Лето Виктора Цоя - Юрий Айзеншпис

При этом она учит детей, учит будущее нашего общества, и это общество так вот «высоко» оценивает ее труд. Это, конечно, позор!

Институт я окончил по специальности инженер-экономист. И, уверен, если бы не мои занятия нелегальным бизнесом, в итоге приведшие на скамью подсудимых, передо мной открывалась вполне светлая перспектива участия в научно-техническом прогрессе нашей страны. Я мог стать хорошим специалистом и классным инженером. Бедным, но классным. Даже не сомневайтесь! Как эта перспектива совмещалась в моем сознании и в «картинках будущего» с желанием больших денег и почти физиологической потребности в частной инициативе и предпринимательстве? Не знаю, будущее не позволило мне разрешить этот парадокс. Однако существует, например, такой факт моей биографии: в последние годы обучения в институте, вплоть до самого ареста, я работал в одном из подразделений Главного Управления ЦСУ СССР на Мясницкой, 33. Не отрабатывал и не зарабатывал, а именно работал и достаточно увлеченно. Наш отдел занимался вопросами улучшения статистической обработки различных показателей народного хозяйства, а лично я – преимущественно эксплуатацией целого комплекса вычислительных машин. Тогда они занимали не малую часть рабочего стола, как сегодняшние компьютеры, а большие комнаты по 20–30 квадратных метров. Получалось, что при определенной формальности учебы в институте я получил вполне достойные знания, особенно по тем предметам, которые меня интересовали. Экономика, финансы и математика давались мне легко, вопросы статистики и анализа результатов реально интересовали. И потом в дальнейшей жизни и работе я активно пользовался и этими познаниями и умело их применял на практике. И в профессии нелегального коммерсанта, и в роли легального продюсера. Помимо математики, и там и там особо востребованной оказалась теория вероятности. Впрочем, не столько научная, сколько интуитивная. Конечно, бурлила и моя личная жизнь, хотя уже в эти годы гораздо чаще девушки влюблялись и бегали за мной, чем наоборот. Наверное, наиболее сильные чувства и глубокие отношения в те годы связывали меня с одной девушкой из Югославии, чей отец работал в посольстве одноименной страны. Она жила на Грузинском валу в одном из первых дипломатических домов, прекрасно говорила по-русски и вообще казалась очень милой и страстной, к тому же в чем-то экзотичной. Помню забавную историю, когда ее отец подарил мне джинсы – великую мечту 99 процентов советской молодежи. Даже нет, куда большего процента! Я за подарок поблагодарил, но весьма сдержанно. Щедрый югослав поразился моей вялой реакции…

– Как, разве ты не счастлив?

Я промямлил, что, конечно, бесконечно счастлив, даже красноречие от счастья потерял. Объяснять, что у меня в шкафу висит не менее пяти пар куда более престижных лейблов, я не стал. Встречи с симпатичной и сексуальной югославкой длились года полтора-два, потом они уехали… А следом улетучилось и знание нескольких десятков слов из их языка.

Интересно, что хорошая возможность променять СССР на куда более продвинутую европейскую страну меня как-то не вдохновляла. Я хотел остаться здесь. И жить здесь, как в Европе. Большое и детское заблуждение. А может быть, еще интереснее, что даже после многих лет отсидки мысль покинуть родину меня никогда не посещала. Здесь мои корни, здесь мое дело и здесь мой народ. Поэтому могу совершенно определенно заявить, что я – самый настоящий патриот.

Я поступил на работу в ЦСУ в 1968 году, уволившись из филармонии, и получал на новом месте работы «целых» 115 рублей зарплаты вместо почти полутора тысяч музыкальных. Кстати, именно получал, а не зарабатывал. Зачем?

Совершенно точно не ради этих копеек: у меня присутствовал весьма прочный финансовый задел, который вдобавок постоянно пополнялся. Существовал иной комплекс причин: и определенный интерес к процессу, и ощущение научной перспективы, да и к тому же работа по специальности являлась формальным условием обучения в вечернем вузе. Стопроцентной синекурой мою деятельность называть не стоит, но и понятиями трудовой дисциплины в ЦСУ меня особо не донимали. Я не записывался в журнал прихода-ухода и не объяснял, почему мой обеденный перерыв длился на час больше положенного, и без всяких последствий игнорировал субботники и овощебазы.

У меня установились прекрасные отношения с трудовым коллективом. Я являлся модным, богатым и весьма дружелюбным молодым человеком, с большим гардеробом стильной одежды, большей частью из валютных «Березок». Пахнущим не отстойным тройным одеколоном, а настоящим французским парфюмом. Тогда это считалось высшим шиком, а я – безукоризненным представителем золотой молодежи, мажором, да еще с деньгами. При этом не пьяница и не наркоман, не хам и не жалкий неуч. В общем, в чем-то образцово-показательный младший научный сотрудник. Конечно, на работу я частенько опаздывал на полчаса, а то и час, зато приезжал исключительно на такси и только в красивом отглаженном костюме. Однажды, помнится, мои брюки забрызгал проезжающий грузовик, так я вернулся домой и переоделся. Подобное поведение находилось явно за пределами понимания большинства, но не отталкивало, а притягивало.

За частые опоздания меня, конечно, журили, но я всегда находил оправдания: что делать, если автомобильные пробки уже тогда закупоривали столицу и, как назло, именно те дороги, по которым я ездил. Ведь так? Вдобавок не на конвейер опаздывал.

Утро на службе начиналось с общего сбора на импровизированной кухне, в каком-то закутке между конторскими шкафами. Там долго пили чай с баранками или сушками и обменивались насущными новостями предыдущего дня: кто и где был, какие цены, что дефицитного «дают». Еще немного об искусстве. И почти ни слова о политике. Обычные для тех лет разговоры НИИ, министерств и ведомств. Меня подобные беседы вначале даже интересовали, и я в них участвовал, умничал в меру сил. Потом пустой треп стал тихо раздражать, и я старательно избегал этих посиделок. Но всеобщая помешанность на «продовольственных заказах» позволила мне не только не отдалиться от масс, но и укрепить свой авторитет реальным делом. Помогло мое близкое знакомство с директорами нескольких крупных и престижных продовольственных магазинов, например гастронома в гостинице «Москва», который перед закрытием здания на реконструкцию назывался «Седьмым континентом». Красуется вывеска «Седьмого континента» и на бывшем сороковом гастрономе, что на Лубянке, где я тоже был свой человек. Я смог пробить для сотрудников НИИ почти 200 дополнительных заказов ежемесячно – серьезная цифра! И теперь, если я куда-то отлучался, отмазка была железной: обсуждаю новый ассортимент заказов. Такая формулировка причины моего отсутствия всех устраивала. Наверное, сослуживцы догадывались, что вне работы я веду вторую жизнь, но подробностей не знали. А моя параллельная жизнь была впечатляющей!

Вечерами я устраивал страшные кутежи в ресторанах компаниями по 10–15 человек, в которых собирал и приятелей из института, и друзей со двора, и музыкантов-меломанов. Мы ходили и в «Арагви», и в «Арбат», и в «Националы – пафосные советские заведения, недоступные большинству советских граждан как в силу дороговизны, так и сложностей прохода. Я один оплачивал астрономические счета за стол и совершенно не напрягался по этому поводу. В любой день и в любой час и мне было это и по карману, и по кайфу. Гулянка продолжалась и после того, как эти кабаки закрывались на ночь. Тогда мы переезжали в другие, неофициально работавшие уже круглые сутки. Таким блатным местом, например, был ресторан «Сатурн» на улице Кирова, ныне на мой слух не особо благозвучной Мясницкой.

Потом в том помещении открыли столовую, следом еще какой-то ресторанчик, а в мои времена там собирались люди с высоким достатком – валютчики, проститутки высшей пробы, респектабельное жулье, крупные аферисты и махинаторы. Там лабал один из лучших ресторанных оркестров тех лет под управлением Леонида… Фамилию не помню, но вполне знаковая фигура тех лет. Все музыканты и два солиста – парень и татарка – были одеты в одинаковую красивую форму, аппаратура звучала просто отлично, исполнение отличалось редким профессионализмом и душевностью. Работа этого коллектива оплачивалась практически до утра, равно как и услуги официантов, буфетчиков, швейцара. А когда приходили местные менты, оплачивали и их «невнимание»: резервный столик за ширмочкой постоянно ждал их балычком и коньячком.

Еще одним атрибутом барского стиля жизни, который я вел в то золотое времечко, являлось личное такси. Причем не одно. В любом месте и в любое время машина с шофером стояла на приколе в ожидании моих распоряжений. В основном ездил сам, но иногда посылал водилу за друзьями и девушками, чтобы доставлять их к месту кутежей. Высший шик. Таксисты работали посменно, а иногда и посуточно и «привозили» денег куда больше, чем при обычной работе с пассажирами. Я не скупился.