В объятиях графа - Элизабет Хойт

Анна прошла на кухню, и они вдвоем приготовили крепкий бульон. Анна понесла его и маленькую коричневую бутылочку с лекарством наверх в свою комнату. Она тихо приоткрыла дверь и заглянула внутрь: женщина слабо шевельнулась, пытаясь подняться.

Анна подошла к ней.

– Не надо вставать, лежите.

При звуке голоса Анны глаза женщины широко распахнулись и она испуганно оглянулась.

– К-к-кто…

– Меня зовут Анна Рен. Вы в моем доме.

Анна поспешила подать женщине бульон. Она поддерживала рукой свою пациентку, помогая ей сесть. Женщина отхлебнула теплого бульона и с трудом проглотила его. После того как она выпила полчашки, ее глаза начали снова закрываться. Анна опустила ее обратно на кровать и убрала чашку и ложку.

Женщина схватила ее дрожащей рукой, когда она отвернулась.

– Моя сестра, – прошептала она. Анна подняла бровь.

– Вы хотите, чтобы я сообщила вашей сестре?

Женщина кивнула.

– Подождите, – сказала Анна. – Я возьму бумагу и карандаш, чтобы записать ее адрес. – Она повернулась к маленькому комоду и выдвинула нижний ящик. Под стопкой старого белья лежал письменный набор из грецкого ореха, который когда-то принадлежал Питеру. Анна достала его и села на стул рядом с кроватью, держа письменный набор на коленях. – Куда я должна адресовать письмо вашей сестре?

Женщина, тяжело дыша, назвала имя своей сестры и ее адрес в Лондоне, который Анна записала карандашом на клочке бумаги. Затем женщина, обессиленная, снова легла на подушку.

Анна осторожно коснулась ее руки:

– Вы можете сказать мне свое имя?

– Перл, – прошептала та, не открывая глаз.

Анна вынесла письменный набор из комнаты, осторожно закрыв за собой дверь. Она спустилась вниз по лестнице и прошла в гостиную, чтобы написать письмо сестре Перл, мисс Корэл Смит. Письменный набор Питера представлял собой почти плоскую прямоугольную коробку. Пишущий мог поставить его себе на колени и пользоваться им как портативным столом; под его откидной половинчатой крышкой обнаруживалась маленькая шкатулка с перьями, бутылочка с чернилами, бумага и другие разнообразные вещи, необходимые для корреспонденции. Анна помедлила. Она не прикасалась к этой симпатичной вещице со дня смерти Питера. При жизни это было его личное имущество. Она чувствовала себя почти правонарушителем, собираясь воспользоваться им, особенно потому, что они отдалились друг от друга в конце его жизни. Она покачала головой и открыла набор.

Анна писала аккуратно, но тем не менее потребовалось несколько черновиков, чтобы составить письмо. Наконец она составила послание, которым осталась довольна, и отложила его в сторону, чтобы отнести завтра на постоялый двор почтовых карет Литтл-Бэттлфорда. Укладывая принадлежности обратно в письменный набор из грецкого ореха, она заметила, что что-то застряло у задней стенки, не давая вложить в него шкатулку с перьями. Она открыла половинчатую крышку полностью и вытряхнула плоский ящик. Затем ощупала рукой заднюю стенку и почувствовала там что-то холодное и круглое. Анна потянула, и предмет отделился. Когда она вытащила руку, у нее на ладони покоился маленький золотой медальон. На крышке был выгравирован красивый орнамент из причудливых узоров, а на задней стороне прикреплена булавка, так что женщина могла носить его в качестве брошки. Анна нажала маленькое золотое пятнышко около стыка. Медальон открылся. Он был пуст.

Анна снова соединила две половинки и задумчиво потерла большим пальцем гравировку. Она не знала, чей это медальон, и никогда не видела его раньше. У нее возник внезапный порыв швырнуть его через комнату. Как он смел, пусть даже после своей смерти, причинять ей боль таким образом? Разве она не достаточно мирилась со всем этим, когда он был жив, чтобы теперь обнаружить эту маленькую жалкую вещицу, лежащую здесь в ожидании столько лет?

Она подняла руку, зажав медальон в кулаке. Слезы застилали ей глаза.

Затем она сделала вдох. Питер лежит в своей могиле уже шесть лет. Она жива, а он уже давно превратился в прах. Она сделала еще один вдох и разжала пальцы, медальон невинно блестел в ее ладони.

Осторожно Анна положила его себе в карман.

Следующий день был воскресеньем.

Маленькая церковь Литтл-Бэттлфорда из серого камня со склоненной колокольней, построенная еще в Средние века, в зимние месяцы становилась ужасно промозглой и холодной. Анна провела много воскресений, надеясь, что служба закончится до того, как остынет горячий кирпич, принесенный из дома, и ее ноги совершенно замерзнут.

Воцарилась неожиданная тишина, когда женщины Рен вошли в церковь. Несколько быстро отведенных в сторону глаз подтвердили подозрение Анны насчет того, чей поступок стал темой дискуссии, но она приветствовала своих соседей как ни в чем не бывало. Ребекка помахала ей с передней скамьи. Она сидела рядом со своим мужем, Джеймсом, светловолосым мужчиной с довольно объемистым животом. Матушка Рен и Анна присели рядом с ними на скамью.

– Ты, конечно же, ведешь захватывающую жизнь в последнее время, – прошептала Ребекка.

– В самом деле? – Анна заняла себя перчатками и Библией.

– М-м-м, хм-м, – пробормотала Ребекка. – Я понятия не имела, что ты проявляешь уважение к древнейшей в мире профессии.

Это привлекло внимание Анны.

– Что?

– Они еще, надо думать, не обвинили тебя в ней, но некоторые уже к этому близки. – Ребекка улыбнулась женщине позади них, которая наклонилась вперед.

Женщина быстро отпрянула назад и фыркнула. Подруга продолжала:

– Городские сплетни не были так занятны с тех пор, как жена мельника родила ребенка через десять месяцев после того, как он умер.

Вошел священник, и перешептывания прихожан стихли, когда началась служба. Как и ожидалось, проповедь касалась грехов распутной Иезавели, хотя бедный священник Джоунс не выглядел так, будто ему нравилось произносить данную проповедь. Анне стоило только посмотреть на ровную спину словно аршин проглотившей миссис Джоунс в первом ряду, чтобы предположить, кто принимал решение о теме проповеди. Наконец служба подошла к унылому концу, и они поднялись, чтобы выйти из церкви.

– Не знаю, почему они оставили ее ладони и ступни, – сказал Джеймс, когда прихожане начали расходиться.

Ребекка подняла глаза на своего мужа с нежным недовольством:

– О чем ты говоришь, дорогой?

– Иезавель, – пробормотал Джеймс. – Собаки не съели ее ладони и подошвы ног. Почему? Голодные собаки, как мне кажется, не столь разборчивы в еде.

Ребекка улыбнулась и похлопала супруга по руке.

– Не беспокойся об этом, дорогой. Возможно, у них были собаки не такие, как у нас.