Никому ни слова - Сергей Литовкин

Покумекав еще минут десять, мы почувствовали себя готовыми к самым различным вариантам дальнейшего развития событий, которые в итоге подтвердили дальновидность «флажка». Отбиться не удалось, но временный статус особого исследовательского корабля с правом получения в течение полутора месяцев автономного пайка, включающего вино, воблу, шоколад и массу других дефицитов, мы получили. Директива пришла на редкость быстро – через три дня. Мою инициативу о временном переименовании ПС (посыльное судно) в ПИС (поисково-исследовательское судно) отвергли, видимо, по причине неблагозвучия, однако я вполне удовлетворился ролью начальника экспедиции, которая, правда, в дальнейшем периодически оспаривалась Андреем.

Несколько дней мы с ним активно суетились, преодолевая объективные трудности и собственную бестолковость, но в конце концов развернули технику, и работа, к всеобщему удивлению, пошла. Командир нам ни в чем не отказывал, выделил в наше распоряжение мичмана и трех наиболее сообразительных матросов, но старательно держался подальше от железа и в дела наши не вмешивался. Это его поведение и удивительно обильный и богатый корм, вдруг появившийся на камбузе, натолкнули кое-кого на мысль, что техника наша или сама радиоактивна, или излучает что-то непотребное. Так кормить, решили матросы, могут только в условиях повышенного или смертельного риска. Слух распространился мгновенно, благодаря чему нашей работе никто не мешал и все проходы по судну при нашем передвижении стремительно освобождались.

Мнение команды, судя по всему, разделял и командир – наш ровесник, который уже два года командовал этой посудиной. Согласно Букве Устава и за пределами наших территориальных вод он являл собой и правительство, и суд, и ЗАГС, а единственной его заботой было сохранение вверенного плавсредства за доблестным Военно-Морским Флотом и интенсивная борьба с периодически возникающими слухами о планируемой передаче судна гражданской команде. Для сохранения нынешнего статуса корабля он еще четыре месяца назад выклянчил, выписал и установил на надстройке скорострельный пулемет, ставший, по его мнению, решающим аргументом в героическом противодействии интригам: согласно действующим правилам, командовать столь грозно вооруженным пароходом никак не полагалось штатскому капитану. После установки пулемета судно приобрело очень даже военный вид, а командир страшно гордился тем, что оборудовал в трюме почти настоящий артпогреб для хранения боезапаса пулемета и пары допотопных пистолетов ТТ. Гордился и любовно называл эту конуру арсеналом.

На судне должности старпома не было, но была штатная «клетка» помощника, которую занимал некий лейтенант. Теоретически он отвечал за все, но стоило обратиться к нему с любым, даже самым безобидным, вопросам, как он отвечал, что является призванным с гражданки трехгодичником, и настойчиво отсылал нас к боцману.

Кстати говоря, командиру этот лейтенант достался в качестве «нагрузки» – своего рода неизбежного приложения к пулемету, и все время похода оставался предметом смутного командирского желания всерьез им заняться. В спокойной, так сказать, не наталкивающей на дурные мысли обстановке.

***

За месяц активной работы аппаратуры была собрана гора всяких распечаток и графиков, которые необходимо было систематизировать и готовить для отчета. Занятие это требовало известной сосредоточенности, достичь которой никак не удавалось. Помог, как это часто бывает, случай. Разгребая свое барахло, я наткнулся на курительную трубку и пачку «Моряка». Забыв о недавней неприязни к табаку, я с удовольствием задымил и, как мне тогда представлялось, под влиянием никотина нашел решение одной из стоящих передо мной проблем. На запах явился «флажок», потребовавший поделиться дымом: табачные запасы у корабельных курильщиков подходили к концу.

В ходе очередной заправки водой и топливом нам перекинули мешок с почтой, но табака нашлось всего ничего. Оказалось в почте письмишко и для меня. Послание было от старого приятеля и сослуживца каплея Дениса Силина и начиналось оно просто и элегантно: «Привет! Не злись». Из дальнейшего повествования следовало, что после возвращения из очередной экспедиции Денис не досчитался одного изделия под индексом «ОО-2700-у-ЭЗ».

«Наверняка мичмана в гараж уперли, – сообщал он и ставил меня в совершенно дурацкое положение: – Я включил уже эту хренотень в перечень вывезенной тобой аппаратуры. Поставил росчерк за тебя очень похоже. Прости. Постарайся как-нибудь ее списать на шторм и прочее, иначе раздадут кучу фитилей сверху донизу. Изделие на матучете. С меня – банкет. Мысленно с тобой. Сид».

Даже троекратное прочтение письма оставило без ответа массу вопросов. Во-первых, что это за изделие с таким хитрым зашифрованным названием? Ничего подобного вспомнить не удавалось. Во-вторых, какая польза от него мичманам в гаражах? В-третьих, где взять шторм? Мы уже больше месяца искали бури для штормовых испытаний приборов, но, как назло, вокруг царил полный штиль.

– Не нравятся мне эти нули в начале индекса, – сказал «флажок», прочитав текст, – похоже, что штука шибко секретная. Случись чего – по головке не погладят. Такую глюковину мало волной за борт скинуть, ее надо вообще по ветру, как пепел, развеять.

Я попытался уверить Андрея, что ничего секретного Денису доверить не могли по причине его природного разгильдяйства, хотя сам в этом был не слишком уверен.

После длительных размышлений и детального обсуждения мы решили, что выходом из создавшегося положения могла бы стать выписка из вахтенного журнала, которая должна свидетельствовать о полной деформации сорванного с креплений в штормовой обстановке изделия. В обязательном порядке надлежало также сделать запись о его разрушении и разрыве на отдельные части с затоплением бесформенных обломков в забортном пространстве на километровой глубине.

– Все бы вам в мой журнал какую-нибудь белиберду записывать, – произнес командир, не слишком высоко оценив наше творчество. – Вон, в прошлом году отвозил я с эскадры группу ответственных работников из промышленности, кажется, из Минсудпрома. Вот у них, как в моем журнале справедливо зафиксировано, волна пять комплектов мехового обмундирования смыла. Зато мне теперь в любую погоду не страшно на крыло выходить! – Командир потряс перед нами кожаной курткой-канадкой с овчинной подстежкой.

– Ты нас с ними не ровняй, – обиделся «флажок», – не ожидал я от своего брата-офицера таких слов. Не зря, видать, у тебя в каюте крыса повесилась. Мы за наваром не гонимся, а Родине служим. Шкуру бы спасти – и слава Богу. Все пропьем, но Флот не опозорим!

– Ну, вот вам и шторм, – хитро перевел командир тему разговора в другую область, рассматривая свежеполученную сводку погоды, – глядите, шесть часов хода на юго-запад, и море – пять баллов, а ветер и того шибче. Вполне хватит на испытания и прочие ваши глупости.

На всякий случай я подготовил муляж, который должен был оказаться за бортом после штормового воздействия. Старый матрац, завернутый в брезент, был привязан гнилой бечевкой к основанию одной из антенн на надстройке, имитируя злополучное изделие под таинственным индексом. Я решил разыграть все по принципам соцреализма, включая самых настоящих очевидцев и свидетелей.

За штормом мы гонялись еще около суток, но без толку. По данным метеосводки корабль наш находился в центре погодного возмущений, а на деле вокруг царили тишь да гладь.

– Ладно, – сказал командир, – возьму грех на душу, запишу волнение моря… А сколько, кстати, вам надо?

Пока «флажок» торговался с командиром, накручивая баллы, я полез к антенне отрывать веревку для отправки за борт муляжика. Надежда, что он сам свалится, уже растаяла, однако, когда я надрезал бечевку, собираясь отпустить «липу» в свободное плаванье, пришла Большая Волна. Она была настолько велика, что закрыла сначала собой весь горизонт и, казалось, застыла над нами, неторопливо заслоняя и заполняя все огромное безоблачное голубое небо. Стало тихо, словно и звук оказался поглощен волной. А потом волна рухнула на нас.

Очнулся я, сидящим на палубе метрах в пятнадцати от исходной точки, мокрым и здорово помятым. Руки, вывернутые в неудобное положение, крепко сжимали леерную[23] стойку. При этом самостоятельно разжать пальцы я не мог. Помогли подоспевшие через четверть часа Андрей с помощниками, освободившие меня не без помощи универсального релаксирующего средства типа «шило», которое я автоматически принял внутрь.

Надо сказать, что и нашли меня около кормового ограждения не сразу. Собственно говоря, меня вообще-то и не искали, а случайно натолкнулись. Вахтенный клялся, что видел своими глазами, как я взлетел на гребень волны и исчез из зоны обзора. Еле удалось его убедить, что это было пресловутое изделие с двумя нулями, а вовсе не мое тело. Увидев меня, он потыркал пальцем в мой живот, проверяя плотность иллюзий, и осенил всех окружающих крестным знамением. В вахтенный журнал записали ранее подготовленную легенду об утрате изделия. Как ни странно, этим, да еще перебитой посудой на камбузе, ущерб от удара волны и ограничился. Общее количество ушибов у членов команды, включая четыре моих синяка, не дотянуло и до дюжины; зато аппаратура наша испытания выдержала.