Египетские новеллы - Махмуд Теймур

Я представляю себе, Додо, как ты, охваченная гневом, читаешь эти строки и с содроганием говоришь: «Ты должна была отказаться, Ихсан. Нет силы на земле, которая заставила бы женщину поступить против ее воли». О моя дорогая Додо, ты не знаешь, что такое деспотизм главы семьи. Ведь твой отец умер, когда ты была еще маленькой. Тебя воспитала мама, которая баловала тебя и позволяла делать все что угодно. А меня воспитывали в послушании старшим. Моя мать трепетала от страха перед жестокостью отца: ела только после того, как он заканчивал свою трапезу, и ложилась спать только тогда, когда он приходил домой. А отец обращался с ней словно со служанкой — не с нежностью и лаской, а с издевкой. Когда он хотел соблюсти приличия, то называл ее «ханум». Она же всегда величала его «эфенди» или говорила «слушаюсь тебя, бек» или «хорошо, мой господин».

Таков мой отец, маленькая, наивная Додо. Он такой же, как большинство наших мужчин, которые не знают, что любовь — это небесный факел, очищающий человечество от грязи, это прочный, священный столп, на котором стоит семья. Да, они не знают, что такое благородная любовь. Они уверены, что женщина — их собственность. Я не помню, дорогая, чтобы отец хоть однажды поцеловал меня или поиграл со мной. Передо мной он всегда старался казаться жестоким и сильным, потому что хотел, чтобы я уважала его и благоговела перед ним. Но я не любила его, боялась, даже ненавидела его. Так могла ли я воспротивиться желанию такого человека, как он, перед которым все трепетали? Если бы я осмелилась высказать свое мнение, он посчитал бы меня развратной, падшей женщиной и мог тут же убить меня, потому что в его понятии любовь — это порок и разврат.

Ах, как долго мы с мамой тайком оплакивали мою несчастную судьбу. Бедная мать не осмелилась защитить мое счастье, так как у нее не было ни воли, ни самостоятельности. Да она и не вполне понимала причину моего горя. Она разделяла со мной мой смутный и, по ее понятиям, мнимый страх, потому что к этому ее побуждало только материнское чувство. Она пыталась утешать меня рассуждениями, которые свидетельствовали только о том, что она совершенно не понимает современных взглядов;

— Почему ты плачешь, дочка? Разве все мы не так же выходили замуж? Слава аллаху, я хорошо жила с твоим отцом и вполне довольна своей судьбой.

Она считала себя счастливой, хотя слезы все время текли по ее щекам. Я часто видела на ее красивом лице следы мучительной ревности, которую вызывала в ней новая, молодая жена моего отца. Когда я осмеливалась дать ей понять, что она несчастлива, мать отвечала мне словами, которых я не могла поняты «Ничего. Ведь мужчина — украшение дома». В этих словах отражалось унижение и наследственная покорность, которые убили в ее душе все стремления к тому, чтобы выступить против уклада нашей жизни.

Разве женщины старой эпохи могут хорошо понимать психологию девушки нового времени, в основе которой лежит стремление к свободе, — психологию, восстающую против прежних порядков, уничтожающих счастье и независимость женщины? Разве могут они понять таких, как мы? Ведь наша психология — результат прогресса нашего воспитания, результат величия нашего разума, тонкости наших чувств, результат всего нашего развития.

Я страдала, Додо. Все во мне возмущалось, но я сумела подавить и свое возмущение и свои желания. Я утешала себя тем, что научу мужа быть таким, каким мне хотелось его видеть, что сумею привить ему свои принципы и взгляды, сумею повести его по пути, который я выберу, чтобы обеспечить наше семейное счастье. Но я ошиблась в своих предположениях: его чувства уже были отравлены женщинами, торгующими своей любовью, теми, к чьим услугам прибегают молодые люди, достигнув известного возраста.

Я считаю, Даулят, что это — самая страшная и самая опасная болезнь из всех болезней нашего общества. Когда в молодом египтянине просыпается его благородное сердце, он стремится, чтобы такое же чистое создание разделило с ним переполняющие его душу чувства. И когда он не находит среди наших девушек такого создания, так как закрытое покрывалом лицо, как этого требуют восточные обычаи, ставит перед ним преграду, он поневоле вынужден обратиться к тем, кто торгует любовью. И вместо того, чтобы пить влагу из прозрачного ручья, он утоляет свою жажду из зараженных чумой болот, отравляющих его чувства. И вот вместо человеческого совершенства и чистой любви в нем пробуждается чувственность, и он опускается до состояния животного. Вот почему наши мужчины любят нас только животной любовью, которой неведома красота чувств, считают чистую, благородную любовь одним из порицаемых, ужасных пороков.

Я поняла, что мой муж, познавший только чувственное наслаждение, не знает, что такое семейное счастье. Напрасно я старалась воспитать в нем настоящую любовь, напрасно давала ему понять, что я разумное создание и у него должна быть в жизни более высокая цель, чем та, к которой он стремится. Но муж не понимал меня и не хотел видеть во мне ничего, кроме игрушки, которая разжигает кровь мужчины. Поэтому между нами и возникла отчужденность, которая привела к разводу.

У меня развод не вызвал особых переживаний, несмотря на подавленное настроение; он вызвал во мне даже чувство смутной радости. Может быть, это объяснялось восточным оптимизмом, который часто помогал нам, женщинам, мужественно и терпеливо переносить болезненные, жестокие удары, которые неизбежны в результате развода. Во всяком случае, будущее рисовалось мне в чарующих, розовых красках.

Но здесь я должна сделать тебе, Додо, одно постыдное признание. Потребность моей души в чувственной любви с каждым днем увеличивалась, и временами я ощущала, как сладостный, пьянящий трепет охватывает все мое тело… Было ли это результатом моей зрелости? Или это — власть привычки, которую я приобрела во время замужества? Или это влияние какой-то чувственной заразы, проникшей в мое тело от мужа и отравившей мои чувства?.. Не знаю. Единственное, что я могу сказать, — это то, что новая женщина, которой я не знаю и которая пугает меня, заняла место той чистой девушки, которую ты знала.

Через год я вышла замуж за Мухаммеда бека. Как и мой первый муж, он лишен каких-либо чувств, а обладает лишь одной чувственностью. Но я не очень переживала, ибо ничего больше от мужа и не требовала.

Мухаммед бек искренно любил меня, но той любовью, которая была ему свойственна. Так было в течение целого года, и я чувствовала себя счастливой. Безоблачность моей жизни омрачалась только его дикой ревностью, которая привела к тому, что я была даже лишена возможности принимать у себя подруг и выходить из дому за покупками, так что это взял на себя мой муж. Но я прощала ему, считая, что он меня очень любит и хочет видеть меня счастливой. Однако, сидя дома в четырех стенах и не выходя на свежий воздух, я почувствовала себя больной. У меня появились раздражительность, сильные головные боли и смутная потребность плакать — все симптомы неврастении — болезни, которую наши невежественные женщины объясняют вмешательством злого духа и пытаются лечить заклинаниями.

Я переносила все потому, что муж любил меня. Но его любовь была непродолжительна, как всякая любовь, основанная на одной лишь чувственности и лишенная высоких и благородных идеалов. Вскоре он вернулся к своему прежнему образу жизни, к которому привык, будучи холостяком. Домой он возвращался только на заре, пьяным и потерявшим всякий человеческий облик.

Ты знаешь, Додо, сколько я выстрадала, оставаясь одна-одинешенька в доме, когда моим собеседником был только храп служанки, которая, утешая и успокаивая меня, засыпала. Впервые в жизни я поняла, почему египетская женщина топчет свою честь и престиж семьи, лишь бы утешить свою истерзанную, обливающуюся кровью душу. Я сама пережила тот опасный кризис, который поражает египетскую женщину, парализуя ее умственные силы, убивая ее волю и заставляя ее терять человеческий облик. Она совершает ужасное социальное преступление, не отдавая себе отчета в своих поступках, потому что она, бессильная и безвольная, слепо подчиняется силе этого кризиса. Это был смертельный удар, и он породил в моей душе мысли о мщении. Да, я хотела отомстить этому мужчине, которому принесла в жертву все: счастье, здоровье и красоту, которому, ради его удовольствия и счастья, отдала все, что могла. Не знаю, почему я не бросилась в объятия первому встречному мужчине, который пристально и страстно посмотрел бы на меня. А ведь именно так поступает большинство несчастных, покинутых, как я, женщин. Может быть, я не поступила так потому, что кризис был не настолько опасен: у меня не было причин для ревности, которая рождается только любовью, а я ведь своего мужа не любила. А может быть, это случилось потому, что благородные чувства и высокие идеалы (или вернее их мираж), к которым я стремилась в своей супружеской жизни, сохранили меня от падения, от безумных, постыдных поступков?