Янтарное имя - Наталия Мазова

"Повезло тебе, что мы оказалась здесь вместе," - сказал он тогда Лиула. Она ничего не ответила, лишь глаза влажно заблестели. И когда она ткнулась лицом ему в грудь, он впервые за все время совместных скитаний поцеловал ее...

Прощайте, Доннкад и Атив - наша встреча была странной и так ни к чему и не привела. Прощай, городок Сарнак, прощай, так и не обретенное новое имя! Миссия, провались она пропадом, продолжается...

Продолжается? Ну уж нет! Что бы со мной ни случилось, Еретик останется Еретиком, и куда бы ни забросил меня неведомый мне сценарий, на дорогу отчаяния я больше не вступлю! Хватит!

Тогда-то он и положил себе зарок - не покидать мира, в который занесла его судьба, до тех пор, пока своими песнями и своими действиями не сумеет что-то в нем изменить...

Летели годы. Он пел на площадях и обнажал кинжал в кривых переулках, бегал от стражей порядка и залезал по веревке на балконы, спал с Лиула и дрался с теми, кто задевал ее честь. В иных мирах мог провести год, в других - всего несколько дней, был для кого-то просто шутом, а для кого-то - вершителем таинства... Он жил. И писал песни - иногда по семь в год, иногда по одной, но писал.

В Зенгаре он был вызвал на песенную дуэль местной знаменитостью, Лайтом Венейсом по прозвищу Столикий - и победил, а потом еле удрал от подосланного убийцы. А в Желторечье совершенно случайно спас дочь местного князя, что, как и большинство женщин, откровенно ухаживала за ним, но в отличие от этого большинства, не знала ни меры, ни приличий...

К женщинам он тоже пусть не сразу, но привык. Хотя, честное слово, нелегко было привыкнуть к тому, что иные влюбляются в голос, не только совсем не зная его, но даже не видя лица - как та девушка, что была с ним в Ченниале в ночь на Пепельную среду... Привык, осознал всю выгоду своего положения и сознательно выбирал лишь лучших из лучших - желательно таких, которые не пытались немедленно заплатить ему собой за песню.

И Дина Вальдиад, от которой он сейчас шел, радостно насвистывая, тоже была лучшая из лучших.

Гинтабар очень хорошо помнил тот день, когда мимо фонтана прошла молодая женщина под кружевным покрывалом и бросила ему на колени сложенный вчетверо голубой листок. Он смутно припомнил, что вроде бы и раньше видел эту женщину в толпе слушателей. Сочтя листок очередной любовной запиской, менестрель развернул его лишь вечером, в трактире - и замер, пораженный... "И в радости - лишь боль, и в каждой встрече мука: "еще не угадав, не зная, не любя..." Алхимия души, оккультная наука... Я знаю все, но только не себя - и не тебя. Рассыплю имена, как бусы, на ладони - мне не дарить, тебе не выбирать. Опять слова сбоят, как загнанные кони, но это значит - в ночь тебя заставе не догнать..."

Последняя строка особенно потрясала, ибо была откровенным намеком на одну из лучших его песен. Вот только дело было в том, что он ни разу не рискнул спеть слишком уж вызывающего "Еретика" в богобоязненной католической Олайе!

К вечеру он знал, что зовут эту женщину Дина, что живет она в красивом и богатом доме на берегу Нараны и что муж ее, рыцарь делле Вальдиад, за какой-то грех уже неделю как отправился в паломничество к гробнице святого Инневия Рокадельмского.

Ночью Гинтабар был в ее саду и там, под ее балконом, замирая от волнения, спел "Еретика". Заслышав его голос, она выбежала на балкон - все под тем же кружевным покрывалом и в незастегнутом платье.

"Скажи - ты тоже умеешь раздвигать мироздание?"

"Я не понимаю, о чем ты говоришь, менестрель..."

"Тогда откуда же ты знаешь ту строчку из моей песни, на которую намекнула в своем послании?"

"Клянусь Господом, я впервые услышала эту песню сейчас! А та строка - просто случайное совпадение!"

"А давно ли ты пишешь стихи?"

"Да уже лет семь... Только не слишком часто."

Потом он приходил в этот сад снова и снова - почти каждую ночь. Дуэнья, что бдительно охраняла госпожу до возвращения мужа, могла бы поклясться - та не совершала ничего предосудительного. Менестрель пел, она же отвечала ему с балкона своими стихами, и за все время тот не только не коснулся ее руки, но даже не видел ее без вуали. А слова... много ли греха в словах, пусть даже и рифмованных!

Она была по-настоящему талантлива, эта Дина Вальдиад, только ее талант требовалось разбудить, и он не жалел на это ни сил, ни времени. "В бокале - шипучий хрусталь, и глаз в полутьме не увидеть... Поведай мне, как ты устал, скажи, что не хочешь обидеть." Много женщин встречал он на своем пути сквозь миры, но таких слов - и к тому же абсолютно бескорыстно! - не дарила ни одна.

Это даже нельзя было назвать флиртом. Просто он пел, а она отвечала - с каждым разом все более умело и изящно.

"Помнишь, ты читал мне посвящение девушке из северного города? Вот это: "Только камень, да ветер над стылой равниной..."?"

"Конечно, помню."

"Сегодня утром я написала ответ... Хочешь?"

"Что за вопрос!"

"Слушай тогда... Ты опять в черно-алом... Безумные краски, крылья ночи над раной - закатной чертой... Но пред любящим взором таиться напрасно - не укрыть под плащом этот свет золотой. Ты об этом не знаешь, и право, так лучше, но рассветной порой - ты не слышал, ты спал - я вплела тебе в волосы солнечный лучик, чтобы зиму твою этот свет озарял."

Приближался срок возвращения ее мужа, и Гинтабар уже давно решил, что разомкнет мироздание в день, когда это случится. Не век же длиться удивительным ночным встречам, да и для Дины так лучше. Но он твердо знал, что, уходя, оставляет в Олайе поэта. Может быть - в будущем - даже великого поэта. Оттого и насвистывал так радостно, торопливо шагая по пустынной набережной к "Рогатому орлу".

Когда он перешел через горбатый мостик, уже совсем рассвело. Поэтому разглядеть форму четырех солдат и сержанта, клевавших носом на ступеньках трактира, не составляло никакого труда: короткие серые плащи-нарамники с продольной красной полосой. Стража, состоящая при городской инквизиции.

Завидев приближающегося Гинтабара, сержант поднялся ему навстречу, с трудом удерживая зевоту. На лице его явственно читалось: "И из-за этого ... нас подняли в такую рань?"

- Хено Игнас, странствующий менестрель? - Последнее слово все-таки утонуло в зевке.

- Он самый, - слегка поклонился Гинтабар, еще не поняв, что должен испугаться.

- Следуйте за нами.

* * *

"...Снова виденье в душном и долгом бреду: выжженной степью, плача, на запад бреду.

Солнце заходит, но на курганах - огни... Я на свободе, видно, последние дни.

Волны о берег бьются с извечной мольбой. Кто мне поверит, что я не вижусь с тобой?

Ветер над морем в горло вбивает слова. С ветром не спорю вряд ли останусь жива..."

* * *

Трибунала никакого не было. "Сначала надо доказать вину, а потом уже карать!" - неистовствовал Растар весь минувший вечер. Поэтому и встретили Хено-менестреля в малом зале заседаний олайского приюта Ордена святого Квентина лишь трое. Сам Растар, Эллери, напряженно и недобро всматривающийся в лицо одержимого, да брат Теверин, секретарь Растара, склонившийся в углу над своей конторкой с бумагами.