Через костры и пытки - Анатолий Белов

Всю свою силу вложил Аббас в удар, оборвавший жизнь мирзы Улугбека…

Пройдет время, совсем немного, менее года, и Абдал-Лятиф, сын Улугбека и его убийца, погибнет от меткой стрелы, выпущенной одним из нукеров его отца, отомстившего за смерть своего господина. Предание гласит, что чья-то стрела сразила и того, кто, выполняя волю отцеубийцы, лишил жизни Улугбека, — Аббаса из рода юулдузов. А великий поэт Востока Алишер Навои напишет следующие строки: «Султан Улугбек, потомок хана Тимура, был царем, подобного которому мир еще не знал. Все его сородичи ушли в небытие. Кто о них вспоминает в наше время? Но он, Улугбек, протянул руку наукам и добился многого. Перед его глазами небо стало близким и опустилось ниже. До конца света люди всех времен будут списывать законы и правила с его законов».

Навои не был пророком. Но он был поэтом и мудрецом, хорошо понимавшим, в чем истинное величие человека. В том, что тот оставляет потомкам, грядущим поколениям. Ценность наследия Улугбека не измерить золотом и драгоценностями. Оно принадлежит вечности, как и его имя. Не правителя Мавераннахра, а великого астронома и мыслителя.

Последний путь Мигеля Сервета

Время действия — XVI век.

Место действия — Женева (Швейцария).

Всю ночь, не переставая, лил дождь. Над Женевой плыли черные тучи, и казалось, не будет им конца.

Но когда наступило утро, небо очистилось от туч, над городом поднялось солнце, и косые его лучи осветили вытянувшиеся вверх здания соборов, мощенные булыжником улицы, ворвались в окна домов, пробуждая людей от сна.

В это раннее октябрьское утро 1553 года на улицах Женевы, ведущих от городской тюрьмы к холму Шампель, лобному месту, где казнили государственных преступников, начали собираться горожане. Стоя на тротуарах, они обсуждали предстоящее событие: сожжение еретика, посмевшего посягнуть на святое учение.

Накануне вечером кальвинистские пасторы обходили дома, призывая христиан присутствовать при казни богоотступника. Таково было желание самого Кальвина. Все должны были видеть, какая кара падет на голову каждого, кто посягнет на святыни христианства. И женевцы, не смевшие ослушаться Кальвина, заполняли улицы в ожидании предстоящего зрелища.

Ждать пришлось долго. Только около полудня отворились массивные ворота тюрьмы и в окружении алебардщиков вышел изможденный, закованный в цепи человек в изодранной рубахе. Он с трудом поднял руку, прикрывая ладонью глаза, много дней не видевшие дневного света, жадно вдохнул воздух и покачнулся, опьяненный его свежестью.

Алебардщики подтолкнули его, и он с трудом сделал первый шаг. Свинцовая тяжесть сковала измученное пытками тело. Он стиснул зубы, медленно ступая по мостовой. Никто не должен был видеть, как ему тяжело. Он не склонил головы, когда тюремщики терзали его, требуя раскаяния в грехах, он не склонит ее и в смертный час.

Шаг… Еще шаг… Еще… Последний путь… Там, впереди, за холмом Шампель, вырисовывалась голубая полоска Женевского озера, поднимались покрытые снегом вершины Альп. Он видит их в последний раз.

Осужденный медленно шел, чувствуя на себе взгляды сотен людей. Взгляды злобные и сочувствующие, гневные и сердобольные. А сзади раздавался громкий шепот сопровождавшего его пастора Фареля: «Одумайся… отрекись… покайся».

В ответ он отрицательно качает головой. Спекшиеся от жажды губы произносят еле слышно одно только слово: «Нет!»

Шаг… Еще шаг… Еще… Он старается отогнать от себя мысли о казни. В последний час надо думать о жизни, а не о смерти.

В воспаленном мозгу за считанные минуты проносится вся его жизнь — бурная, беспокойная, которой суждено окончиться здесь, на холме Шампель…

Тудель. Маленький город в Наварре, на севере Испании. Год 1511-й. В церковном храме совершается таинство крещения. Благообразный священник держит в руках розовое тельце младенца, произнося по-латыни заученную фразу церковного благословения.

Местный нотариус Сервет, ревностный католик, счастлив. Он так хотел сына, возносил молитвы богу, и тот услышал его. Теперь его сын вступает в лоно христианской церкви, и хотя он еще не понимает этого и, подобно другим детям, пронзительно кричит, когда священник окропляет его водой, отец убежден, что теперь его сыну предстоит счастливая жизнь, ибо он вступает под покровительство господа бога…

Стремительно бегут годы. И вот уже постаревший на пятнадцать лет нотариус Сервет поучает стоящего перед ним сына:

— Я хочу, чтобы мой сын пошел по стопам предков, по стопам своего отца. Я хочу, чтобы ты стал знаменитым законником…

Год 1528-й. Тулуза. Франция. Черноволосый юноша, в жилах которого течет испанская кровь, выполняя волю отца, постигает в Тулузском университете юридические науки. Он пытлив, старателен, упорен. Именитые профессора обращают внимание на его усердие, прочат ему успех на поприще юриспруденции, и никому из них не приходит в голову, что этот путь совершенно не влечет его. Он, примерный сын, лишь выполняет волю отца.

А интересы его находились далеко за пределами скучной, сухой дисциплины, выхолощенной университетскими профессорами.

Европа в те годы переживала бурное время. Изнывавший под властью феодалов народ поднялся на борьбу против угнетателей.

Вместе с феодализмом пошатнулось могущество римской церкви, которая защищала устои феодального строя.

Выступая против засилья католической церкви, против злоупотреблений ее служителей, их ненасытной жажды обогащения, люди не отказывались от религии, от веры в бога. Они не могли представить себе жизнь без веры и требовали создания новой церкви. Они обращались к первым векам христианства, когда еще не были возведены роскошные храмы, не было разжиревших служителей культа, сделавших религию средством личного обогащения, когда не было папы римского, провозглашенного наместником Христа на земле, а все верующие были равны перед богом. Правда, и католическая церковь проповедовала равенство всех людей перед богом. Но в жизни все оказывалось по-иному. В мире были богатые и бедные, утопавшие в роскоши феодалы и гнувшие на них спину крестьяне. Какое уж тут равенство?!

Восстановление принципов раннего христианства, которое якобы на деле провозгласило равенство людей, стало религиозной программой протестантизма.

Удивительно ли, что в те годы, когда развернулась во всю ширь реформация, когда достигла высшей точки борьба между протестантами и католиками, умы молодежи, как никогда, волновали религиозные вопросы? Они дискутировались в университетских стенах, вызывали страстные споры после занятий. Не миновали они и пылкого испанца Мигеля Сервета.

Кто же прав в спорах католиков и протестантов? Справедливо ли нападают на католическую церковь те, кто критикуют ее за отступление от истинного христианства? Для того чтобы разобраться в этом, Сервет обращается к книгам, изучает историю христианства, историю римской церкви, читает священное писание — Библию. Ведь в спорах, которые вели между собой католики и протестанты, и те и другие ссылались прежде всего на Библию, в их представлении богодухновенную книгу, то есть продиктованную самим господом богом.

Когда протестанты обвинили католиков в отступлении от первоначального христианства, они отыскивали в Библии строчки, которые будто бы свидетельствовали о забвении римской церковью основных христианских принципов. Выступая против протестантов, католические богословы тоже ссылались на священное писание и находили в нем тексты, которые оправдывали католицизм.

Секрет был весьма прост. Библия писалась многими авторами на протяжении многих лет. В ней нашли отражение разные периоды истории человеческого общества. И естественно, в ней можно было найти обоснование самым различным взглядам и действиям.

Но для Мигеля Сервета в ту пору священное писание было богодухновенным, неземным. Ему и в голову не могло прийти, что Библия — творение человеческое, а не божественное, что она может содержать в себе противоречивые суждения по одним и тем же вопросам. Об этом и мысли не было.

Перед Серветом стоял один вопрос: кто прав? Правы католические теологи, защищавшие учение и деяния римской церкви, или протестанты, развенчивавшие католиков?

Тщательно изучая Библию, он пришел к совершенно неожиданному для себя открытию. Чем больше он вчитывался в тексты священного писания, тем отчетливее видел, что все, чему он верил раньше, улетучивается как дым. Он боялся признаться себе в том, что теряет веру в богодухновенность Библии, в незыблемость ее догматов. Это страшило его. Ведь таяла вера в те святыни, которые внушались ему буквально с колыбели.

Нет, не может быть, чтобы священная книга содержала столько противоречий. Но если она — плод человеческого творчества, то почему ее следует воспринимать как непогрешимую в каждой строке, каждом слове? Разве людям не свойственно ошибаться?