ПОТОЛОК МИРА - А Гарри

— Медленно идем на спуск. Чувствуем себя превосходно. Полны энергии. Сейчас высота семнадцать километров.

Земля готовилась принять трех аэронавтов в свое лоно.

— Наблюдаем ваше снижение, — сообщала земля. — В шестнадцать часов передадим вам данные шаропилотных наблюдений для расчетов на посадку. Сядете, вероятно, между Бронницами и Коломной. Высылаем туда техпомощь. Держим самолеты в резерве, чтобы доставить немедленно вас в Москву. Желаем благополучной посадки.

В ГОНДОЛЕ

Так слушали мы полет с земли, так в словах и интонациях одного из аэронавтов старались мы почерпнуть сведения и штрихи, необходимые, чтобы представить себе величественную картину полета. А вот как выглядел этот исторический полет внутри самой гондолы, вот каким показался он трем героям его. Они рассказывали нам о незабываемых часах, проведенных в занебесьи с изумительной скромностью, будничными голосами. Они повествовали нам о своем мировом рекорде как о чем-то само собою подразумевавшемся. Необычайно мало, досадно скупо говорили они о себе и о своих ощущениях в стратосфере. Вот как приблизительно произошел полет с точки зрения самих аэронавтов.

Все трое долгие дни ждали хорошей походы, разрешения лететь, старта. Давно уже были продуманы до мельчайших деталей все этапы полета. И в ту минуту, когда наступила суровая предстартовая тишина, когда последняя команда Гараканидзе уже должна была оторвать стратостат от земли, все трое испытали радостное волнение, все трое почувствовали напряженность и значительность мгновения. Они были совершенно спокойны. Каждый из них много летал в прошлом. Но сейчас предстоял полет в неизведанные сферы, может быть, не подчиняющиеся законам нижних слоев воздуха, и это не устрашало, но заставляло сердце биться учащенней и чувствовать во всем теле мобилизованность каждого нерва, бодрость и решительное упорство. С нетерпением ждали аэронавты команды стартера. И вот они услышали:

— Отдать гондолу!.. В полете!

И тотчас пол кабины с силой прижался к подошвам. Легкий толчок, и поле аэродрома стало падать вниз. Долетели крики «ура», аплодисменты. Прокофьев и Годунов, высунувшись из люка, еще махали провожающим, а Бирнбаум уже засел к своей радиостанции.

По расчету скорость подъема должна была не превосходить пяти метров в секунду. Более быстрый подъем затруднил бы одновременное наблюдение за приборами, за температурой, за давлением. И вскоре после отлета пилоты убедились, что стратостат подымается именно с заданной скоростью.

Когда стратостат поднялся на высоту двух тысяч метров, аэронавты подняли круглые заслонки и завинтили, задраили люки. И в это время в кабине послышался голос земли; Бирнбаум быстро включил репродуктор, и в гондоле раздался ясный и отчетливый человеческий голос:

— Привет, товарищи, счастливого пути!

Было очень радостно сознавать, что связь с землей не потеряна, что за стратостатом следят друзья, разделяющие такое же волнение, такое же желание победы… И Бирнбаум, наладив свою передаточную станцию, с волнением крикнул первый раз в мир:

— Говорит Марс!

Связь с землею была налажена.

Бирнбаум поддерживал ее во все время полета. А Прокофьев и Годунов вели наблюдения за приборами и управлением стратостатом.

В кабине в это время термометр показывал двенадцать градусов тепла. Это был еще естественный воздух, не изготовленный приборами, вобравшийся в гондолу на высоте двух тысяч метров. Теперь давление внутри гондолы было постоянным, и перо барографа чертило ровную линию.

В кабине царил мягкий полумрак.

Стратостат поднялся на пять тысяч метров.

— Ну вот, и летим, — сказал Прокофьев, — сбылось.

И он зарядил приборы для наблюдения за космическими лучами. В это время Годунов следил за показаниями альтиметра. Работал пока еще первый альтиметр, показывавший высоту до десяти тысяч метров. Годунов проверял точность альтиметра, смерив давление ртутного барометра с высотой по таблице.

— Безукоризненно! — воскликнул он.

В нижнее окошечко, в одно из девяти окошек, была видна далеко внизу расстилающаяся Москва… В это время первый альтиметр остановился. Двинулась стрелка второго. Одиннадцать тысяч метров. Это уже была стратосфера.

Солнце начало накаливать гондолу. Пришлось сбросить шубы. Перед стартом много спорили: как надо одеться участникам полета? На земле «запугивали»: «оденьтесь потеплее, в стратосфере замерзнете». Годунов и Бирнбаум, поверив советчикам, навьючили на себя четыре пары белья, свитер, шерстяной костюм, меховой комбинезон, валенки, шлем… Лишь упрямый Прокофьев заявил, что полетит в своем обычном земном костюме. Он оказался прав. На большой высоте гондола превратилась в настоящую раздевалку. Ртуть термометра лезла к тридцати градусам, и Годунов с Бирнбаумом поспешно сбрасывали с себя лишние «оболочки». Прокофьев посмеивался над вспотевшими спутниками.

Кабина, как и нужно было ожидать, оказалась абсолютно герметичной. Все приборы работали превосходно. (Люки, например, были задраены в восемь секунд наглухо.) В кабине легко дышалось. Маленький закрытый вентилятор втягивал углекислоту, патроны «Аудос» поглощали ее. Воздух в кабине был чист. Увлеченные работой, аэронавты почти не глядели вниз и, увидев снова в нижнем окошке Москву, усомнились — Москва ли это? Земля подтвердила, что стратостат плывет над Москвой. И в ту же минуту земля поздравила: — Рекорд Пиккара побит. Вы побили рекорд!

Это было на высоте восемнадцати тысяч метров. Оболочка в это время уже почти целиком выполнилась газом. Сквозь верхний иллюминатор было хорошо видно, как разглаживаются складки, как наливается упругостью форма оболочки. Можно было разглядеть и внутренность оболочки, похожей на купол огромного пятнадцатиэтажного здания.

Тем временем стрелка альтиметра подобралась девятнадцати тысячам метров.

— Готово, — спокойно сказал Прокофьев.

Они были на высоте, куда не забиралось ни одно двое существо. Они могли отсюда окинуть взором всю предыдущую историю человечества и казать себе: «Мы на вершине! Никто еще не был выше нас!» Но вместо этого Прокофьев сказал:

— Что ж, можно теперь и закусить… Жарковато однако.

Термометр за стенкой гондолы показывал 67 градусов холода. Виноград, печенье, холодное мясо и шоколад составили завтрак в стратосфере.

Можно было бы подняться и гораздо выше. Дышалось без труда. Гондола и оболочка были рассчитаны на значительно большее давление. Но, подсчитав оставшийся балласт, пилоты решили, что забираться выше просто не нужно. Девятнадцать тысяч метров — результат и так неплохой, А расходовать дальше балласт вряд ли целесообразно. Он необходим для нормальной посадки. Решили ждать естественного снижения, когда охладится газ. Произведя все необходимые наблюдения, аэронавты любовались невиданным зрелищем: они видели темнофиолетовое небо. Это были три первых человека, видевших небо столь густого фиолетового цвета. (Пиккар должен был видеть небо более блеклым.) Сверив цвет неба с особой табличкой, врученной специально для этого учеными, аэронавты отметили на ней фиолетовую полосу. Почти два часа альтиметр показывал высоту в девятнадцать километров. Аэронавты успели произвести и записать все необходимые наблюдения. Москва была отлично видна с этой высоты. Погода оставалась исключительно благоприятной. Трудно было поверить, что стратостат находится на такой огромной высоте — так отчетливо видна была земля.

Через два часа Прокофьев объявил, что стратостат пошел на посадку. Немножко задержавшись на высоте 18 тысяч метров, первый советский корабль занебёсья продолжал возвращаться к земле.

Бережно вел стратостат на посадку Прокофьев. Мало было побить рекорд. Требовалось еще не побить приборов, избежать судьбы Пиккара, непременно разбивавшего в своих полетах ряд ценных приспособлений большого научного значения.

Выключился второй альтиметр, опять вступил в свои права первый, стратостат был на высоте девяти тысяч метров. С восьми тысяч метров стала видна Коломна, а на пяти тысячах воздухоплаватели открыли люки.

В этот момент Годунов, высунувшись из люка, заметил, что красная вожжа разрывного клапана далеко отошла от окна. Он пробовал достать ее рукой, но не мог дотянуться. Тогда Годунов уверенно вылез из кабины, забрался на верх гондолы и достал веревку… Через несколько минут длинный гайдроп уже касался земли. По двору Коломенского завода волочился якорный канат. Выбежали рабочие и погнались за гайдропом. К счастью, они не удержали его. А иначе стратостат опустился бы прямо в реку. Низко пролетя над рекой, так низко, что воздухоплаватели поспешно завинтили люки, стратостат мягко коснулся земли. В это мгновение все трое разом дернули вожжу разрывного приспособления. Оболочка стала падать, с шумом выдавливая газ через отверстие. Воздухоплаватели спокойно вылезли из гондолы. В стороне медленно издыхала оболочка. Со всех сторон сбегались люди. Аэронавты с затаенным волнением вступили на родную землю, зеленую, влажную.