Золотые яблоки - Виктор Московкин

Она покачала головой и проговорила:

— Жизнь летит незаметно. Не успеешь оглянуться, а она уже прошла. Коротка она…

И, заметив, что ее слова произвели на Василия впечатление, подошла к нему, потрепала волосы. Василий прижался щекой к ее руке.

— Ну, мы пойдем, — заторопился Генка.

Они приехали в поселок во второй половине дня. В комнате, где жил Тепляков, стояло четыре кровати, стол и четыре тумбочки. На одной из тумбочек тикали два совершенно одинаковых будильника. Серега сидел за столом, подперев руками голову.

— Привет, — сказал Генка. — Где же твоя жена?

— Не приехала, — уныло сказал Серега. — Не знаю, что и подумать. Написала: приеду, хочу посмотреть место, где будем жить. Без ребят хотела приехать… И нету.

— Может, еще подъедет, — сказал Илья.

— Нет, поезд уже пришел, — с тоской сказал Серега. — Теперь не приедет. Хорошо, что пришли. Совсем скучно одному. Сейчас чаю согрею, — засуетился он и, хлопнув дверью, вышел. Потом вдруг вспомнил, вернулся. — Григорий звал телевизор смотреть. Киножурнал какой-то о стройке покажут. Можно было и в общежитии посмотреть, да у нас телевизор испортился. Крутили, крутили, и испортился. Столько денег стоит, а портится.

Серега опять хотел скрыться, но Илья задержал его:

— Не надо чаю. Пойдем к Перевезенцеву. Его и Генку будут по телевизору показывать.

— Что ты! — удивился Серега. — За что их? Гена, ты что-нибудь натворил?

— Кажется, натворил, — вздохнул Генка, на его лице и вправду появился испуг. — Не знаю, как у меня в кино получится. Я вроде здорово работал, но кино — это совсем другое дело. В спортивных киножурналах другой раз замедленно показывают прыжки: летит человек с десятиметровой вышки в воду, как пушинка, — медленно-медленно. Получается красиво. А что, если им вздумается показать мою работу медленно? Каждый, кто посмотрит, скажет: гнать его надо в три шеи…

— А я люблю только такие кинокартины, на которых плачу или смеюсь, — сказал Серега. — Все остальное — ерунда.

Его замечание разобидело Генку:

— Глупость из тебя так и прет. Только ты не обижайся, — поправился он.

— Я не обижаюсь, — покорно сказал Серега. — Я уже близок к тому возрасту, когда трудно сдержать глупость. Молодые еще могут сказать вовремя: «Стоп!» А старики — как дети…

И опять, как бывало и до этого, Илья с удивлением посмотрел на Теплякова: не так уж он и прост, как все принимают его. О таких говорят: себе на уме.

Перевезенцев занимал однокомнатную квартиру с ванной, кухней и газом. В комнате, рядом с высокой, блестевшей никелем кроватью, умещались по стенке диван и тумбочка с телевизором. По другую сторону были шкаф и еще тумбочка с радиоприемником. Жена его, Варя, радушно усадила гостей и, поймав взгляд Григория, поставила на стол бутылку вина.

— Богато живешь, — сказал Серега, с интересом поглядывая на радиоприемник с зеленым мерцающим глазком. Передавали концерт по заявкам строителей.

— Живем не пышно, другой раз у соседей слышно, — самодовольно сказал Григорий, подмигивая жене.

— В семейной жизни бывает, — знающим тоном проговорил Серега. — Дерешься, целуешься — сам черт не разберет. У меня будет комната, тоже куплю радиоприемник, выберу самый большой, чтоб орал на весь дом. Музыку слушать буду. Сам не свой до музыки. Особенно до такой, которая с воем и громом, — джаз называется. Включу на полный голос, окна настежь — не плати за вход, танцуй сколько влезет. Телевизор покупать не хочу, он ломается. Радиоприемник — куда как здорово.

Пока Серега разглагольствовал, по радио пели песни. Бетонщики, каменщики, штукатуры со всех строек страны — все больше знатные — наперебой заказывали песни из кинофильмов, и их просьбы послушно выполнялись. Диктор объявил, что следующим номером поется современная грузинская песня, в которой есть слова; «Я вношу свою лепту в строительство коммунизма». Песня, очевидно, была хорошая, тем более что, кроме приведенных слов, ничего разобрать не удалось. В заключение была исполнена песенка о покорении космоса, которая, правда, к строителям непосредственного отношения не имела, но зато откликалась на события дня.

Гости слушали и чинно разговаривали. Генка выпил стопку вина, раскраснелся и стал посмеиваться. Потом залепетал: «Ла-ла-ола-ла». Это надо было понимать: я тоже строитель коммунизма и тоже вношу свою лепту.

— Ко мне всегда заходите, — сказал Григорий. — Жена у меня гостей любит. А вот на рыбалку со мной не стоит идти, если не хотите заклятого врага нажить. Такой уж у баб характер: сиди все время дома — лучше тебя во всем свете нет. А уйдешь — и такой, и сякой, и немазаный. Ревнивые…

— Думала тебя, дурака, ревновать, — сказала Варя с улыбкой. — У самого, поди, сердце обмирает, когда задерживаюсь.

— Бабам не положено задерживаться, — строго сказал Григорий.

— Вот-вот, — проговорила Варя. — Бывает, привидится человеку во сне, что он падает, — в поте лица сразу просыпается. Говорят, такое чувство у нас еще от дальних предков — обезьян: во сне они с деревьев сваливались. Мой Гриша вроде бы не падал ни разу, но домостроем от него несет на версту, дедовские привычки крепко въелись.

— А я бы согласился приобрести его привычки, — сказал Илья.

— Нет уж, брат, приобретай-ка свои, — шутливо заметил Григорий. — Захребетники нынче не в почете. — Указал на жену: — Понимаешь, учиться выдумала на старости лет. Ты тут по хозяйству, а она в школе. И ничего не скажи — сразу домостроевщина.

— И тебе надо бы поучиться, — сказала Варя. — Хоть вы, ребята, объясните ему. Все равно вечера у телевизора просиживает.

— Ладно, не разоряйся, — сказал Григорий, — может, еще и буду учиться. Вот с Серегой вместе.

— Куда уж мне, — отмахнулся Серега. — Вы молодые, а я прожил свое. Как говорил Павка Корчагин: прожить жизнь надо так, чтобы было что вспоминать. Я прожил, мне есть что вспомнить.

Илья засмеялся, хлопнув Серегу по плечу:

— За такое толкование Павка Корчагин тебе по макушке съездил бы.

— Может, я и не так сказал, — заскромничал Серега, — мне — не вам, мне все прощается.

— У меня отец искал счастья с двугривенным в кармане, — неожиданно сказал Генка. — И я искал…

— Не расстраивайся, Генок, — сказал Григорий. — У каждого из нас что-нибудь случается. У тебя все счастье впереди…

Григорий включил телевизор, и, пока на экране мелькали поперечные полосы, Серега успел сказать:

— Дорого стоят, а ломаются.

Показалось лицо диктора, который объявил программу передач. Потом они увидели крупный заголовок: «Труд, достойный чести».

И пошла под тихую музыку панорама стройки. Как зачарованные смотрели они знакомые места, радуясь каждому предмету, попавшему в объектив. Тут были громадные, как хищные птицы, краны, дымили отработанным газом груженые самосвалы, гребли землю неуклюжие бульдозеры. Показался Григорий, и диктор сказал, что это экскаваторщик, недавно завоевавший звание ударника коммунистического труда, что на своем веку он вырыл не один котлован. Затем начался рассказ о Генке Забелине: он и очень добросовестный, и очень понятливый ученик, у него уже есть опыт — хоть сам другому передавай. Генку показывали крупно, мелко и средне, спереди и сбоку. А он сидел в кабине за рычагами и даже не косился в объектив. Он был занят важным делом и держал себя так, словно все шестнадцать лет только и работал на экскаваторе. Перед концом в кадр ворвался Перевезенцев, указывая что-то рукой. Это когда он кричал Генке: «Не спеши!»

— Я правильно сказал: экскаваторщик из тебя выйдет ловкий, — с удивлением в голосе проговорил Григорий, все еще находясь под впечатлением увиденного. — И даже я получился. Смешно!

Генка молчаливо и гордо улыбался. Как-никак похвалил его сам Перевезенцев! «Ла-ла-ола-ла», — возбужденно пропел он под веселый смех остальных.

Утром Илья отпросился у Першиной, вскочил на подножку попутного самосвала и поехал в управление, где помещался комитет комсомола. Надо было встать на учет.

На площадке, заваленной штабелями железобетонных балок и колонн, он заметил Олю. Молотком на длинной ручке она выстукивала только что вынутые из пропарочных камер балконные плиты — совсем как мастер паровозной бригады делает проверку перед отправлением локомотива.

Илья спрыгнул с подножки, подбежал к ней.

— О, Илюша! — радостно встретила его Оля. — Ты ко мне? А что вчера не приходил? Дедушка говорит: подождем, должен подойти. Я ждала, а ты так и не пришел…

Мы с Генкой в поселке были, у Перевезенцева в гостях. А чего это ты делаешь? — показал на молоток, не понимая, зачем он ей нужен.

— Проверяю, трещинок нет ли. Знаешь, меня учат на контрольного мастера. Я так рада. Только ругаться часто приходится. Вон, смотри, сидят, — указала молотком на бригаду бетонщиков, которые неторопливо курили и разговаривали. — С ними больше всего. — И стала объяснять, явно гордясь уже усвоенными знаниями: — Каждая балка, или плита, должна быть одинаковой длины, а они всегда стараются сделать подлиннее — из большой маленькая выйдет, а маленькую, дескать, не растянешь — явный брак. И гонят. А прорабы отказываются брать изделия, им давай по стандарту. Да и бетона сколько лишнего идет. А бетонный завод и так с перебоями работает. Вообще-то, посмотрела я — неразберихи тут полно: то арматуры нет, то бетона. И никому ни до чего, свыклись. Да и бетонщики свою линию держат: что потяжелей да пообъемней, то и делают. Им же выработка с кубометра засчитывается. Вот и нагнали балок да колонн целые штабеля, на весь завод хватит, да еще на следующий останется. А мелких деталей, лестничных маршей особенно, не хватает. На днях прискакал тут один, говорят, из комитета комсомола. «Привет! Привет! Как работается?» — спрашивает бригадира Васильева. «Плохо», — отвечает тот. «Что же это вы, братцы? Надо постараться. Бодрости в вас мало, бодрости». Попытались ему объяснить, что и как, — не дослушал, убежал: некогда, другие участки надо навестить. Помог, называется…