Полный финиш - Марина Серова

Несмотря на предупреждения Воронцова, я все-таки вынуждена была выпить два бокала шампанского и немного белого вина.

В голову слегка вступило, и я некоторое время сидела как в столбняке, ожидая, что, быть может, снова придет та самая загадочная дурнота, появлявшаяся невесть откуда и непонятно почему, и точно так же — по-английски — удалявшаяся и распускавшая тиски на горле.

Впрочем, скоро я и думать перестала об этом. Единственное, что омрачало мое настроение, так это то, как смотрел на меня Воронцов. Сначала это меня огорчало, потом начало бесить.

Да что я, его собственность, что ли?

…Хорош бодигард. С двух бокалов шампанского и бокала вина начинает пороть горячку, как молоденькая девчушка на вторых в жизни танцах.

Я повернулась к Рощину. Возле него, опершись на плечо, стоял какой-то плешивый старикан в черном костюме, перемазанном в соусе, и говорил, запинаясь через слово и пьяно закатывая глаза:

— Вы… высегда был уверен, что вы… выразить в-вам свое глубочайшее пыри…знание в совершеннейшем почтении… в общем, Эдик, хватит халабудить, ежкин крендель… давай лучше завалимся наверх, там девчушки выплясывают… и вы… выпьем по водочке.

— Опять ты, дядя Жора, нажрался, — с бледной улыбкой сказал Рощин.

— Не надрался! Не нажрался!! А — нажорался… а-а-ат слова «Жора»! — И дедок захохотал, в высшей степени довольный своей остротой. Потом перевел взгляд на меня и, подпрыгнув на одной ножке, пропел: — Бо…до… додрый… бобрый день, мадмазель-стриказель бараньи ножки! Вы не глядите, шта-а-а я нимнога эта… выпил. Я не пью, нет! Не-е-ет, не пью. Просто у моего племянника день такой… ну вот родился он сегодня. А его папаша… мой братец покойный, Сережка… непутевый был… непутевый, — старикан закатил глазки, — а Сережка-то всегда грил, шта-а… вот…

Что он хотел сказать про непутевого Сережку, отца г-на Рощина, осталось покрыто мраком, потому что вмешавшийся в разговор Дубнов довольно бесцеремонно перебил старика словами:

— Георгий Ильич, я же говорил тебе: веди себя прилично. При-ли-чно.

— А я… ик! — как себя в-ви-иду?

— А ты — как всегда. Кто вчера пошел в молодежную дискотеку «Синьор Помидор» и раздавал пригласительные на сегодняшнее торжество? А потом взял да и разбил два зеркальных стекла… говорил, что туда посадили по обезьяне, чтобы тебя, стало быть, передразнивать?

Рощин нахмурился и спросил:

— Какие пригласительные?

— Ну так он из вашего стола, Эдуард Сергеич, стянул несколько пригласительных и накрутил на них несколько своих собутыльников. Двое сюда и попали. Я сегодня выловил этих приглашенных, да ваш дядюшка пригрозил устроить оглушительный скандал, если ребят этих отсюда вытурят. Пришлось оставить.

— Каких ребят? — вмешалась я. — Никаких ребят, Дубнов. Ты что, в своем ли уме? Люди с улицы… в такой ситуации? Интересно. Ну-ка, подведи меня к этим приглашенным, Сережа.

Дядя Жора негодующе воззрился на меня:

— А это еще что за цаца? А? И ишшо… сканда-ли-зи-ру-ет общественность! — с трудом выговорил он. — Ты на ее вот глянь, а, Эдька! У нея ж на лице ейном написано, что, стало быть, она тебе буксы перегреет, как пить дать!

Рощин только покачал головой, а Дубнов взмахнул рукой, показывая на неугомонного старика — и двое охранников, вежливо взяв его под руки, подвели к другому столу и бережно усадили. Дядя Жора попытался отбрыкиваться, но, почуяв тщетность своих контрмер, утихомирился.

— Дядя мой, — сказал Рощин. — Машинист на пенсии. Водил поезда как раз в Адлер и обратно. А сейчас живет тут вот… в Сочи. Артист еще тот.

— Я заметила. Сережа, — повернулась я к Дубнову, — где те два приглашенных, которым Георгий Ильич пожаловал… контрамарочку, так сказать?

— А вон они.

Я прищурила глаза и тут же широко их распахнула… И немудрено. Потому что в двух указанных Дубновым гражданах, проникших в ресторан «Жемчужный сад» на не совсем законных основаниях, я узнала… да-да, совершенно верно, Костю Ковалева и Пашу Немякшина.

Крылова, моего вчерашнего провожатого, с ними не было, но вполне хватило наличия и этих двоих.

И само присутствие этих людей на юбилее Рощина, так вписывающееся в череду случайностей, выстроившихся, как состав на рельсах, на остове промелькнувших странных дней — дней ночных кошмаров и загадочных трагических событий, — само присутствие Ковалева и Немякшина на юбилее не могло не наводить на соответствующие мысли.

— Интересно, — сказала я сама себе уже вслух. — Это становится совсем интересно, как говорил робот Вертер, когда Коля Герасимов рассказывал ему про космических пиратов.

— Ты их знаешь? — спросил Дубнов.

— Знаю ли я их? Ну конечно… нет. Сейчас пойду познакомлюсь.

Сергей неопределенно пожал плечами и повернулся к шефу, который разговаривал с какой-то расфуфыренной эмансипированной дамочкой, при каждом слове вытягивавшей губы трубочкой….

— Это самое… главное, чтобы Крылов не проснулся до завтрашнего утра.

— Ет-та па…пачиму?

— Потому что если он проснется, то снова начнет всякий кипеж заваривать… Как он сегодня уши поставил, когда приволокся под утро на катке… асфальтоукладчик который. Он же напрямую поехал.

— Эта… не видел.

— Конечно, не видел. Ты ж сегодня как проснулся… к обеду, так сразу за пивом и побежал. На сад Нины Борисовны и не взглянул, так спешил похмелиться.

Немякшин мутно посмотрел на Ковалева, который с аппетитом уписывал отбивную размером едва ли не с полотенце для мытья рук, и ответил следующим замечательным образом:

— А чев-во? Ета самое… ета самое… какой каток? При чем тут… это самое… сад Нины Борисовны?

— А при том, что этот придурок Крылов въехал в него через забор. Представляешь, что будет, если въехать в забор на катке и наехать при этом на пальму?

— Предста-вля-ю, — отозвался Немякшин и тут же услышал над ухом звонкое:

— А вот я не представляю.

Паша поднял глаза и пробормотал:

— Же…женя?

Я уселась рядом с Костей Ковалевым и весело улыбнулась прямо в глаза несколько опешившим парням:

— Да, это я. А что вы там говорили про гражданина Крылова? Кажется, он пришел сегодня утром, будучи пьяным не иначе как в полнейший хлам?

— Д-да.

— Кажется, это мы с ним немного перепили, братцы. А вообще — я хотела бы посоветовать вам уделять меньше внимания алкогольным напиткам. Кстати, я хотела спросить: а как это вы сюда попали?

— У тебя голос, как у этой жабы из тупого сериала про крутых суперменистых америкашек, которые лезут не в свои дела… этого… «Ее звали Никита». Где там еще телка ходит и всех мочит, — хмуро сказал Ковалев. — Такая… пучеглазенькая. Ты что, тут по приглашению, как и мы, или снова работой на богатого папика осчастливили?

Я пожала плечами:

— Что-то ты, Костя, сегодня какой-то… мизантропически озабоченный.

— Не мизантропически… не озабоченный, — немедленно откликнулось нигилистически настроенное эхо в лице Паши Немякшина. — А вообще… давай выпьем. И телки тут… ниче телки.

Бессвязный вербальный набор Паши завершился басовитым хрюканьем, после чего хлопец поднялся и передислоцировался к каким-то фотомодельного вида хохочущим пьяным девицам. Я же наклонилась к Ковалеву и негромко произнесла:

— Не нравится мне все это. Не нравится, Костя. Учти, Ковалев.

— Ты о чем это? — Он недоуменно прищурился, но я уже поднялась и направилась к Рощину.

А примерно через час произошло непредвиденное…

…Нет, не очередной кровавый инцидент, хотя крови хватало. Крови от прекрасно приготовленного бифштекса, который поедал Эдуард Сергеевич Рощин, — крови, которая в полном несоответствии с джентльменскими манерами Эдуарда Сергеевича и его умением держать себя в пристойном светском обществе летела во все стороны и даже попадала мне на платье.

Просто — Рощин напился.

Это и было тем самым непредвиденным, о чем я упоминала выше.

К одиннадцати вечера Эдуард Сергеевич стал практически невменяем. То есть не то чтобы он напился до визга, который не в состоянии издать ни один уважающий себя поросенок… нет. Просто он уже не слышал ничего, что бы ни говорили ему окружающие, включая и меня, а непрестанно говорил сам. При этом жестикулируя с вполне вероятной угрозой оставить меня без глаза.

— Я х-ха…тел сказать, Женя, что это как бы… провидение, что вы оказались в Сочи в такой фено… менальный… мемо… меме-нт… моменто мори…

Пока эти слова, ковыляя, как пьянчужка по лестнице из полуподвальной пивной — «рыгаловки», вываливались из раскрытого рта Рощина, мне думалось, что, по всей видимости, в эту поездку меня просто-таки преследует злой алкогольный рок. В плане того, что кто бы со мной ни общался, он немедленно напивается и демонстрирует мне все лучшее из усвоенных им жизненных уроков, что только имеет. Мне же пить ни в коем случае не рекомендуется: следуют загадочные периоды непонятной слабости, ночью плавно перетекающие в кошмары.