Бегство со Светлого берега - Айви Вальтеровна Лоу-Литвинова

и пыталась разубедить ее, была этому только рада. Эйлин вошла в собор лишь за пять минут до того, как священник взошел на кафедру, чтобы начать проповедь. Это был внушительного вида средних лет джентльмен с могучим носом, розовощекий, с копной серебристых волос. Эйлин, знавшая толк в таких вещах, отнесла его к разряду умеренных сторонников Высокой церкви, чересчур снисходительно относящихся к Низкой церкви; для настоящего англо-католика в его облике было, пожалуй, слишком много здоровья. Она не особенно любила проповеди, но приучила себя слушать их с вниманием. Название проповеди вызвало у нее неприятное чувство — «Не обманывайтесь, Бог не даст посмеяться над собой», и когда проповедник повторил его, сделав ударение на слове «не», Эйлин раздраженно пожала плечами. Проповедник, голосом таким же серебристым, как и его шевелюра, стал говорить о том, как люди пытались отогнать от себя мысль о Высшем Всеведении Бога Отца, который, однако же, никогда не упускал из виду грешные деяния Своих детей. В Его воле было отсрочить наказание; люди раскаивались в нераскрытом дурном поступке в твердой уверенности, что Бог Сын простит их, но они забывали в своем опасном заблуждении, что Бог не даст посмеяться над собой, что Истина выйдет на Свет Божий, что Богу принадлежат Отмщение и Награда и что они воздадутся в Должное Время. Кто был более уверен в себе, чем Аман, строивший козни против Мардохея[28]? И, однако же, царь Артаксеркс во время ночной бессонницы (и мы можем не сомневаться, что бессонница эта была наведена Богом) послал за книгой записей и прочел там, как Мардохей спас его жизнь, сообщив о двух убийцах. И слишком поздно открыл Аман, что Бог не позволит над собой надсмеяться. И еще был этот бедный, ослепленный Иона[29], который думал бежать от присутствия Господа, сев на корабль, отправлявшийся в Фарсис, а окончил путь в чреве китовом. Снова не дал Бог над собой надсмеяться. И не забудем жену Лотову, которая думала, что может не послушаться Божьего слова, и обратилась в соляной столп.

Эйлин вышла из собора через боковую дверь, не утешенная проповедью. Ей казалось, что один злой старик рассказывал о другом злом старике; при всей своей набожности она должна была признать, что не любит Бога Отца. Конечно, Он сотворил ее (хотя и косвенно), но это было давным-давно, и, как могла видеть Эйлин, тут не было особого повода для благодарности. Иисус был совсем другим; она всегда старалась полюбить Иисуса, и потом есть столько славных гимнов: «Иисус, одна мысль о тебе…», и «Иисус, любовь души моей», и «Когда смотрю на чудный крест», от которых ее сердце таяло в течение целого дня. И Святой Дух — Святого Духа она любила без малейшего усилия. Он был милый голубь с лилово-серебряной грудкой, Он был дуновением свежего воздуха, и как-нибудь однажды она пойдет и ляжет в высокую траву, откроет уста и наполнится Им. Иногда она думала, не попытаться ли сделать это на морском берегу, но пляж казался неподходящим местом, он был слишком грязный и колкий, весь в угольной пыли и мелкой гальке. Ничто, впрочем, не мешало ей пойти в поле и лечь там среди травы и маргариток, подальше от узких улочек и собора, но она нащупала в кармане полкроны и пошла искать подходящее кафе. Было воскресенье, магазины закрылись, и она не придумала ничего лучше, чем сесть в пустом обеденном зале какого-то отеля и сжевать эклер и кусочек лимонного мусса, запив их чашкой шоколада со взбитыми сливками — и шоколад был не таким горячим, как ей хотелось бы.

Она вернулась на Океанскую Террасу до темноты, но сразу же зажгла шипящую керосиновую лампу, чтобы Ева видела, что они уже дома, и заперла входную дверь. На столе лежала кипа старых номеров «Иллюстрейтед Лондон Ньюс», взятых у Тэмзи после тщетных поисков чего-либо более интересного (а она перевозила журналы с одного места жительства на другое). Поблекшие изображения дам в турнюрах, шиньонах и капорах с перьями и джентльменов с бакенбардами, в цилиндрах навевали смертельную скуку; она даже не сочла их занятными, а гравюры с видами Крымской войны и группы королевских особ вызывали у нее отвращение. Девять часов, а Вин все еще нет. Она не смела лечь в постель из-за боязни не услышать стука матери в оконное стекло; прощальным напутствием Вин было: «Только постарайся не заснуть!» Эйлин слышала, как на верхнем этаже расхаживает Ева, готовя Тэмзи ко сну; но как ни было ей одиноко, видеть Еву ей не хотелось. Она оставила журналы и взяла с ночного столика матери «Сад Аллаха» — роман Роберта Хиченса. Как может мама читать такой вздор, удивилась она; у нее ведь по-настоящему хороший вкус, но она берется читать любой, самый никчемный роман, если он относительно новый. Из книги выпало письмо — то самое письмо от Сэнди, начинавшееся словами «Дорогая жена!». В общем, милое письмо… «и я надеюсь, что скоро снова увижу вас обеих, с розовыми щечками… Эйлин с удовольствием примется за работу… Мне одиноко без вас обеих…» Сэнди был очень мил в письме; возможно, и любой другой мог бы быть мил в письме. Эйлин вспомнила, что он выступал против ее работы в страховой компании, что он хотел, чтобы она продолжила образование в колледже. Ее сердце смягчилось; наверное, она была к нему несправедлива.

Она раскрыла роман посередине, поставила локти на стол и подперла ладонями щеки; потом, понемногу погрузившись в чтение, она выпрямилась на стуле и вернулась к первым страницам. В конце концов, это можно было читать, но каждые минут десять она поднимала голову и смотрела в окно. Мамы все нет! Пробило десять. Лампа прошипела напоследок и погасла с тяжелым прощальным вздохом. Эйлин пересела на стул у окна. Каждые десять минут полисмен шел с обходом по узенькой мостовой под окном, исчезал, возвращался, вновь исчезал. Волны шлепали о берег, отступали, шлепали, шипели, свистели, ударяли, шипели, свистели, шлепали, баю-бай, детки, и так, пока не возвращался полисмен, и глаза Эйлин открывались вновь. Она боялась, что полисмен увидит ее сидящей у окна, и в то же время отчаянно надеялась: увидит. Дорогой полисмен, как чудесно твое появление, как угнетающе твое исчезновение! Но вдруг он будет проходить здесь, когда вернется Вин! Разве это не стыд, что леди возвращается одна поздно ночью? Эйлин взмолилась, чтобы ее мать оказалась у окна, когда полисмен будет на другом конце улицы. Но Вин все не приходила.