться наглости и попросить воды или вина? Раз сам никак не догадается… Ладно, потерплю! Дело того стоит.

После рассказа о славной Полтавской виктории я особо упомянул великодушие Петра, удержавшегося при встрече с незадачливым «союзником» – Августом Сильным – от вполне справедливых упреков.

– Проше ясновельможного князя, он так и сказал: мол, понимаю, что брат мой Август вынужден был так поступать отнюдь не по собственному желанию, а лишь повинуясь злой судьбе. И это несмотря на то, что на его боку висела знаменитая шпага! С которой пристыженный Август не сводил глаз…

– Что за шпага? – тут же заинтересовался Иеремия.

– Перед заключением союза против Швеции Петр и Август поклялись друг другу в верности. И обменялись подарками. Царь преподнес «брату своему» шпагу, украшенную драгоценными камнями. А Август, когда Карл XII вынудил его подписать сепаратный мир, передал этот подарок какому-то шведскому генералу, а уж от него шпага попала к Карлу… Кстати, шведский король был небольшого роста и довольно хрупкого сложения, так что она была для него великовата! – улыбнулся я. – Ну а на поле под Полтавой, в числе прочих трофеев, ее подобрали и вернули Петру… Так что Август в тот день явно чувствовал себя не в своей тарелке!

– Позор! – сверкнул глазами князь. – Так унизиться! Так запятнать свою честь! Да еще перед презренным московитом! Проше пана, я вовсе не хочу вас обидеть… А что было дальше?

…Быстро проскочив несколько последующих десятилетий, о которых мало что помнил, я перешел к разделам Речи Посполитой. Рассказал о Суворове, о Тадеуше Костюшко, о Екатерине Великой и Павле Петровиче… Князь был потрясен так, что лишь чудом удержался от слез.

– Великое государство… – шептал он трясущимися губами. – Лежало от моря до моря, нагоняло страх на любого недруга! И вдруг… Как самый захудалый хутор последнего нищего шляхтича… разделили меж собою… Напрасны жертвы, напрасна былая доблесть… О Езус! Какую боль причинил мне пан этим рассказом! Но, надеюсь, это было лишь временно? Не могу поверить, чтобы мои собратья смирились с таким позором!

– Они и не смирились! – вздохнул я, с немалым трудом переборов искушение высказать все, что думаю по поводу этих «собратьев». А также прочесть вслух знаменитое стихотворение «Клеветникам России». Во-первых, все-таки не так хорошо помнил пушкинский шедевр, мог и запнуться, и перепутать. А во-вторых, неизвестно, как князь отнесется к словам «кичливый лях»…

В общем, пришлось начать рассказывать о переговорах поляков с Наполеоном, об их участии в его испанской кампании… Вишневецкий возбужденно потирал ладони:

– Браво, рыцари! Благородные патриоты! Не щадя живота своего бились на чужбине, добывали свободу своему отечеству!

– Но, проше князя, – не утерпел я, – они тем самым лишали другой народ отечества! Ведь Наполеон пришел в Испанию как завоеватель! А поляки ему в том усердно помогали!

Князь в первую секунду заметно смутился, но потом махнул рукой:

– Ах, оставьте, пане! Это еще с какой стороны посмотреть… В любом случае, уверен, Господь простил их усердие, может быть, излишнее! Ведь цель-то была самая благородная!

«Ну-ну…» – ехидно подумал я, приступая к рассказу об отношениях Наполеона и Марии Валевской…

Вишневецкий был очень смущен и разгневан:

– Позор! Срам! Бесчестье! Чтобы замужнюю женщину из хорошей фамилии буквально заставить отдаться завоевателю… пусть столь же великому, как сам Александр Македонский или Ганнибал… Принудить ее к бесстыдной связи! Где был польский гонор?! Ладно еще муж… как я понял, он был совсем старым, видно, умом ослаб. Но прочая родня?! Друзья, наконец?! Как же они допустили?..

– Так ведь цель-то была самая благородная… – с невинно-ханжеским видом повторил я его собственные слова. – Марии ведь внушили, что в постели Бонапарта она добудет польскую независимость…

– Кх-м!!! – яростно закашлялся князь. – Ну и как, добыла?!

– Увы, княже… Но любовь получилась красивой и крепкой. От этого союза родился сын, сделавший потом хорошую карьеру при племяннике Наполеона, которого звали так же, как великого дядю.

– Бесстыдство! – прошипел Иеремия. – Проше пана, продолжайте! И слышать не желаю больше про эту распутницу! Что случилось после?..

«О, черт! – тоскливо подумал я. – Вот любознательный! До авиакатастрофы под Смоленском дотянет, честное слово. А в сортир-то как хочется…»

…Мельком проскочив Отечественную войну 1812 года (с 5-м пехотным корпусом Понятовского в Великой армии), восстания 1831 и 1862 годов, я перешел к более близким нам по времени событиям. Личность Пилсудского очень заинтересовала князя.

– Значит, начинал как самый настоящий бунтовщик, а закончил диктатором? Весьма любопытно! Но, главное, вернул свободу Оте-честву! За это ему простится любой грех, даже самый тяжкий… Кстати, пан Анджей, – вдруг спохватился Иеремия, – не можете ли вы показать, где в ваши времена простирались границы Речи Посполитой? Хотя бы приблизительно? Проше пана к столу, там карта…

«Там» – то есть на полированной инкрустированной столешнице – действительно лежала большая карта Европы. Естественно, весьма отличная от тех, к которым привыкли мы. Но очертания Балтийского и Черного морей были почти такими же, а на месте Азовского красовалось какое-то бесформенное вытянутое пятно.

«Понятно… Туда картографы с геодезистами еще не добрались! Крымские татары мешают…» – усмехнулся я.

Князь с тревогой следил за мной. Он ждал ответа.

Немного порывшись в памяти, я провел пальцем по Одеру и Ниссе, вдоль нынешних западных границ Польши, свернул к востоку, затем – к северу, вдоль берегов Западного Буга…

– Приблизительно так, княже.

– Проше пана… – У Вишневецкого был такой вид, словно его вот-вот хватит удар. – И это все?!

– Все, ясновельможный. Собственно, это границы Польши, ведь Великое княжество Литовское давным-давно откололось, распавшись на несколько государств.

Иеремия со стоном обхватил голову руками. Его лицо побледнело.

– И этот жалкий огрызок… эта тень былого величия… все, что осталось?!

– Увы, княже. Поэтому еще раз настоятельно прошу оценить мое предложение. Повторяю: мне неведомо, каким чудом я оказался здесь и сейчас… Но это действительно чудо, стало быть, дело рук Божьих! Ведь так?

– Истинно, истинно так! – перекрестился Вишневецкий. – Только Создателю подвластны чудеса.

– А раз он захотел это сделать – значит, преследовал какую-то цель. Без сомнения, святую и благородную. Так почему бы не допустить, что он в неисповедимой мудрости своей избрал именно меня, слабого, недостойного грешника, своим орудием (ну, вообще-то не такого уж «слабого», мысленно усмехнулся я)? А что, если именно с моей помощью ты, пресветлый княже, изменишь ход истории и спасешь свою родину от многих бед?

– О Езус! – прошептал Иеремия. – Боязно даже слушать! Ведь это смертный грех гордыни! Но… Но сколько доброго можно сделать… Ох, какое страшное искушение!

– Не искушение – испытание! – заторопился я, видя, что он уже близок к тому, чтобы сломаться. – Будь же достоин его!

Князь умолк почти на минуту, медленно обводя взглядом стены зала. Его пронзительные глаза то вспыхивали при виде трофеев, то вновь тускнели. Губы беззвучно шевелились – видимо, он читал молитву. Можно было лишь догадываться, какая страшная борьба шла в душе Иеремии.

Мысленно поставив себя на его место, я невольно содрогнулся. Нет уж, спасибо!

– Может, я ошибаюсь… – наконец тихо промолвил Вишневецкий. – Может, ты все-таки послан не Им, а злейшим врагом рода людского… Но будь что будет! Я согласен. Ради несчастного отечества моего, ради святой матери-церкви. Отныне и навсегда наши судьбы связаны. Возвышусь я – возвысишься и ты. Суждено мне погибнуть – и ты разделишь мою участь. Пану все понятно?

«Понятно, понятно, светлый княже! Только, ради Христа, позволь отлучиться на минутку!» – хотел уже я воскликнуть, чувствуя, что давление в мочевом пузыре становится невыносимым. Но тут у дверей послышался какой-то шум, потом раздались растерянные мужские голоса: «Як бога кохам, не велел пускать! Никого!», перекрытые изумленно-негодующим сопрано: «Даже меня?! Не верю!» Створки распахнулись, и в зал буквально влетела женщина…

Глава 14

Вот так я и познакомился с ясновельможной княгиней Гризельдой Вишневецкой.

И точно так же, как после пробуждения в степи рядом с Анжелой, первой моей мыслью было: «Какого!..» Не торопитесь упрекать меня в неучтивости: бывают минуты, когда присутствие дамы помешает даже Казанове или Дон Жуану…