Друг детства - Евгения Перова

– Да я и не собирался… Я просто спросил! Что ты, в самом деле…

– Ты спросил, я ответила. – Татьяна сунула ему пластиковый мешок: – На-ка вот, отнеси. Хоть какой-то прок от тебя будет.

Ну тут уж он с полным основанием обиделся!..

Когда начался пятый год совместной жизни, и Андрей, и Ольга забеспокоились: то странное видение постепенно потускнело, таймер затих, и они давно уже думали, что все это им просто примерещилось от волнения, хотя Ольга стала пристальней следить за мужем, уговаривая себя, что все это ерунда, полный бред, и быть ничего такого не может – надо просто пережить этот пятый год, и все будет хорошо! Но тревога не отпускала. Андрей же стал явственно чувствовать подступающую к нему со всех сторон кромешную тьму, которая терпеливо ждала своего часа, и тщательно скрывал от Ольги усилившиеся головные боли и участившиеся мгновенные обмороки. Ему не было страшно – только безумно жаль Ольгу. Он плохо спал по ночам – слушал, как Оля дышит, как бьется ее сердце, и тихонечко, чтобы не разбудить, шептал всякие нежные глупости, которые обычно стеснялся произнести вслух. Казалось, чем больше нашепчет, тем дольше ей хватит, и Ольга сможет продержаться, пока не встретит достойного мужчину, который будет ее любить и ценить так же, как он. И, может быть…

Может быть, даже доставит ей побольше чисто физической радости, чем удавалось ему. Он давно уже понял, что слишком слаб и стар для такой горячей женщины, как Ольга, и был благодарен, что она сама ни разу даже не намекнула на это, ловко делая вид, что все хорошо. Сначала он ревновал ее к мальчишке Сорокину, но потом понял – напрасно. Ольге действительно удалось – и даже без особых усилий! – закрыть эту дверь. Словно в сердце у нее был компас, и стрелка смотрела только на Северный полюс – на него, на Андрея.

Весной, в самом начале апреля, когда появились первые клейкие листочки, Хомский осознал, что видит их в последний раз, и начал писать Ольге письма – то пару строчек, то страничку, а то и две, но почти каждый день. К августу их набралось сто шесть, и он, лежа без сна рядом с Ольгой, как раз сочинял сто седьмое, как вдруг резко повеяло холодом. Андрей поднял голову и увидел, что на краешке кровати сидит Маша, его покойная жена, точно такая, молодая и прелестная, как в день их первого знакомства: они вместе сдавали вступительные экзамены и влюбились друг в друга с первого взгляда. Всего-то им досталось полтора года счастья – после ее смерти Андрей остался с крошечной Леночкой на руках, и если бы не теща, он бы, конечно, не справился. Впрочем, теща без него тоже бы не выжила – Маша была ее единственной радостью в жизни. Маша, а потом Леночка с Андреем…

Маша улыбалась, но Хомскому стало жутко:

– Что, пора?

Маша кивнула.

– И когда? – спросил Андрей.

Маша пожала плечами, встала и ушла, послав от двери воздушный поцелуй. Ольга завозилась, теснее прижимаясь к нему, и пробормотала во сне:

– Холодно… Зачем ты открыл окно…

Утром Андрей, улучив минуту, когда Оля была в саду, позвонил в Канаду – Леночка, как всегда, засы€пала его своими новостями, но он все-таки сумел пробиться:

– А вы не собираетесь приехать?

В ответ опять потекло серебристое Леночкино журчанье, из которого он понял, что не раньше следующего года.

– Лена, я… очень плохо себя чувствую. Приезжайте сейчас. Пожалуйста! До следующего года… я могу… не дожить.

– Ну, папа! Господи, какой ты мнительный! Вечно ты носишься со своим здоровьем! Что же молодая жена за тобой плохо смотрит?

Повесив трубку, он вздохнул:

– Прости меня, Маша! Это я вырастил нашу дочь такой эгоисткой…

Весь день Андрей провел в рассеянной задумчивости, чувствуя, что темный окоем его жизни еще немного сузился. Потом присел в саду на любимую скамейку и вдруг вспомнил, что сегодня – 19 августа, Преображение! И, глядя на единственное яблоко, чудом налившееся на старой яблоне, стал тихо читать любимого Пастернака:

Как обещало, не обманывая,Проникло солнце утром раноКосою полосой шафрановоюОт занавеси до дивана…

Он не видел, что со стороны дома к нему подходит Ольга: давно пора было обедать и она пришла его звать. Не видел и продолжал размеренно и торжественно читать:

Я вспомнил, по какому поводуСлегка увлажнена подушка.Мне снилось, что ко мне на проводыШли по лесу вы друг за дружкой…

Ольга подошла совсем близко, услышала, что он читает, и побледнела.

В лесу казенной землемершеюСтояла смерть среди погоста,Смотря в лицо мое умершее,Чтоб вырыть яму мне по росту…

Оля обняла его сзади за плечи, и Андрей, закрыв глаза, тихо сказал, горько усмехнувшись:

Прощай, лазурь преображенская И золото второго Спаса. Смягчи последней лаской женскою Мне горечь рокового часа…

– Андрюшенька, что ты?! Зачем ты это читаешь?!

– Присядь!

Ольга села, глядя на него полными слез глазами.

– Помнишь, когда тебе было шестнадцать, ты обещала сделать меня счастливым?

– Да…

– Тебе это удалось. Я был счастлив с тобой.

– Был?!

– Сегодня ночью за мной приходила Маша.

– Господи… Так, значит, это правда?! Про пять лет?

– Ты тоже знала?!

– Да, но я не верила, не хотела верить! И не хочу! Я не хочу, не хочу! Это нечестно! Несправедливо… Я не хочу…

– Поклянись мне!

– В чем еще?

– Поклянись, что ты…

– Что?!

– Что ты справишься без меня.

– Я не хочу, не хочу без тебя! Это все бред какой-то! Ты же хорошо себя чувствуешь, правда? Разве у тебя болит что-нибудь? Давай сходим к врачу!

– Олечка, но я же тебе все объяснил про эту болячку.

– Откуда, откуда ты можешь знать, что именно сейчас?!

Но он почему-то знал.

Андрей обнял ее, и они долго сидели молча, думая одно и то же: если бы не случилось того странного виденья про отпущенные им пять лет, была бы их жизнь так же наполнена любовью и нежностью? Или нет? Они, как завороженные, все глядели на яблоко – крупное, красно-желтое, наливное, а оно смотрело на них, потом вдруг оборвалось, упало и покатилось по траве.

Хомский умер через три дня, на рассвете. Они оба не спали – тихонько разговаривали, обнявшись. Андрей вдруг замолчал на полуслове и судорожно вцепился пальцами в ее руку. Ольга схватила его за плечи и, глядя в глаза, из которых стремительно уходила жизнь, закричала:

– Я люблю тебя! Слышишь, я люблю тебя! Я люблю тебя…

Ей показалось – он услышал.

Леночка на похороны не приехала. Все те же Сорокины помянули вместе с Ольгой раба Божьего Андрея, а бабушке она ничего не сказала: та все равно забыла бы через пять минут. Но Наталья Львовна еще долго спрашивала у Оли:

– А где же Андрюшечка? Почему не приходит ко мне?

И Ольга, каждый раз чувствуя, как в сердце ей вонзается ледяная игла, терпеливо отвечала:

– Бабушка, он в Канаде. Он поехал проведать дочь и внука. У него там дочка, Леночка. Ты же помнишь Леночку?

Леночку Наталья Львовна помнила: «А что она делает в Канаде?» Но через пару часов – или через день – спрашивала опять: «А где же Андрюшечка?» И Ольга думала: такой казни я точно не заслужила.

Хотя Сорокин честно не собирался ничего предпринимать, Лялька, которую он до этого полтора года вообще не видел, стала, как нарочно, все время попадаться ему на глаза: ехал домой, а она своим размеренным шагом шла из школы; приходил к матери – а она как раз уходила; однажды заметил ее в аптеке, но пока, приплясывая от нетерпения, расплачивался в кассе, Лялька получила свои лекарства и исчезла. В другой раз возвращался из магазина, а Лялька сидела на автобусной остановке на той стороне улицы – он остановился, постоял, потом несмело помахал ей рукой и подумал: перейти? Но подошедший автобус загородил от него Ольгу, а когда отъехал, ее уже не было, и Сорокин не сразу сообразил, что на этом автобусе она и уехала.

В одну из суббот Сорокин возвращался из «Ашана» и притормозил у парка, за которым был дом Бахрушиных: кто-то позвонил, а Сашка не любил разговаривать за рулем. Лялька шла ему навстречу и остановилась передохнуть, поставив в снег тяжелую сумку как раз у его машины. Она подняла голову вверх и зажмурилась под лучами еще не жаркого мартовского солнца: после долгой оттепели вдруг пошел обвальный снег, потом ударили нежданные морозы и все деревья стояли в инее и снегу под нестерпимо-синим небом. Сорокин, пока ехал, все любовался серебряными лесами вдоль дороги: настоящее Берендеево царство! А сейчас залюбовался Лялькой, забыв про верещащий мобильник: она была в коротеньком полушубке, джинсах и валеночках, в ярком крестьянском платке, такая справная и уютная, такая родная, что у него защемило сердце. Щеки горели румянцем, она улыбалась, а брови, ресницы и волосы, выбившиеся из-под платка, совершенно заиндевели… Ольга подняла сумку, перешла дорогу и скрылась в парке. Сорокин машинально приложил к уху мобильник, в котором уже никого не было, послушал, ничего не понял и поехал дальше – а лицо Ляльки-Снегурочки так и стояло перед глазами. И только у переезда, пережидая товарняк, сообразил, что вполне мог бы подвезти ее до дому!