Сокрушительный удар - Дик Фрэнсис

Я посмотрел на него. Куда только делся благодушный толстячок! Черты его лица сделались резче, на скулах проступили желваки. Он был сама решимость. У Паули Текса были вьющиеся черные волосы, редеющие на висках, и дымчато-серые быстрые глаза.

— Первый из жеребчиков от Транспортера! — начал свою обычную речь аукционист. — Выставлен на продажу заводом «Бейлайт». Десять тысяч! Кто предложит десять тысяч?

Ему предложили пять. Когда цена поднялась до десяти, Паули Текса вступил в торг. Я подумал, что кое-чем обязан ему за то, что он свел меня с Керри Сэндерс, несмотря на то что эта сделка попортила мне немало крови.

— На твоем месте я не стал бы покупать этого жеребчика, — сказал я.

— Почему это? — Он движением бровей поднял цену еще на две тысячи.

— Мне его масть не нравится.

— А что такого? Нормальный рыжий жеребчик... Еще две тысячи. Я сказал:

— От Транспортера родилось около ста жеребят, и этот — единственный рыжий. Все прочие — караковые либо гнедые.

— И что?

Еще две тысячи.

— Так что я не поручился бы, что его отец — действительно Транспортер.

Паули сразу прекратил торг, обернулся и внимательно посмотрел на меня.

— Я вижу, ты хорошо знаешь свое дело. Я смотрел, как рыжий жеребчик ходит по кругу. Цена взлетела уже до сорока тысяч.

— Я видел многих потомков Транспортера, — сказал я. — Они не такие.

Аукционист вопросительно поглядел на Паули.

— Против вас, сэр!

Паули покачал головой, и торг продолжался без него.

— Один мужик из Новой Зеландии, — сказал он, — проезжая через Стейтс-Сайд, просил меня купить ему в Ньюмаркете жеребчика от Транспортера, если такие найдутся, и переслать ему. Он хотел добавить кровь Транспортера к своим лошадям.

Я улыбнулся и покачал головой.

— Сколько я должен? — спросил Паули.

— За что?

— За информацию.

— Н-ну... Да ничего!

Паули взглянул на меня в упор.

— Ты дурак! — сказал он.

— Не все продается за деньги, — мягко ответил я.

— Неудивительно, что те парни объединились против тебя!

— А что ты слышал? — с любопытством спросил я.

— Почему бы тебе не объединиться с ними?

— Мне не нравится то, чем они занимаются. Он снисходительно посмотрел на меня взглядом бывалого человека и сказал, что, если плыть наперекор общему течению, можно плохо кончить. Я ответил, что готов рискнуть. Паули добавил, что в таком случае я трижды глупец.

Рыжий жеребчик был продан за пятьдесят шесть тысяч фунтов, и на арене появился второй гвоздь программы. Этот выглядел так, как, должно быть, выглядел в его возрасте сам Транспортер: караковый, тонкая шея, выпирающие маклаки.

— А как насчет этого? — спросил Паули.

— Вот этот — настоящий.

— Ну ты даешь!

Он вступил в торг, но вышел из игры, когда цена поднялась выше назначенного ему предела в пятьдесят тысяч. Я подумал о том, как легко повлиять на ход торгов. Паули поверил мне два раза: в первый раз, когда я отсоветовал ему покупать рыжего, и во второй, когда посоветовал купить каракового. И не раздумывая последовал моему совету. Что же удивительного, что другие следуют советам Вика Винсента? Трудно винить человека, следующего совету того, кто отговаривает его покупать лошадь, когда на карту поставлены такие суммы.

Когда цена поднялась до пятидесяти двух тысяч, все крупные фирмы вышли из игры и торг превратился в состязание между Виком Винсентом и рыжим йоркширцем Файндейлом, работавшим на Уилтона Янга. Я внезапно заметил, что Константин Бреветт явился сюда со своими благородными сединами и очками в черной оправе и теперь стоит за плечом у Вика и что-то яростно шепчет ему на ухо.

Человек Уилтона Янга набавлял цену так стремительно, словно у него был собственный монетный двор. Константин выглядел уязвленным и решительным. Годовички, которые стоят больше шестидесяти тысяч фунтов, — не слишком выгодное вложение капитала, даже если это потомство Транспортера, и я догадывался, что, не будь его противником Уилтон Янг, Константин бы уже давно отказался от торга.

Когда цена дошла до семидесяти тысяч, он начал хмуриться. На семидесяти пяти он яростно замотал головой и ушел прочь. Рыжий Файндейл подмигнул Вику Винсенту.

— Недешевая, однако, лошадка! — заметил Паули Текса.

— Пожалуй, даже слишком дорогая, — согласился я.

— Что ж, гордость обходится недешево. «Да, пожалуй», — подумал я. Любая гордость так или иначе обходится недешево.

Паули предложил выпить. Главные события дня завершились, и толпа хлынула к бару. Мы влились в общий поток.

— Нет, Джонас, серьезно! — говорил Паули, держа в руке стакан. Его черты снова были исполнены благодушия. — Отныне в игре нет места одиночкам. Тебе следует либо присоединиться к крупной фирме, либо же договориться с другими мелкими торговцами вроде тебя и действовать заодно. Это система, ее не переспоришь... тем более если ты рассчитываешь на прибыль.

— Ладно, Паули, хватит, — сказал я.

— Слушай, приятель, мне просто не хочется, чтобы ты вляпался в крупные неприятности!

— Да ничего со мной не случится! — сказал я. Но Паули потряс головой и возразил, что всерьез за меня боится. Я слишком честен, и мне это на пользу не пойдет.

Глава 8

Константин, Керри и Николь были на ипподроме: в этот день в скачках должен был участвовать жеребчик Константина, бывший фаворитом главного заезда. Константин был в таком дурном настроении, что им, пожалуй, было бы веселее в приемной у зубного врача. Поэтому вскоре после того, как они прибыли, Николь сбежал из атмосферы всеобщего уныния и с гримасой присоединился ко мне.

— Этот чертов Уилтон Янг...

Мы спустились к паддоку, чтобы посмотреть, как выводят двухлеток, участвующих в скачке для новичков.

— Скажи своему папе, пусть утешится тем, что Уилтон Янг скорее всего выбросил деньги на ветер.

— Ты думаешь?

— Многие ли лошади берут призы стоимостью в семьдесят пять тысяч?

— Папа убежден, что этот жеребчик выиграет Триумфальную Арку.

— Скорее утешительную скачку в Редкаре. Николь расхохотался.

— Да, это его подбодрит!

Я спросил, как поживает Речной Бог. Николь ответил, что конь ест хорошо и выглядеть стал уже лучше. Он спросил, не узнал ли я, зачем Кучерявому понадобились его лошади, и я сказал, что еще нет. И мы еще некоторое время провели вместе, скрепляя неожиданно возникшую дружбу.

Вик Винсент это заметил, и ему это не понравилось: он воспринял нашу дружбу как еще одно покушение на его монополию на Бреветтов. Даже Николь ощутил направленную на меня вспышку злобы.

— Что ты такого сделал, что Вик на тебя злится? — спросил он.

— Ничего.

— Но что-то же ты сделал? Я покачал головой.

— Дело не в том, что я сделал, а в том, чего я делать не собираюсь. И не спрашивай, что именно, потому что я тебе не отвечу.

Николь фыркнул.

— Что, профессиональная тайна?

— Ну да, вроде того.

Он искоса взглянул на меня и усмехнулся.

— Как тогда, когда я нечестно выиграл скачку, а ты не стал жаловаться на меня распорядителям?

— Н-ну...

— Ага, — сказал он. — Ты, может, и забыл, но я-то помню. Ты пришел четвертым. Ты слышал, как я наплел владельцу с три короба, и ничего не сказал.

— Но ты же выиграл.

— Ага... А если бы ты рассказал об этом, меня бы опротестовали.

— Так это когда было...

— Целых три года назад! — Он ухмыльнулся. — А клыки у леопарда прежние.

— Пятна.

— Клыки! — Усмешка мелькнула и исчезла. — Состязаться с тобой было сущим наказанием.

— Ну что ты!

— Ей-богу. Ты был милейшим парнем, пока не сядешь в седло, но уж тогда — берегись все!

Он помолчал.

— Я должен тебе сказать одну вещь... Я у тебя многому научился. Научился не ныть и не жаловаться, когда судьба к тебе несправедлива. Научился не обращать внимания на мелкие неприятности и стремиться вперед, вместо того чтобы пережевывать старые обиды. И не скулить, когда все идет не так, как хотелось бы. Так что, пожалуй, я тебе многим обязан.

— Ну, ты только что со мной расплатился, — ответил я.

Чуть позже я стоял, облокотившись на перила балкона на крыше трибун для избранных, и смотрел вниз. Внизу Вик Винсент переходил от группки к группке, болтал, хохотал, что-то записывал, хлопал людей по плечу. Он выглядел доброжелательным, осведомленным и компетентным. Он выглядел ребячливым, безобидным и в то же время надежным. На нем был плотный твидовый костюм и несколько щегольская темно-красная рубашка с белым воротничком и галстуком. Шляпы он не надел.

Хотелось бы мне знать, почему он вдруг в последнее время сделался таким агрессивно-алчным! Он всегда преуспевал и давно уже занял первое место среди барышников-одиночек. Он ежегодно проворачивал сделки на сумму около двух миллионов фунтов. При пяти процентах комиссионных это означало, что он каждый год зарабатывает по сотне тысяч. Даже если учитывать крупные расходы и большие налоги, у него все равно оставалось немало.