Нефритовый голубь - Олег Лебедев

– Со мной произошел несчастный случай в прачечной, напоролся случайно на гвоздь, – глядя прямо в лицо Тертышникову, сказал Фун-Ли.

– С каких, интересно, пор в аккуратных китайских прачечных в самых неподходящих местах торчат ржавые гвозди? – ехидно поинтересовался бывший офицер полиции.

Да, теперь он действовал, как профессионал. Конечно, он не имел права допрашивать китайца, но я не торопился вмешаться, поскольку Тертышников не буйствовал, а Фун-Ли определенно что-то скрывал. Правильность моего поведения подтвердил следующий вопрос экс-следователя, обращенный к китайцу:

– Объясни мне, что ты делал возле клуба, после посещения которого был убит генерал Кузьмин. Я был на том вечере, ушел одним из первых, и приметил неподалеку от здания твою характерную желтую физиономию.

Точно, экс-следователь почтил тогда клуб своим присутствием. Теперь-то я понимал, зачем: пытался выведать, есть ли что-либо компрометирующее (на взгляд Тертышникова, разумеется) в биографии Кузьмина.

Видимо, на вечере бывший полицейский и узнал о некоторых деталях поведения доблестного генерала в 1917 году. Верно и другое: в клубе он не задержался: представился Кузьмину, покрутился возле него и был таков.

Сейчас, правда, мне было не до воспоминаний: я то и дело косился на нефритовую ручку, которой завладел Тертышников. Был ли это тот самый экземпляр, что некогда принадлежал Подгорнову?

«Надо будет потом непременно выспросить у Фун-Ли, какими путями ручка попала к нему», – определил я свои дальнейшие планы.

Мысли Тертышникова, не подозревавшего о моем интересе к нефритовой ручке, эволюционировали в совершенно ином направлении:

– Признавайся, ты – советский шпион и получил задание устранить генерала Кузьмина, – напирал он на китайца.

В ответ Фун-Ли, которому, судя по выражению его лица, опять стало хуже, апеллировал ко мне:

– Господин Феллер, ну скажите вы этому не в меру темпераментному европейцу, избившему бедного китайца, что знакомы со мной много лет и знаете меня как человека безупречного поведения.

– Послушай, Фун-Ли, почему ты обманываешь нас насчет происхождения своей раны? – спросил я его. – Почему не объяснишься начистоту?

– Я напоролся на гвоздь, – упрямо повторил китаец старую версию.

– Не смей лгать мне, желтолицая обезьяна! – заверещал Тертышников. – Ты убил генерала Кузьмина. А он, обороняясь, в свою очередь, выстрелил в тебя. Так ты и получил это ранение.

– Не называйте Фун-Ли желтолицей обезьяной, – рассвирепел я и строго предупредил экс-следователя: – Иначе я выкину вас из прачечной.

Вдруг китаец застонал, лицо его исказилось от физических страданий. Прижав одну руку к ране, он протянул другую в направлении экс-следователя:

– Очень прошу вас, отдайте мне эту нефритовую ручку. Я, кажется, умираю, и хочу, чтобы она была у меня…

– Не отдам, пока не признаешься в совершении преступления, – отрезал Тертышников, решительно взмахнув длинной бородой. – Для полной определенности мне не хватает лишь заключения специалистов, которые установили бы, когда именно тебя ранили.

– Но сейчас-то не считаете ли вы, что пока у вас практически нет сколь-либо веских оснований обвинять Фун-Ли в убийстве? – снова вступил я в разговор. – Мало ли, кто был возле клуба тем вечером? Мало ли в Нью-Йорке людей с револьверными ранами?

– Все равно не отдам ручку этому красному шпиону, – стоял на своем бывший офицер полиции.

«У него, определенно, опять начинается агрессивный период, – заметил я про себя и сделал вывод: – Настало время снова осадить его».

– Тертышников, верните Фун-Ли ручку, теперь не до ваших допросов. Разве вы не видите, что китайцу по-настоящему плохо, что он вполне может умереть.

– Пусть сперва откроет всю правду, – упирался экс-следователь.

– В таком случае я сам возьму ручку у тебя, – спокойно, но твердо посулил я и двинулся к Тертышникову.

Тот с видом праведника, готового к мученичеству, крепко прижал добычу к своей впалой груди.

***

Я медленно приближался к экс-следователю.

Меня остановил негромкий голос Фун-Ли:

– Умираю… не могу больше ждать… Да, я убил генерала Кузьмина. А сейчас, – сказал он Тертышникову. – Умоляю, верните мне ручку.

– Хорошо, только потом ты расскажешь мне все по порядку, – ответил бывший полицейский.

– Согласен, – кивнул китаец.

Экс-следователь победоносно посмотрел на меня и кинул ручку Фун-Ли.

Прачечник схватил ее. Движение, видно, причинило ему сильную боль.

– Ничего не скажешь, генерал Кузьмин умеет… Точнее, умел стрелять, – почти прошептал он. – Я же был безоружен. Когда-то в Шаолиньском монастыре меня научили убивать пальцами рук.

Он протянул в нашу сторону руку…

Почему, почему я никогда не замечал этих специфических мозолей?

– Генерал был последним из тех, с кем мне предстояло свести счеты, – произнес Фун-Ли.

Тертышников при этих словах застыл, как вкопанный.

Я же подумал, что китаец бредит, рванулся к нему, но прачечник неожиданно властным движением руки остановил меня, поинтересовался, обращаясь исключительно ко мне:

– Не забыл ту историю про албанскую кровную месть, которую я рассказал тебе сразу после смерти Подгорнова? Так вот, такую же кровную месть я исполнял всю жизнь. Я никогда не был советским шпионом, зато… Это я был тем, кого называли «маньяком» тогда, в Москве. Это мое место на скамье подсудимых занял ни в чем не повинный Али-Магомедд.

Тут прачечник язвительно посмотрел на Тертышникова:

– Он был так быстро казнен благодаря вашему рвению, господин следователь.

Бывший полицейский вздрогнул, как от удара электрическим током, но будучи слишком ошарашен признаниями китайца безмолвно продолжал внимать Фун-Ли.

– Слушайте, слушайте, – через силу улыбнулся прачечник. – Вы, похоже, очень-очень хотели, чтобы я все изложил по порядку. Вынудили меня пойти на это, отняв ручку – самую дорогую мне вещь, прижав к сердцу которую я хочу навсегда покинуть мир, где царит хаос…

Китаец застонал, закатил глаза, но превозмог страдания, произнес:

– Да, тогда, в Москве, я убил и священника, и рабочих, и Подгорнова. Когда бездыханный полковник упал на землю, нефритовая ручка вылетела из его кармана. Я взял ее себе, хотя никогда – ни до этого, ни после – ничего не забирал у убитых мною людей. Но эта вещь… Она напомнила мне Родину. Ведь полковник привез ее из Поднебесной…

Прачечник глубоко вздохнул, поглядел на ручку:

– Кроме тех, о ком уже сообщил, я на протяжении десяти лет отправил на тот свет 38 человек во Франции…

Фун-Ли поднял глаза вверх, будто что-то подсчитывая, затем продолжил:

– А в России моими жертвами стало еще 29 человек, и после 4 – в различных странах. Последнего, Кузьмина, три дня назад убил…

Китаец надолго замолчал, потом попросил меня:

– Помоги мне лечь на скамейку.

– Ни в коем случае не приближайтесь к нему, это крайне опасный и коварный преступник! – вскинулся Тертышников.

Я отмахнулся от экс-следователя, подошел к Фун-Ли, выполнил его просьбу, а также снова обмотал раненую грудь полотенцем. В этом деле мне пригодились навыки помощи раненым, приобретенные на театре боевых действий.

Прачечник благодарно посмотрел на меня:

– Спасибо тебе за то, что перевязал, что хотел вернуть мне ручку, после моей смерти забери ее. Ведь ближе тебя у меня, здесь, да и во всем свете никого нет. Все мои родственники, моя жена, маленькая дочь были убиты в Китае в 1900 году…

Он снова умолк. Кровавое пятно медленно расползалось по поверхности полотенца. Китаец глядел куда-то вдаль…

– Тогда в нашей стране началось восстание против европейцев. Восставших называли боксерами. Я был всей душой с этими людьми, поднявшимися против вашего хищнического хозяйничания в великом Китае.

– Вот вам и Фун-Ли, любитель европейской цивилизации и ненавистник Востока, – сказал я. Без всяких чувств, лишь констатировал истину. Я еще даже не успел поразиться, просто находился в глубоком шоке. В таком несвойственном мне состоянии и слушал признания китайца.

– Убийца проклятый, мало вас, узкоглазые, учили уму-разуму. Каждого из вас только могила исправит, – процедил Тертышников, оперативно реагируя на мою реплику.

Китаец услышал наш короткий диалог, с трудом – рана постоянно давала о себе знать – ухмыльнулся, подмигнул мне, по-прежнему обращая мало внимания на бывшего полицейского.

– Да, я всегда ненавидел Европу, и все, что с ней связано. Мои лестные слова о Европе, и нелестные о Востоке – всего лишь горькая шутка одинокого, грустного китайца, который бредет один в некогда чистом шелковом халате по грязной дороге жизни, мимо домов, в чьих окнах выбиты стекла, а в комнатах гуляет холодный ветер…