Линия разлома - Александр Афанасьев

А потом начался кошмар.

Зарисовки

Киев

03 июня 2020 года

Американский конвой, несущийся по Киеву, проводила глазами на одной из улиц женщина. Пожилая уже, лет шестидесяти, с обильной сединой в волосах, опиравшаяся на палочку при ходьбе. В глазах ее ничего не было, ни страха, ни раздражения. Только усталость…

Потом она побрела дальше. Квартира ее не сохранилась, как и у многих, – но у нее в Киеве было много знакомых с ТЕХ ДНЕЙ – и сейчас она жила у одного из них. Они до сих пор встречались, поддерживали друг друга, как могли.

Хотя могли они немногое…

На свободе она была немногим более трех месяцев. Это был ее уже второй срок, оба – за «нарушение режима безопасности». Украина была теперь свободной и демократической, и если раньше в административном порядке, без полноценного рассмотрения дела судом, без предъявления обвинения могли посадить максимум на пятнадцать суток – то теперь срок в рамках закона о чрезвычайном положении был увеличен до года. Для того чтобы оказаться в лагере – достаточно было оперативной информации «СДБ». Дело рассматривал процессуальный судья, без заседателей, без вызова обвиняемого, без участия обвинения и защиты. Приговор – хотя это нельзя было назвать приговором – обжалованию не подлежал. Вот такая демократия была сейчас на Украине.

– Дина! Тетя Дина!

Первым ее чувством, когда ее окликнули, – был страх. Бежать. Бежать вон в тот переулок. А там – будь что будет. Она знала, кто шьет на нее дела в «СДБ» и кто поклялся ее уничтожить. Вот только бегать… уже не получалось как-то. Совсем не так, как в те светлые и страшные времена второго Майдана, когда она, во главе горстки неравнодушных, бегала по больницам, магазинам, шила бронежилеты, закупала теплые вещи и делала еще много того, без чего Майдан просто бы не выстоял.

Это был ее город. Ее страна. То, за что она боролась. И поэтому она спокойно обернулась…

– Тетя Дина!

К ней бежала Оксанка…

Несмотря на чрезвычайное положение, в Киеве еще были остатки нормальной жизни, и в числе их были рестораны и отели, на местном – готели. В один из ресторанов, «Казак Мамай», ее и привезла Оксана на новенькой «Тойоте» со значками какого-то иностранного благотворительного фонда.

– Ой, теть Дин, я так рада вас видеть…

Она молчала, смотря на американский флажок, наклеенный на лобовое стекло.

– Оксан, а это тебе зачем?

– О… это против патрулей, не обращайте внимания, теть Оксан. Знаете же, жадные они какие. Думают, если у меня такая машина, значит, я богатая трошки. А у меня и грошив-то всего ничего… – Оксана рассмеялась.

– «Мамай» – дорогое место.

– С карточки заплачу. Нам выделяют на питание. Ой, теть Оксан, вы расскажите, как тут. А то я тильки приехала.

Она пожала плечами.

– Да по-разному.

– Мы фонд открыли, проводим фандрейзеры[27] в США и в Канаде. Собираемся охватить все восточное побережье. Уже набрали больше пяти миллионов, представляете? В Голливуде у нас был фандрейзер с самим Мэтью МакКонахи.

– Это хорошо… – машинально сказала она.

– Этого мало. Нельзя, чтобы про нашу страну забывали. Мы должны быть постоянно в центре внимания, постоянно иметь прессу, понимаете?

– Да… понимаю.

– Ой, да что я про себя да про себя… Вы мне лучше скажите, как тут наши? Я пыталась искать… разъехались, наверное. Как Василек?

Луганск

Несколько лет назад

Было страшно. До костей страшно…

Несмотря на то что был день – на первом этаже старой, но все еще державшейся хрущевки света почти не было, все окна были заставлены чем попало – от остатков мебели до листов где-то найденной фанеры. Через них – тонкими струйками сочился свет, но все следили, чтобы не попадать в этот свет, оставаться в тени. Она лежала навзничь на полу, а рядом, тяжело дыша, умирал Василь. Прошедший Майдан парень с Винницы, волонтер, быстро поднявшийся до начальника штаба одной из сотен, нашел свою смерть здесь, в зачуханном луганском дворе. Пуля снайпера попала ему в голову, но он все еще дышал. Она положила его к батарее – старой, чугунной, старой, как и все здесь, на восточной границе Краины. Она знала, что пулеметы бэтээров и мобильных огневых точек – пикапов с крупнокалиберными пулеметами – пробивают стены. И самое безопасное место в комнате – здесь, за батареей. Батарею за стеной – обычно не пробивают.

С другой стороны в углу лежал поляк. Они знали, что это поляки, они не говорили ни по-русски, ни по-украински, общаясь через переводчиков или по-английски с теми, кто знал хоть как-то английский. Многим было неприятно, что с ними поляки, но кроме поляков и прибалтов никого больше не было, никто не прислал помощь. Поляки были подготовленными и профессиональными солдатами с хорошим снаряжением и даже своей техникой, они шли вперед и спасли немало жизней неподготовленных, но отчаянных и готовых сражаться за Украину хлопцев. Иногда удавалось договориться без стрельбы, просто чтобы сепаратисты сложили оружие. Иногда приходилось стрелять. Но так страшно, как сегодня, не было даже на Майдане в ту страшную зиму.

Дрогнули даже поляки.

Они вышли в этот квартал еще потемну – была информация, что здесь скрываются крымские отряды самообороны, вооруженные и подготовленные русскими. Они вошли… а потом началась стрельба со всех сторон, и они за несколько минут потеряли семнадцать человек. Василь погиб, когда пытался вытащить одного из тяжелораненых в укрытие. Она потащила его в этот дом, потому что понимала – не время подниматься в атаку с криком: «Слава Украине». Как и на Майдане – надо просто выжить, уберечься от гулявшей по кварталу смерти.

Когда она притащила Василя – тут уже был один из поляков. У него лицо было в крови, но не так, как от ранения, а как если он упал или порезался битым стеклом – такое часто бывало. От ее помощи он отмахнулся и сейчас нервно орал что-то на польском в рацию. От проскальзывающих ноток паники становилось жутко

– … Dniepr, tutaj Sova. Ya sektor siedemnaście, wziął budynku mieszkalnego, nie może iść dalej. Intensywny ogień snajperski ze wszystkich stron, nie mniej niż dziesięć snajperów. Straciłem Globy i cztery, ewakuacji medycznej i potrzebujemy wzmocnień opancerzonych, jak rozumiem?[28]

…

– Nie, ty nie rozumiesz. Antisnayper mam nie więcej, są niesprawne. Muszę pancerz, w przeciwnym razie będziemy musieli się wycofać. Nie iść bez pancerza![29]

– Василь… – Она потеребила его: – Василь…

Он открыл глаза. Кожа была белой, как бинты.

– Вмираю я, маты…

– Нет… ты выживешь.

– Вмираю. Слава Украине…

Героям слава…

Кто-то с шумом вломился в комнату, она обернулась, увидела поляка, держащего пистолет наготове, людей с повязками черно-красного цвета.

Бандеровцы…

Если она кого-то и ненавидела так, как русских, – это бандеровцев. Правый сектор. За ними всегда стояли определенные, очень влиятельные силы, снабжали их, у них были собственные лагеря подготовки в лесах, собственное снабжение. На Майдане – у них изначально было все, от палаток и до бронежилетов и касок. Было и оружие. И они сражались на баррикадах. Но была еще одна правда, которую замалчивали и знать не хотели. Когда начиналось по-настоящему серьезное дело – первыми отступали всегда они. Без команды. Просто отходили – и все. Конечно, среди них были разные люди… один паренек с Львова тайком рассказал им – проводник говорил в палатке, что надо сберечь силы, и когда власть падет – их должно быть достаточно для того, чтобы взять власть. У них были собственные пропагандисты – с дорогой аппаратурой, они вели себя наглее и развязнее всего. Наконец, она подозревала, что с февральским расстрелом не все ладно и руку к этому приложили они. Если у кого и были снайперские винтовки – то это у них.

– Шо тут робытся? – спросил один из правосеков. На повязке у него был тризуб – младший командир.

– Не видишь, что ли! – огрызнулась она.

– Васыль, подывися, шо у окни! – приказал командир.

Один из автоматчиков – автоматы у них были новенькие – подошел к окну. Посмотрел в узкую щель, затем начал отодвигать лист картона.

– Ни робь! – крикнул поляк.

Выстрел – ударил глухо и тяжело, словно кувалда, и молодой «Правый сектор» отлетел к стене, пролетев больше метра. По стене как краской брызнуло, широким таким размахом. Потом он упал вперед как мешок, и на пол быстро-быстро потекла багровая кровь.

– Снайпер!

Поляк быстро-быстро говорил в рацию:

– Dniepr, Sowa tutaj. Dla mnie strzelać. Barrett jest prawdopodobne. Pięćdziesiąty jak rozumieć[30]…

Бандеровцы – бросились на выход.

Она посмотрела Василя – мертв. Про то, жив ли молодой правосековец, не стоило и спрашивать – с такими ранениями не выживают. Она даже не знала, из чего так стреляют. Возможно, БТР.

– Мати… русски розумиишь? – Поляк смотрел на нее

Она кивнула:

– Иди… сюда, помогу. Помогу, розумиишь?

Ненавидя себя за слабость, она поползла из комнаты, на выход…

За соседним домом, она нашла какое-то подобие штаба. Несколько мужиков, укрывшись в самодельном то ли гараже, то ли капитально построенном сарае, пытались управлять войсками. Шел тридцать второй день «замирэння».