Путешествие на Кон-Тики - Тур Хейердал

Ложбины между волнами становились все глубже и глубже, и было совершенно ясно, что мы попали в самую быструю часть течения Гумбольдта. Несомненно, что причиной волнения был не ветер. Нам давало о себе знать морское течение. Вода была зеленой и холодной, зубчатые цепи перуанских гор скрылись за кормой в густых облаках. Наше первое единоборство с силами природы началось, когда подкрались сумерки. Мы все еще не доверяли морю и не знали, будет ли оно другом или врагом, когда мы окажемся с ним с глазу на глаз. Тьма окончательно поглотила нас, и мы услыхали грозный рев моря. Нас оглушил свистящий вой идущей на нас волны, и мы увидели быстро надвигающийся высокий пенистый вал высотой с нашу хижину. Мы судорожно вцепились в весло и беспомощно стали ждать, когда водяная глыба обрушится на нас и на плот. Но каждый раз нас ожидал сюрприз, и мы облегченно вздыхали. "Кон-Тики" слегка приподнимал свой нос и спокойно, тихо вползал на гребень волны, а вода скатывалась вдоль его бортов. Затем мы опускались во впадину между волнами и ожидали следующего вала. Самые большие волны, шли, как правило, одна за другой, по две или три сразу, между ними катилось несколько небольших волн. И лишь только тогда, когда две большие волны набегали сразу одна за другой, последняя обрушивалась на плот, а первая еще держала в воздухе его корму. Поэтому было совершенно необходимо обмотать бечеву вокруг туловища рулевого и закрепить ее прочно за плот. Ведь поручней на плоту не было. Рулевой должен был следить за тем, чтобы ветер дул с кормы, а нос смотрел прямо в море. Мы укрепили на ящике на корме старый компас со спасательной лодки, и Эрик проверял правильность курса, определял местонахождение и скорость хода плота. Мы не знали, где находимся: небо было покрыто облаками, а горизонт - сплошным хаосом волн. Вахту у кормового весла несли двое, и им приходилось напрягать все силы в борьбе с прыгающим рулем; остальные члены экипажа пытались тем временем хоть немного уснуть в открытой хижине. Когда на плот надвигалась гигантская волна, вахтенные оставляли весло, надеясь на канатные оттяжки, а сами бросались к торчавшему из крыши хижины бамбуковому шесту и крепко хватались за него. Массы воды обрушивались на корму и исчезали между бревнами. Тогда вахтенные спешили обратно к веслу, чтобы схватить его, прежде чем вывернется парус и повернется плот. Часто волны били в бок плота и заливали хижину. Когда же волны шли с кормы, то они мгновенно исчезали между бревнами и редко достигали стен хижины. Преимущества плота были очевидны. Через круглые бревна кормы вода уходила, как через решето, и чем больше было дыр, тем было лучше.

В полночь мы увидели сигнальные огни судна, шедшего на север. Около трех часов ночи в том же направлении прошло еще одно судно. Мы размахивали керосиновым фонарем и подавали сигналы электрическими карманными фонариками, но они нас не видели, и огни медленно прошли и скрылись в северном направлении. На борту парохода вряд ли кто мог подумать, что вблизи на волнах качается настоящий плот инков. Мы на плоту также не думали, что это были последние суда и последние люди, которых мы встретили за время перехода через океан.

Подобно пиявкам присасывались мы во мгле к кормовому веслу и чувствовали, как холодная вода стекает с волос, а весло тем временем трепало нас взад и вперед, руки немели от напряжения. В течение первых дней и ночей мы прошли хорошую школу - из сухопутных крыс мы превратились в моряков. В первые сутки мы установили двухчасовую вахту у кормового весла, после которой полагалось три часа отдыха; через каждый час новый вахтенный сменял вахтенного, отдежурившего два часа. Во время вахты приходилось напрягать до предела все мускулы, чтобы держать нужный курс. Устав поворачивать кормовое весло, мы переходили на другую сторону и просто тянули его; а когда слабели руки и начинала болеть грудь, мы толкали его спиной. У нас были в синяках и грудь и спина. Когда наконец приходила смена, мы полуобморочном состоянии ползли в бамбуковую хижину, привязывали к ноге веревку и мгновенно засыпали в промокшей от морской воды одежде, не добравшись до спальных мешков; но в тот же момент кто-то дергал за ногу: три часа прошли, как сказка, надо было снова выходить на корму и сменять одного из вахтенных у весла.

Следующая ночь была еще хуже: волны, вместо того чтобы утихнуть, вздымались все выше и выше. Двухчасовая борьба с кормовым веслом оказалась для нас непосильной - во вторую половину вахты мы выбились из сил. Волны шутя перекатывались на палубу и швыряли нас из стороны в сторону. Тогда мы перешли на одночасовую вахту и полуторачасовой отдых. В неустанной борьбе с непрерывно наступавшими грозными волнами прошли первые шестьдесят часов. Волны всевозможных видов - высокие и низкие, остроконечные и закругленные, одна волна на вершине другой - бросались на нас. Хуже всех чувствовал себя Кнут. Мы освободили его от вахты. Он страдал морской болезнью и через равные промежутки времени приносил жертву Нептуну, Обычно он лежал в углу каюты и молча страдал. Попугай сидел нахохлившись в клетке. Каждый раз, когда плот неожиданно подбрасывало и волны глухо ударяли в стенку, обращенную к корме, он повисал на жердочке, стучал клювом и хлопал крыльями. "Кон-Тики" качало не очень сильно. Он выносил волны намного лучше, чем любое другое судно таких же размеров, но невозможно было предугадать, в какую сторону в следующий раз накренится палуба. Килевая и бортовая качка непрерывно сменялась, и мы поэтому не могли выработать у себя уверенную походку моряков.

На третью ночь море несколько утихло, хотя ветер был все еще сильный. Около четырех часов ночи, прежде чем вахтенный успел принять необходимые меры, из тьмы внезапно со свистом налетел ветер и повернул плот кормой вперед. Парус так замолотил по хижине, что чуть не лопнул и не развалил наш дом, Все мы выскочили на палубу спасать груз и, ухватившись за все канаты и шкоты, пытались повернуть плот на нужный галс*, чтобы парус надулся и мирно выполнял свое назначение.

*Галс-курс корабля относительно ветра.

Но плот отказался повиноваться. Он хотел идти кормой вперед - и баста. Мы тянули, натягивали и гребли изо всех сил, но единственным результатом было лишь то, что двоих из нас захлестнуло в темноте парусом и чуть было не сбросило за борт... Море наконец стало как будто стихать. Закоченевшие и измученные, с руками, покрытыми ссадинами, и со слипавшимися от бессонницы глазами, мы совсем ослабели. Следовало, невидимому, поберечь силы на случай, если погода станет хуже. Как знать, что еще будет? Мы спустили парус и завернули его вокруг бамбуковой реи. "Кон-Тики" лег против волны и запрыгал, как пробка. Мы крепко привязали все. что было на палубе, забрались все шестеро в маленькую бамбуковую хижину, прижались друг к другу и уснули как убитые.

Нам и в голову не приходило, что наши самые трудные вахты остались позади. И лишь только далеко-далеко в море мы постигли простой, но в то же время гениальный способ инков управлять плотом.

Мы проснулись, когда уже давным-давно было утро. Попугай свистел, кричал и прыгал по жердочке взад и вперед. Море по-прежнему бушевало, но волны были не такие косматые и дикие, как накануне, они казались круглее и ровнее. Первое, что мы заметили, был солнечный луч, пробивавшийся сквозь бамбуковый потолок хижины и придававший всему веселый и радостный вид. Что нам было до того, что волны кипели и бурно вздымались! Они не трогали нас на плоту. Какое значение имело то, что они дыбились перед самым нашим носом, если мы знали, что плот в одно мгновение, как каток, взберется и скатится со вспенившегося гребня! Огромная грозная водяная гора только поднимет его на себе и пройдет с ворчаньем у нас под ногами. Древние перуанские мореходы знали, что они делали; они не строили для дальних плаваний суда с полым корпусом, который могла залить вода, они не строили также длинных судов. Их плоты преодолевали волны одну за другой. По правде говоря, наш бальзовый плот походил на дорожный каток из пробки.

В полдень Эрик определил высоту солнца над горизонтом и установил, что наряду с движением вперед под парусом нас сильно сносило к северу, вдоль берега. Мы все еще находились в течении Гумбольдта, примерно на расстоянии 100 морских миль от берега. Наибольшую угрозу представляли для нас предательские завихрения течения к югу от островов Галапагос. Они могли быть роковыми для нас, если бы мы попали в них. Сильные морские течения могли подхватить наш плот и унести его к берегам Центральной Америки, швыряя во все стороны. Мы же рассчитывали повернуть вместе с главным потоком течения на запад до того, как нас понесет севернее к островам Галапагос. Ветер по-прежнему дул с юго-востока.

Мы подняли парус, повернули плот носом в море и вновь установили вахтенное дежурство у кормового весла.

Кнут оправился от морской болезни и вместе с Турстейном взбирался на верхушку качающейся мачты, где они пытались установить таинственные радиоантенны, пользуясь воздушными змеями и шарами. Однажды один из них закричал из радиоугла нашей хижины, что он слышит обращенные к нам позывные военно-морской радиостанции в Лиме. Нам передавали, что с побережья летит самолет американского посольства. С нами хотели еще раз проститься и посмотреть, как мы чувствуем себя на море.