Переворот - Иван Кудинов

— Названия пока нет. Называйте, если хотите, — улыбнулась Татьяна Николаевна, — просто: кружок передовой молодежи.

— Ишь ты, передовая молодежь… — качнул головой Барышев и повел густыми ползучими бровями, окидывая взглядом собравшихся здесь. — Дело, конечно, хорошее. Только зачем нам в Безменове два общества иметь?

— А где оно, второе-то общество? — ехидно спросил Витюха. — Одно название, а общества что-то не видать. Может, с лучиной поискать?

— Зачем же с лучиной, — спокойно ответил Илья Лукьяныч и при этих словах стал разворачивать сверток, который держал в руках, точно спеленутого ребенка, бережно развернул и вынул, наконец, бутыль. — Зачем же с лучиной? Вот керосин. А ну, кто поближе да посмелее… Ты, что ли, Витюха? Давай лампу.

Мигом принесли лампу. И Витюха проворно заправил ее, налив керосину, потуже завернул решетчатую головку, зажег, надел стекло и вывернул побольше фитиля. Ровный свет наполнил класс, как бы раздвинув его и сделав просторнее, шире, окна же налились дегтярного чернотой. И облегченный вздох вырвался:

— Светло-то как!

Только Пашку такой поворот, кажется, не обрадовал. И он какое-то еще время сидел, не выпуская из рук горящей лучины, то ли забыв о ней, то ли не желая гасить.

— Смотри, опять пальцы ожгешь! — предупредил острый на язык Витюха. Пашка молча задул ненужную теперь лучину и встал, чувствуя себя тоже ненужным более, насмешливо и грубо отодвинутым в сторону… Подумал с горечью: да ведь ей, Татьяне-то Николаевне, поди, и неважно, кто тут сидел подле нее и жег лучину? Пашка вздохнул и, подавляя в себе обиду и стыд, прошел в самый конец и сел на последнюю парту, опустив голову.

А Барышев между тем говорил:

— Ну вот, при таком-то свете и книжки читать способнее, и с глазу на глаз поговорить… Вот и давайте поговорим, — вышагнул вперед и стоял теперь посреди класса, заложив за спину руки, точно учитель перед учениками. — И перво-наперво вот о чем. Хочу вас просить: давайте, как говорится, полюбовно объединимся и будем работать сообща. А два общества нам ни к чему.

— Дак это что, Илья Лукьяныч, — спросил Витюха, посмеиваясь, — похоже, вы сватать нас пришли? А приданое-то будет?

— А как же! О том и речь, — не растерялся Барышев. — Вот послушайте, — искоса глянул на учительницу, как бы и ее призывая в свидетели. — Послушайте, что я скажу. А скажу я вот что: общество без средств — не общество. Какое ж то общество, если оно не имеет денег на керосин? Это я не в упрек, — предупредительно поднял руку, — и не в обиду вам говорю. Так что погодите перебивать. А то вон Витюха, гляжу, и рот уже раскрыл.

— Дак это я от ваших сладких посулов, Илья Лукьяныч, рот-то растворил, — ответил Витюха. — Аппетит разыгрался. Никак не дождусь, чего вы нам еще подкинете. За керосин спасибо, конешно.

— Тихо, прошу вас, — мягко сказала и чуть улыбнулась при этом Татьяна Николаевна. — Давайте послушаем.

Барышев подождал.

— Так вот я и говорю: общество у нас культурно-просветительное, как же ему без средств? Никак. А на что построишь библиотеку-читальню, скажем, или народный дом? На какие такие шиши? И не смотрите на меня такими глазами: чего это он, мол, тут мелет, Барышев… Нет, говорю правду. Все это возможно. Только при одном условии: если вы меня поддержите.

— Что же вы предлагаете? — поинтересовалась Татьяна Николаевна. Барышев помедлил:

— Предлагаю купить мельницу.

— Мельницу?! — воскликнул кто-то удивленно и, не выдержав, засмеялся. А Витюха Чеботарев не преминул вставить:

— Это что же, на мельнице-то, под стук жерновов, мы будем громкие читки устраивать да спектакли ставить?

— Мельница, ясное дело, не для спектаклей. На мельнице зерно молоть способнее, — терпеливо объяснял Барышев. — А за помол, как известно, плата хорошая взымается. Около рубля с пуда по нынешним расценкам. Да гарнцевая прибавка.[1] Вот вам и денежки!

— Дак мельницу ж еще купить надо.

— Ясное дело, даром ее не дадут. Есть тут одна на примете. Шубинский мужик продает.

— И сколько он за нее?

— Восемь тыщ просит.

— Ого!

— А вы не пугайтесь. Глаза боятся, а руки делают. Тыщи три-четыре можно взять в кредит, остальные из своих вложу. Дело выгодное.

— Смотря для кого, — подал голос Пашка. — Мельница-то чья будет?

— Общая. Исполу будет содержаться, на паях. Стало быть, половина дохода обществу пойдет…

— А другая половина кому?

— Там видно будет. Не о том сейчас речь.

— А не получится так, что вторая-то «половина» больше окажется? — поддел Витюха. Это уже было слишком Барышев даже покраснел от возмущения:

— Половина — она и есть половина. А вы, гляжу я, не поняли моих намерений. Извиняйте в таком разе, — повернулся к учительнице. — Очень сожалею, Татьяна Николаевна, что и вы меня не поддержали.

— Отчего же, лично я не против библиотеки и народного дома, считаю, что и школу давно пора построить в Безменове. Только что может сделать наш кружок? Средств мы, действительно, не имеем. Даже на керосин. Идея с мельницей, может, и хороша, да не по карману.

— Деньги — не ваша забота.

— Да, да, разумеется. Хотя, по правде сказать, есть изъян и в вашей идее. Нельзя смешивать культурно-просветительную работу с коммерческими делами…

Барышев холодно и насмешливо посмотрел на учительницу, густые ползучие брови его дернулись и сцепились над красным бугристым переносьем, и он, утрачивая прежнюю свою солидность и уравновешенность, медленно, сквозь зубы процедил:

— А мне кажется, Татьяна Николаевна, хоть вы и образованная, не нам чета, а текущего момента не понимаете. Просветительство без денег — пустое занятие. И еще скажу: боитесь вы, Татьяна Николаевна, упустить из рук занятие свое…

— Да что вы такое говорите? — вспыхнула Татьяна Николаевна. — Какое занятие?

— Боитесь, боитесь, — жестко и с каким-то даже наслаждением повторил Барышев. — Вот и забиваете им головы разной чепухой, — кивнул на сидевших в классе парней и девчат. — А предлагают вам дело, вы руками и ногами отбиваетесь. Ну, глядите, только не проглядите… Жалеть будете потом.

И вышел, хлопнув дверью.

Мельницу Барышев так и не купил. Видно, были на то свои причины. А вот мысли о том, чтобы вырвать из-под влияния учительницы безменовскую молодежь, особо парней, Илья Лукьяныч не оставлял и делал для этого все возможное. Правда, с закрытием школы у него получился перебор, тут поступил он, пожалуй, опрометчиво — погорячился и оплошал. Силы свои переоценил. Но в тот момент, когда решался на этот шаг, думал об одном: поставить шантрапу безменовскую на место, показать, кто он есть среди них, Барышев, чтобы высоко не заносились. Да, видно, самого занесло.

Когда Степан и Пашка подошли к школе, шуму там было, хоть уши затыкай. Вверху, над старой кряжистой ветлой, гомонили ошалело галки, гоняя по кругу залетевшую, должно быть, ненароком ворону, и та, злобно отбиваясь и каркая, никак не могла вырваться из этого круга Перья летели от нее и сыпались вниз…

А подле крылечка, на рыжей проталине, толкались мужики, размахивали руками и громко о чем-то спорили. Степан подошел и, сдержанно усмехаясь, поинтересовался:

— Что за шум, а драки нет?

— Только и осталось пустить в ход кулаки, — разгоряченно отозвался Митяй Сивуха.

— Кулаками размахивать ума не надо, — затравлено зыркая по сторонам, сказал Барышев. Случайно, а может и не случайно стоял он не рядом со всеми, а на ступеньке крыльца, возвышаясь таким образом над остальными, и Степан посмотрел на него через головы мужиков, топтавшихся на мокрой осклизлой подталине, и подумал, что нет, не случайно Илья Лукьяныч оказался выше других — без расчета он ничего не делает. Значит, и ему, Степану Огородникову, тоже действовать надо с расчетом. И решительно.

Степан твердым шагом, будто не следы оставляя на талом снегу, а печати, прошел к крыльцу, поднялся не на первую ступеньку, где стоял Барышев, а на вторую — и оказался таким образом выше его на две головы.

— Ну, так что здесь происходит? — глянул на мужиков.

А ты вон у него спроси! — Митяй мотнул облезлым треухом в сторону Барышева. — Пусть он и разъяснит все.

— Нечего мне разъяснять. Отчет давать о своих делах я не собираюсь.

— Речь, как я понимаю, не о ваших делах, а о вашем самоуправстве, — сказал Степан. Барышев повернулся к нему и как-то враз сник, точно в самом деле убавился в росте. Привык смотреть на людей свысока, а тут… Какаято чепуха! Неужто и он, Барышев, навроде той вороны среди этих горлопанов, готовых чего доброго и с кулаками накинуться. Ну нет, он пока еще в силе. А птицы, слава богу, есть посильнее вороны — и летают повыше.

— Никакого самоуправства тут нет, — ответил зло и хмуро. — Могу я в своем хозяйстве сам разобраться? Или, по вашему, не имею такого права?