Чужие сны и другие истории - Джон Ирвинг

На турнире старшеклассников может быть одиннадцать, двенадцать или тринадцать весовых категорий. Нынче в турнире Новой Англии класса А, где самой легкой считается категория до ста трех фунтов, учет ведется по тринадцати категориям. В последнюю категорию включаются борцы весом сто восемьдесят девять фунтов и тяжеловесы (до двухсот семидесяти пяти фунтов). Но кое-где в средних школах встречается и стофунтовая категория, а в ряде штатов дополнительно установлены категории до двухсот пятнадцати и двухсот двадцати фунтов (в дополнение к категориям до ста восьмидесяти девяти и до двухсот семидесяти пяти фунтов). В шестьдесят пятом году категория тяжеловесов не имела ограничений по весу.

В первых трех категориях из дюжины штрафных очков половину мы засчитали за зажим головы (вероятно, в штате Мэн это было местной особенностью). Одного борца Клифф дисквалифицировал за укус противника. Парень, которому светило разложение на лопатки, воспользовался тем, что рука соперника оказалась рядом с его ртом, и впился зубами в кожу. Решение Клиффа разъярило толпу болельщиков. На скамейках началось нечто неописуемое. Правило, запрещающее укусы, каждый болельщик воспринял как личное оскорбление. (Глядя на некоторых из них, я невольно думал, что они ежедневно кого-нибудь кусают.)

Клиффу Галлахеру в то время было шестьдесят восемь лет. Когда-то он выступал в весовой категории до ста сорока пяти фунтов. Сейчас его вес превышал прежний не более чем на десять фунтов. По силе он не уступал старине Казуэллу из Питсбурга. Волос на голове Клиффа почти не осталось. У него было овальное морщинистое лицо с большими ушами, крепкая сильная шея и такие же сильные, тяжелые руки. Клифф, очень недовольный реакцией толпы на его решение, подошел к столу счетчика и взял микрофон.

— Никаких укусов. Это всем понятно? — спросил Клифф.

Болельщикам его слова не понравились, но шум прекратился.

Состязания продолжались. В других весовых категориях мы сплошь и рядом сталкивались с запрещенными зажимами и захватами, снимая очки. Мы с Клиффом чередовались, но оба постоянно подносили свисток к губам. Помимо зажимов без применения руки мы штрафовали за «сверхножницы», «полные нельсоны», «четверки», зажимы коленом и удары головой. Но больше никто не отваживался кусать противника. В категории до ста семидесяти семи фунтов я назначил штраф, решивший исход поединка. Я думал, болельщики ринутся на мат и растерзают меня в клочья. Тренер оштрафованного борца во всеуслышание назвал меня «долбаным пидором». В нормальных условиях это влекло бы за собой еще один штраф, однако я счел за благо не усугублять ситуацию.

Мы с Клиффом посовещались под рев и вой толпы, затем он снова прошел к микрофону.

— Никакого тыканья противнику в глаза. Это всем понятно?

Поединки тяжеловесов судил Клифф, за что я был и навсегда останусь ему благодарен. Парень, которого бросили на стол, вследствие этого победил в полуфинале и добрался до финала. Вид у него был малость помятый. Его противника Клифф дважды штрафовал за недопустимое сгибание пальцев, оба раза терпеливо объясняя правила. (Если вы захватываете пальцы противника, вы обязаны захватывать все четыре, а не один, два или только большой.) Но «сгибатель пальцев» отличался упрямством, а парень, брошенный на стол счетчика… вполне понятно, испытывал повышенную нервозность. Когда ему варварски начали гнуть пальцы, он ответил на это толчком головы. Клифф, естественно, наказал и его. В начале второго раунда оба противника имели равное число штрафных очков. Почти каждое их движение и захват расходились с правилами. Так что Клифф все время был начеку.

«Сгибатель пальцев» находился в нижней позиции. Его противник применил «ножницы» и «полный нельсон», заработав новый штраф. «Сгибатель пальцев» на «ножницы» ответил «сверхножницами» и тоже был оштрафован. Тогда «жертва стола» без каких-либо причин ударил «сгибателя пальцев» в затылок. Клифф тут же дисквалифицировал его за неспортивное поведение. (В тот момент мне подумалось: не надо было назначать штраф, когда этого парня бросали на стол.) Клифф уже поднимал руку «сгибателя пальцев», которому досталась победа. И тут я заметил мамашу проигравшего тяжеловеса. Как и в первом случае, я сразу понял, кем доводится ему эта грузная женщина.

В тот год (и только в штате Мэн) я услышал, что судей иногда называют «зебрами». Наверное, из-за наших форменных рубашек с черно-белыми полосами. Думаю, Клифф ранее уже слышал это прозвище. Но ни он, ни я и представить себе не могли, какой будет реакция разгневанной мамаши. Она решительно направилась к столику счетчика и выхватила у него из рук микрофон. Клифф в некотором замешательстве замер на середине мата.

— Даже зебра… не стала бы трахаться с тобой! — рявкнула в микрофон мамаша, указывая на Клиффа.

При всей своей хаотичности орава болельщиков, как и Клифф Галлахер, оказалась в растерянности. Сделанное заявление требовало ответа, но какого? Кто сидя, кто стоя, болельщики замерли в ожидании. Клифф медленно двинулся к микрофону. Он хоть и родился в Канзасе, но был настоящим оклахомским парнем. Даже здесь, в штате Мэн, он двигался походкой ковбоя.

— Это всем понятно? — спросил у толпы Клифф.

Нам предстоял долгий обратный путь, но всю дорогу до Эксетера он повторял: «Даже зебра, Джонни». Потом эти слова стали у него чем-то вроде приветствия. Каждый его телефонный звонок ко мне начинался с них.

В ту зиму я брался судить любые состязания, какие мне предлагали. Эго не приносило больших денег, зато паршивых турниров, вроде того, в штате Мэн, хватало. Зачем тогда я соглашался? Мне нравилось быть судьей. И потом, я просто наслаждался обществом Клиффа Галлахера. Повторяю, я радовался возвращению в борьбу.

— Я же тебе говорил: ты всегда будешь любить борьбу, — резюмировал Тед Сибрук.

В Писательской мастерской я проучился с шестьдесят пятого года по шестьдесят седьмой. Там я подружился с поэтом Вэнсом Бурджейли, но он не был моим основным преподавателем. Я пробовал наладить сотрудничество с Нельсоном Олгреном. В его лице я впервые столкнулся с критиком неконструктивного свойства (безымянный «преподаватель Си-с-минусом» из моих несчастливых питсбургских дней не в счет). Меня притягивало грубоватое обаяние Олгрена, но его самого весьма мало интересовали и моя персона, и мое творчество. Будучи «слишком большим выдумщиком», я не отвечал его литературным вкусам (он мне так и сказал). И хуже того (я подозреваю, что хуже): я не жил в большом городе и не прошел жестокую уличную школу. Да, я вырос в сонном городке и учился в частной школе. Хорошо еще, Олгрен не знал, что в Эксетер я попал как «преподавательский сынок». По его мнению, лучшим наставником для молодого писателя является реальная жизнь, под которой, думаю, он подразумевал городскую жизнь. Мою жизнь он считал недостаточно «реальной». Олгрену очень не нравилось, что я — борец, а не боксер. По его мнению, боксеры обладали преимуществом перед борцами. Все это он высказывал вполне учтиво, с добродушным юмором, однако за вежливыми словами и шутками я ощущал презрение к себе. К тому же я не играл в покер, что лишний раз убеждало Олгрена в моей недостаточной храбрости.

Мой друг, поэт Дональд Джастис (о нем отзывались как о прекрасном игроке в покер), как-то поведал мне, что мистер Олгрен переехал в Айова-Сити из Чикаго, рассчитывая, что в городе полно деревенских простаков, не умеющих играть в покер. Жизнь доказала ему обратное: проигранные Олгреном деньги составили кругленькую сумму. Он и меня принял за деревенского простака (фактически я таковым и был), но серьезных ран мне не нанес. Если быть совсем честным, литературное творчество временами и должно приносить пишущему неприятный опыт. Я ценю честность Олгрена, а его язвительность не уменьшила моей симпатии к нему.

Потом мы с ним долго не виделись. Последняя наша краткая встреча (это случилось почти накануне его смерти) состоялась у меня дома. Олгрен приезжал в Саг-Харбор, и Курт Воннегут привез его ко мне в Сагапонак. Во мне вспыхнула былая симпатия к Олгрену, а он взялся за свои прежние издевки. Олгрен утверждал, что совсем не помнит меня по Айове. Я не выдержал и напомнил ему о наших разговорах. Поскольку они были редкими и продолжались недолго, я вполне допускаю, что Олгрен действительно меня не помнил. Когда мы прощались, он сделал вид, будто спутал меня с Клиффордом Ирвингом — автором нашумевшей псевдобиографии миллиардера Говарда Хьюза. Олгрен заявил, что фальшивка умело сработана и ему понравилась. Воннегут попытался втолковать ему, что я — совсем не тот Ирвинг. Олгрен лишь подмигнул мне: его утонченное издевательство надо мной продолжалось. (Если вы не умеете сносить насмешки и покусывания в малых, а порою и в больших дозах, вы не научитесь писательскому ремеслу, и оно не будет доставлять вам удовольствие.)