Раубриттер (IV.II - Animo) (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич

Гримберт попытался вздохнуть, но не смог. Все мышцы в его теле расплавились, в выжженной утробе не осталось внутренностей, лишь звенела звеньями раскаленная медная цепь. Тщетно открывая рот, он уткнулся лицом в зловонные, скверно выделанные шкуры на полу, втягивая их землистый запах, но не в силах сделать вздох.

Вольфрам подошел неспешно и почти беззвучно. Гримберт почти не видел его, но хорошо видел начищенные до блеска носки его сапог, замершие напротив лица. Должно быть, их полировали усерднее, чем туринские пажи броню «Убийцы» - ему показалось, что он может разглядеть собственное отражение, если хорошенько присмотрится.

Только сил на это не оставалось. Даже на вдох – и то не было.

- Слушай внимательно, - в голосе Вольфрама не было злости, он звучал спокойно и немного укоризненно, как у учителя, раздосадованного легкомысленностью своего ученика, но и только, - Это не Турин. Это лагерь «Смиренных Гиен». Здесь один властитель. Это я. И звать меня господин Вольфрам Великодушный. Так что в следующий раз, когда ты вздумаешь открыть свою пасть, подумай, а давал ли я тебе на то соответствующее разрешение?

Кажется, ему удалось сделать вдох. Крошечный глоток воздуха обжег отшибленные внутренности как кислота, но и он был блаженством.

Святой Пантелеймон, дай сил не лишиться чувств. Дай…

- Что? – Вольфрам приложил ладонь к уху, - Вам нездоровится? Слуг позвать? Одну секунду, юный сеньор. Одну крохотную секундочку…

Удар сапогом в живот выбил из него те жалкие крохи воздуха, что он успел втянуть. Внутренности скрутились в тугие узлы, точно грязное постельное белье, слюна во рту сделалось горькой как полынь.

- Все в порядке, мессир? – участливо осведомился Вольфрам, вновь занося для удара ногу, - Не извольте… беспокоиться!

Гримберт попытался выставить перед собой руку, но та была слаба как цыплячье крылышко.

Боль разорвалась под ребрами. И еще раз. И еще.

Когда Вольфрам наконец отошел от него, ему казалось, будто его тело превратилось в прилипшую к полу ветошь.

- Куда его? – мрачно осведомился Железный Паяц, кажущийся снизу высоким как каланча, - Обратно в землянку, что ль?

- В землянку? – Вольфрам удивленно приподнял бровь, - Ты что, мой друг, из ума выжил? Держать нашего досточтимого гостя в земляной конуре? Где твои манеры, помилуй Господи?

Кажется, кто-то хотел возразить, Гримберт уловил подобие недовольного шороха, прокатившегося по шатру. Но Вольфрам, услышав его, лишь осклабился.

- Что, грязные псы, в самом думали, что я оставлю этого золотого гуся вам на поживу? Чтоб кто-нибудь из вас темной ночью сбежал с мальчишкой под мышкой, вознамерившись получить за него куш? Кто из вас собирался это сделать? Ты, Бальдульф? Или ты, Блудница? Я вижу вас насквозь, чертовы хитрые гиены! Каждого до самого душевного донышка! Я знаю, о чем вы подумываете!

Где-то сердито засопел Бражник. Недовольный, как и все прочие, он в то же время был достаточно осторожен, чтобы не навлекать на себя гнев главаря.

- А куда ж его тогда?

- Куда? – Вольфрам ухмыльнулся, - Паяц! Ты опять забыл о гостеприимстве, ржавый ты мерзавец! Какое мнение у нашего гостя сложится о «Смиренных Гиенах»? Ну-ка отведи мессира в его маркграфские покои и убедись, что он устроился там наилучшим образом! Кстати, у нас в обозе еще осталась та славная собачья цепь?..

[1] Проклятье Святого Фиакра – средневековый эвфемизм для обозначения геморроя.

[2] Царская водка – смесь азотной и соляной кислот.

[3] Плакарт – нижняя часть кирасы, состоящая из стальных пластин.

[4] Argentum russus (лат.) – «Серебряный тёрн».

[5] Помандер (от фр. pomme d’ambre — «душистое яблоко») – средневековый аксессуар, изящный футляр с благовониями внутри.

Часть 3

Иногда ему казалось, что все, что происходит, происходит не с ним. Что он просто читает пространную запись из церковного информатория, в которой, в силу машинных сбоев, прохудились и лопнули многие сосуды, смешав воедино все свое содержимое – жизнеописание мучеников, записи о рыцарях минувших веков, куски проповедей, нравоучительные притчи, фрагменты старых преданий и технических наставлений.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Иногда ощущение это было столь сильно, что он забывал, кто он и где находится. Это было блаженное время, похожее на сон, время, которое он желал бы растянуть как можно дольше.

Но он вспоминал. Всегда вспоминал.

«Маркграфские покои», отведенные ему Вольфрамом, были ямой. Не сырой каменной норой, в которой ютилась чернь в Турине, не прохудившимся брезентовым шатром из числа тех, в которых коротали время сами рутьеры на стоянке – обычной ямой, выкопанной посреди лагеря прямо в мерзлой оскизлой земле. Глубиной по меньшей мере в два туаза[1], она смогла бы содержать пленника на две головы выше Гримберта – даже подпрыгнув, он не смог бы уцепиться за ее край руками.

Сработано было основательно и крепко. Едва ли потому, что маркграфские покои, как издевательски поименовал их Вольфрам, готовились к приему высокого гостя. Если они к чему и готовились, так это к приему нечистот, и, кажется, успели послужить в этом качестве по меньшей мере пару дней. Огромная выгребная яма посреди лагеря, вот что это было такое.

Яму эту «Смиренные Гиены» оборудовали со всей тщательностью, так, будто штудировали имперские военные наставления по оборудованию лагеря. Едва ли из-за привычки к чистоплотности и порядку – сам их лагерь представлял собой беспорядочное скопище шатров, палаток и землянок – скорее, не понаслышке знали про страшную «аквитанскую болезнь», которая поселяется в кишках и выжимает их досуха, заставляя своих жертв исторгать из себя жизнь вперемешку с кровавой слизью. Говорили, «аквитанская болезнь» способна в считанные дни уложить целую армию, причем столь неприглядным образом, что о ее гибели церковный информаторий вместо полагающегося защитникам веры акафиста ограничится лишь сухим отчетом.

Именно такая судьба, по слухам, постигла воинство Людовика Углеродного в святых землях. Понадеявшись на чудодейственную силу волоса Святого Пантелеймона, оно не озаботилось ни выгребными ямами, ни нужниками для пехоты, оттого в самом скором времени потеряло боеспособность - еще до того, как подоспевшие сарацины сделали первый выстрел. Защитники Гроба Господнего в этом страшном бою полегли все без остатка, однако, живописуя их последний бой, уличные трубадуры обычно оказывались щедрее на детали, чем досточтимые миннезингеры с их «крестовым песнями». Некоторые такие уличные песни осмеливались утверждать, что бой армии Людовика Углеродного не был таким уж долгим и отчаянным, а некоторые – что такого боя и вовсе не было. Будто бы славные рыцари к тому моменту, когда в их лагерь ворвался авангард сарацин, находились в столь жалком состоянии, что не были пригодны для боя, а многие из них молили даровать им смерть, даже не пытаясь забраться в доспехи.

От ямы смердело так, что Гримберт, стоя на ее краю, невольно закашлялся. Такого количества миазмов, кажется, не обитало ни в кожевенных мастерских Турина, круглый год наполненных запахами гниения, ни в аммиачных цехах, частенько сливавших отработанные реактивы в городской ров.

Но Ржавый Паяц не проявил никакого участия к его судьбе. Может, сам не ощущал запаха вследствие того, что его нос давно разложился, оставив только хлюпающий провал посреди лица. А может, полагал, что ни к чему идти на поводу у склонных капризничать благородных господ.

- Располагайтесь, ваше сиятельство, - буркнул он, бесцеремонно толкая Гримберта в спину, - Покои в самый раз под вас, не извольте сомневаться. А ежли что нужно будет, так вы не смущайтесь, просто позвоните в серебряный колокольчик. И мы, значит, сделаем все, чтоб ваше сиятельство обеспечить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Первый день своей новой жизни он не запомнил вовсе. Будто и не было его, этого дня. Время слиплось в зловонный клубок, в котором не различались часы и минуты. Он просто сидел, привалившись спиной к осклизлой земле, и механически бормотал молитвы, не понимая смысла произносимых слов.