«Если», 2006 № 10 - Журнал «Если»

— Верно. — Не выпуская карабина, он медленно нагнулся за сумкой. — Я тут дольше вас всех, за исключением вот его, — он кивнул в сторону отца Игнасио. — Я-то знаю: людские законы здесь не действуют. Потому что тут нет людей. Одни живые мертвецы. Уж такая это земля, она всех перекраивает на свой лад.

Проводник ухватил сумку за ремень и резко выпрямился. Затем затряс рукой, словно пытался сбросить что-то. И только потом закричал.

От его руки отделилось что-то небольшое и бурое, как червячок — отделилось, пролетело по воздуху, упало в кусты.

Томпсон встал на колени, отбросил карабин и, выхватив висящий на поясе нож, полоснул себя по руке. Алая кровь брызнула вверх фонтаном, окропив листья низко нависшей ветки.

— Что это? — Мэри держалась за локоть отца Игнасио, ее рука ходила ходуном.

— Земляная змейка. Видимо, он прихватил ее вместе с ремнем сумки.

«Надо бы подойти к нему, — отрешенно подумал отец Игнасио, — я ведь врач. Это моя обязанность. Впрочем, чем тут поможешь? Он либо истечет кровью, либо погибнет от яда: укус земляной змейки смертелен».

Покачивая головой, священник извлек из тюка, валявшегося на земле, кусок полотна и подошел к охотнику.

— Протяните руку, Томпсон, — велел он, — я наложу жгут.

Одновременно ногой он поддел карабин и отшвырнул его в сторону.

Но Томпсон только тряс головой и пытался отползти в сторону. Скорее всего, он различал только смутные силуэты — яд земляной змейки в первую очередь поражает зрение. Нож он по-прежнему держал, выставив перед собой.

— Не подходите ко мне! — проводник выталкивал слова из пересохшего горла. — Не дотрагивайтесь до меня, нелюди! Это вы можете — натравить на человека змею! Будьте вы прокляты!

Отец Игнасио полез за пазуху за крестом, но Томпсон завизжал и забился еще сильнее.

— Нет! — Лицо его стремительно чернело. — Убери это! Убери!

— Но последнее причастие…

Томпсон продолжал вопить и делать неверные движения окровавленными синими руками, точно отталкивая что-то от себя. Ноги его скребли по земле, загребая палые листья.

Потом он затих.

Только тогда священник сумел приблизиться к нему. Он наклонился над лежащим и приподнял веко. Потом перекрестил тело и обернулся к остальным.

— Умер, — заключил он. — Я полагаю… Надо все же похоронить его по-христиански. Земля здесь мягкая. Вы справитесь, Арчи?

Молодой человек оторвал напряженный взгляд от лица покойного.

— Да, — сказал он, — да, конечно. Господи, до чего же жутко он выглядит!

— Это земляная змейка, — машинально ответил отец Игнасио. — Если она жалит — конец неизбежен…

— Да, — молодой человек нервно хихикнул. — До чего своевременно это случилось, верно?

— Не говорите так, — строго сказал отец Игнасио. — Хотя, впрочем… да, конечно. Интересно, можно ли это рассматривать как Божью кару?

Мэри отчаянно плакала. Отец Игнасио неуверенно потрепал ее по плечу.

— Все уже позади.

— Почему он сказал… — всхлипнула она.

— Что?

— Нелюди. Про то, что мы… Отец Игнасио, мне страшно.

Он на миг задумался.

— Мне тоже, моя дорогая. Мне тоже.

— Fidelium Deus omnium Conditor et Redemptor, animabus famulorum famularumque tuarum remissionem cunctorum tribue peccatorum: ut indulgentiam, quam semper optaverunt, piis supplicationibus consequentur…

Per omnia saecula saeculorum.

Сырой холмик, укрытый дерном, шаткий крест…

— Amen, — проговорил он, поднимаясь с колен.

Влажная ветка скользнула по его лицу — точно женские пальцы, и он вздрогнул от этого прикосновения.

— Отец Игнасио, — Мэри подняла к нему опухшее от слез, все в красных пятнах лицо.

— Да, дорогая?

— Я хочу… покаяться.

Он оглянулся на Арчи и Элейну. Они стояли, взявшись за руки, растерянные и неподвижные, точно дети, и сказал:

— Отойдем, дочь моя.

За огромным деревом, к которому он прислонился, она горячо прошептала:

— Это ведь Божья кара его постигла, да? Я тоже виновата. У меня были дурные мысли… плотские…

— Молись, — сказал он сурово.

Она глядела на него сухими отчаянными глазами.

— Как вы думаете, если бы ее здесь не было, он бы… посмотрел в мою сторону?

— Нет, — сказал священник. — Ты не ровня ему, Мэри. И ты — невеста Бога.

«И нехороша собой вдобавок». Этого он говорить не стал.

— Да. Да. И я хочу вернуться в монастырь.

— Человек слаб, — напомнил священник, — и лишь Господь дает ему силу. Ты права. В мире тебе нет места. Я напишу матери-настоятельнице. А сейчас иди с Богом, дочь моя.

— Спасибо, отец Игнасио, — она вытерла слезы и улыбнулась, — мне сразу стало легче… Я вела себя как дурочка, да?

— Обстоятельства, — сказал он, — сложились так, что искушение оказалось слишком сильным. И тебе надо быть сильной. Увы, нас ждут трудности. Без Томпсона нам придется нелегко.

— Он был скверным? — спросила она с надеждой.

«Так ей легче, — подумал он. — Томпсон был скверным человеком, и Бог покарал его, все правильно, все на своих местах».

— Худшее возобладало в нем, — сказал он, — полагаю, в других обстоятельствах он вел бы себя достойно до самого конца.

Священник тихонько вздохнул. По крайней мере Томпсон был хотя и плохой, но человек.

— Выходит, — жалобно спросила она, — каждый прячет в себе зло? Даже я? Даже вы?

— Я не святой, — сухо сказал он. — Пойдем, девочка, здесь оставаться нельзя. Надо уйти отсюда до темноты. Запах крови может привлечь хищников.

Арчи с карабином через плечо пробивал путь через заросли. Это давалось ему с большим трудом. Не то что Томпсону.

Теперь отец Игнасио шел позади всех, позади женщин, оскальзываясь и перебираясь через поросшие разноцветными грибами упавшие стволы.

Над головой смыкались темные листья. Его преследовало ощущение неотступного взгляда, от которого ломило затылок.

Шорох…

Мэри резко остановилась и обернулась к отцу Игнасио. Ее лицо выделялось на фоне сочной зелени, словно бледный древесный гриб.

— Кто-то идет за нами, не слышите? — она ухватила его за руку. Пальцы были сильные и горячие.

— Это наверху, — сказал он… — в ветвях…

— Нет! — она дрожала. — Это обезьяны. Гигантские обезьяны! Я знаю, я слышала, они крадут женщин!

Отец Игнасио обернулся. Листва смыкалась за их спиной, пятна света и тьмы, от которых рябит в глазах, качающиеся тени, ничего…

— Ерунда, — сказал он, — охотники любят рассказывать всякие ужасы, чтобы набить себе цену. А туземцы этих обезьян не боятся. Их даже встретить и то трудно.

Огромные стволы деревьев обступали крохотную поляну, а кустарник вокруг был таким густым, что ни одна тварь не проломилась бы сквозь него бесшумно.

— Остановимся здесь. — Он скинул с плеч пожитки. — Скоро стемнеет. А тут можно разжечь костер. Звери боятся огня.

— А если это люди? — прошептала Мэри.

— Тогда нам не поможет ничто.

Но Мэри продолжала стоять, вздрагивая всем телом и озираясь по сторонам. Она и сама сейчас напоминала испуганное животное.

— Гляди, Мэри, гляди!

Гигантская бабочка кружилась над ладонью Арчи, потом села, складывая и вновь расправляя тусклые надкрылья.

— Она тебе подмигивает.

На нижних крыльях насекомого, ярко алых, то проступали, то исчезали два ярких синих глаза.

— Ox! — восхищенно произнесла Мэри.

— Это совка, — проговорил отец Игнасио, борясь с подступающей к горлу тошнотой. — Мота, гм… agrippa gigas, гигантская совка…

— Она вам не нравится, отец Игнасио? — с удивлением спросила Мэри. — Такая красивая!

— Не люблю насекомых. Даже бабочек. Кстати, туземцы ее тоже не жалуют. Это из-за вот этих пятнышек на верхних крыльях, похожих на черепа, видите? Считается, это душа мертвеца, она следует за теми, кто принял ее последний вздох…

— Томпсон! — в ужасе воскликнула Мэри.

Бабочка спорхнула с руки молодого человека, двумя ленивыми взмахами крыльев пересекла поляну и, ныряя в пятна света и тени, поплыла прочь…

— Это Томпсон, я знаю… Он идет за нами… это он… Мы его похоронили, а он следует за нами! Зачем, Арчи, зачем!

— Мэри, это же просто бабочка! Я только хотел тебя порадовать!

Мэри плакала, закрыв лицо руками.

«Еще час, — думал он, — ну полтора, и Арчи его сменит, и можно будет наконец поспать». В голове кто-то бил в медный котел. Бум… бум…

Кровь, это кровь шумит в ушах. Вечный шум, приливы и отливы, повинующиеся толчкам аорты. Систола-диастола, систола-диастола… Предсердие, желудочек… предсердие, желудочек…

Кровь, отравленная лихорадкой.

Она несет свой яд к почкам, печени, легким, сонной артерии — и дальше, дальше, в мозг, в большие полушария, и серое вещество, пропитанное ядом, уступает власть древним как мир структурам, которые только и ждут, чтобы взять верх, плодить чудовищ, населять ими мир, полный тьмы, шорохов, ночных звуков, первобытной торжествующей слизи.