Я много жил… - Джек Лондон

так велико, что его осторожных движений, пока он собирал сучья, оказалось достаточно, чтобы нарушить хрупкое равновесие. С верхней ветки сорвался ком и увлек за собой снег с нижних веток. И эта нарастающая снежная лавина обрушилась на голову и плечи Тома Винсента и погребла его костер.

Тем не менее он сохранил присутствие духа, потому что знал, как велика грозящая ему опасность. И сразу же принялся снова разводить костер. Но пальцы у него совсем не гнулись, и он вынужден был поднимать веточки по одной, зажимая их между кончиками пальцев обеих рук.

Когда дело дошло до спичек, ему стоило невероятных усилий извлечь спичку из пачки. В конце концов, опять же с большим трудом, он зажал спичку между большим и указательным пальцами. Но, чиркая, он уронил ее в снег и не смог поднять.

Он в отчаянии выпрямился. Ступней он больше не чувствовал вовсе, но лодыжки еще болезненно ныли. Натянув рукавицы, он отошел в сторону так, чтобы снег не засыпал новый костер, который он собирался разжечь, и принялся ожесточенно колотить руками по сосновому стволу.

После этого он сумел отделить от пачки еще одну спичку, чиркнуть ею и поджечь вторую, последнюю полоску бересты. Но он дрожал от холода и, когда попытался положить на бересту первую веточку, его рука дрогнула и погасила слабое пламя.

Мороз взял над ним верх. От его рук не было никакого толку. Однако, прежде чем в отчаянии вновь натянуть рукавицы и пуститься бегом по тропе, он предусмотрительно опустил спички в оттопыренный наружный карман. Вскоре он убедился, что в шестидесятиградусный мороз никаким бегом согреть мокрые ноги не удается.

Он обогнул крутую излучину — с этого места он мог оглядеть русло на милю вперед. Но помощи ждать было неоткуда — вокруг только белые деревья и белые холмы, тихий холод и глухое безмолвие! Если бы только рядом был товарищ, не отморозивший ноги, подумал он, чтобы развести костер, который бы спас его!

Тут он заметил еще одну кучу хвороста, оставленную разливом. Если бы только ему удалось зажечь спичку, все бы еще могло кончиться хорошо. Окоченевшими негнущимися пальцами он вытащил пачку спичек, но вынуть одну спичку не сумел.

Он сел и неуклюже стал поворачивать всю пачку на коленях до тех пор, пока она не легла на ладонь так, что серные концы торчали наружу, словно лезвие зажатого в кулаке ножа.

Но его пальцы оставались прямыми. Они не могли согнуться и прижать спички к ладони. Однако он их все-таки согнул с помощью запястья другой руки. Вот так, удерживая спички с помощью обеих рук, он тер ими о штаны, пока они не вспыхнули. Но пламя опалило ладонь, и он невольно раздвинул руки — спички упали в снег, и пока он безуспешно пытался поднять их, зашипели и погасли.

Он снова побежал, теперь ему стало по-настоящему страшно. Его ступни окончательно утратили всякую чувствительность. Один раз он споткнулся о занесенное снегом бревно, но заметил это только потому, что упал и ушиб спину — нога даже не ощутила удара.

Пальцы отнялись вовсе, а теперь начинали коченеть и запястья. Он знал, что отморозил нос и щеки, но это его не тревожило. Только руки и ноги могли его спасти, если ему все-таки удастся спастись.

Он вспомнил про лагерь охотников на лосей, который, как ему говорили, был расположен над тем местом, где речка разбивалась на рукава. Лагерь должен быть где-то неподалеку, решил он. Если разыскать лагерь, все будет в порядке. Пять минут спустя он наткнулся на этот лагерь — пустой и давно покинутый. В шалаши из сосновых сучьев, в которых ночевали охотники, намело снега. Том опустился на снег и заплакал. Все было кончено: при такой страшной температуре самое большее через час он превратится в обледеневший труп.

Однако любовь к жизни была в нем сильна, и он вновь поднялся. Мозг лихорадочно работал. Ну и что, если спички обожгут ему руки? Обожженные руки лучше, чем мертвые. Лучше совсем остаться без рук, чем умереть. Он поплелся дальше по тропе, пока не нашел новую груду хвороста, оставленную половодьем. Сухие ветки, сучья, листья и трава словно просились в огонь.

Снова он сел и снова начал двигать пачку спичек по колену, затолкнул ее на ладонь, запястьем другой руки пригнул бесчувственные пальцы к пачке и прижал их к ней. Спички вспыхнули со второго раза, и он понял, что спасен — если сумеет вытерпеть. От серного дыма запершило в горле, синее пламя лизало его ладонь.

Сначала он ничего не ощущал, но жар быстро проник сквозь замерзшую кожу. Он почувствовал острый запах горящего мяса, его мяса, и заерзал от мучительной боли, но не разнял рук. Стиснув зубы, он раскачивался взад-вперед, но тут пламя спичек стало ярким и белым, и он поднес это пламя к травинкам и листьям.

Прошло пять мучительных минут, но вот костер разгорелся. И тогда он занялся своим спасением. Положение было критическим и требовало героических мер — и он принял эти меры.

Попеременно, то натирая руки снегом, то опуская их в пламя, а иногда стуча ими о древесный ствол, он восстановил в них кровообращение настолько, что они начали его слушаться. Охотничьим ножом он рассек ремни своего рюкзака, раскатал одеяло и вынул сухие носки и обувь.

Затем он разрезал мокасины на ногах и остался босым. Но если рук он не щадил, то с ногами обошелся бережней, он не совал их в пламя, а только растирал снегом. Он тер их до тех пор, пока руки не отнимались, а тогда обматывал ноги одеялом, согревал руки у огня и снова принимался за растирание.

Так он работал часа три, и только тогда худшие последствия обморожения были предотвращены. Он просидел у костра всю ночь, а когда, тяжело хромая, он добрался до лагеря у истоков Черри, уже начинало смеркаться.

Через месяц он смог ходить, но пальцы на ногах навсегда остались болезненно чувствительными к холоду. И он знал, что шрамы на руках он унесет с собой в могилу. И — «ни в коем случае не пускайтесь в путь без товарища» — эту заповедь Севера он теперь чтит свято.

ЛЮБОВЬ К ЖИЗНИ

Перевод Н. Дарузес