Рассказы - Мириам Гамбурд

Йосеф лежал, подключенный к аппаратуре. Руки схвачены в запястьях и «прикованы» к кровати, две побулькивающие трубочки поднимались из ноздрей к вискам, как сальвадоровские усы, и придавали ему лихаческий вид. Он следил за парадом, приоткрыв один глаз, на лице блудила знакомая Сюзанне улыбка. Когда она подошла и встала в ногах кровати, он едва скользнул по ней взглядом, и вдруг хрип ужаса огласил больничную палату — за спиной Сюзанны крупная брюнетка давилась рыданиями: «Как мой Ицик, как мой покойный муж, вот и он так же!» Кармен прижимала к груди вазон с тропическим хищным цветком, она оттолкнула Сюзанну и ринулась к больному. Произошло замешательство, суета, забегали сестры, и обе женщины были немедленно выдворены вон.

Великие города обращены лицом к морю и горды этим, Тель-Авив — спиной. Когда бы Сюзанна ни бродила по городу, она мысленно реставрировала и приводила в порядок дома. Было достаточно сохранившейся детали, балкона или входной двери, чтобы безошибочно определить стиль и вообразить дом в его первозданном виде. Все эти здания-калеки непрестижных приморских улиц, изуродованные, запущенные, обшарпанные, выстраивались в ее воображении в уютные проспекты. Сейчас это ее «хобби» показалось Сюзанне нелепым. В конце концов, именно в таком виде Тель-Авив являет собой пример эстетики безобразия, которой можно наслаждаться. «Я становлюсь израильтянкой…» Сюзанна шла по бульвару Бен-Цион к морю. «Какой холодный март в этом году». Она в который раз подивилась тому, что улица не спускается, а поднимается к морю, и значит, эта часть города должна быть затопленной, но нет, этого не происходит. С самого утра Сюзанна чувствовала сильную радость — вечером она увидит сына. Первое время мальчик дичился, кричал: «Уходи, уходи, шлюха!» — и царапал ее по лицу, игрушки и книжки вырывал у нее из рук и убегал с ними. Но теперь он стал мягче и позволяет даже обнять себя. Рыжие пейсы, смуглое личико, все говорят — прямо царь Давид.

Реди-Мэйд

Ready-made — «из готового» (англ.). Так, согласно определению словаря терминологии современного искусства, именуется предмет, обычно каждодневного пользования, который включается художником в его произведение без изменений, таким, каков он есть.

На моей выставке в муниципальной галерее им. Константа я использовала стол в качестве этого самого «реди-мэйда». Он должен был выглядеть рабочим столом скульптора, столом патологоанатома и кухонным столом одновременно. Инструменты, разбросанные на нем, рождали мысль об их пригодности для скульптора, хирурга, мясника, повара…

Вот как критик вскрыл мой замысел: «Металлический прямоугольный в натуральную величину стол с лежащими на нем тазовой костью, человеческими стопами, режущим инструментом (для расчленения плоти, но это ведь и инструменты скульптора — а чем он, собственно, занимается, как не режет и не мнет тело своих работ?!) и раковиной (для стока крови?). Блеск холодной злой стали, ужас смерти на фоне стерильно белых стен. Здесь звучит жуткая тишина прозекторской»[8].

Два дня я присматривалась и приценивалась к металлическим столам и подержанному кухонному оборудованию на Блошином («Клопином»- на иврите) рынке, прежде чем стол был куплен. Ряды кухонного оборудования для столовых, ресторанов и фабричек готовых продуктов питания являли собой нестройное, разномастное, топорщившееся воинство потертых и покореженных, залатанных, отремонтированных и нет, надраенных до блеска и ржавых, поставленных на попа и сваленных в кучи, подпертых деревянными костылями, разобранных на части — ножки отдельно, раковина отдельно — столов. И только цены в единодушном порыве штандартами взмывали ввысь.

— Смотри, как удобно вот здесь резать мясо, а здесь — обмывать тушки. Что тебе «не выглядит» как надо? Я продаю столы двадцать лет не для того, чтоб они «выглядели».

От соблазнительных предложений приобрести то, что мне не подходило, на баснословно выгодных условиях я отмахивалась, а значит, упускала «свое счастье».

Наконец нужный стол был куплен за 800 шекелей, и хозяин обязался (в устной форме, потому что «честным людям ни к чему все эти писульки») взять стол обратно по окончании выставки.

Неужто обманул? Не может быть!

«После оцепенелого молчания разделочного (или как он у патологоанатомов называется?) стола здесь возникает звуковой объем, органное звучание».

Реди-мэйд оказался невостребованным, как советские таланты в Израиле. Он сиротливо топтался рядом с чьим-то складом, загораживал собой проезжую часть улицы, упирался, не хотел лезть в дверь моей мастерской и всем мешал. К столу начали стекаться старьевщики, все с незаинтересованными, как у браминов, лицами. Один из них подошел ко мне и представился:

— Я — Коэн.[9]

Правый глаз господина Коэна был полузакрыт и безучастен, бровь над ним величаво застыла сломанным крылом; левый ерзал, изнывал прохиндейством, косил к переносице и насмехался над больным собратом.

— Очень приятно, я — Гамбурд.

— Я — коэн во Израиле[10]. Ты что, о коэнах не слышала? Я люблю помогать людям. Вот эту твою рухлядь я продам для тебя в начале недели шекелей так за семьдесят, больше она не стоит — красная цена. За хранение ты мне заплатишь мелочь, всего двести шекелей — я с соседей много не беру. Зато ты будешь спать спокойно. Главное — здоровье.

Коэн во Израиле — хозяин обширного углового балкона напротив окон моей квартиры. Там стихийно и самопроизвольно выстраиваются мудреные композиции — так нащупывают и захватывают ветки растущего куста соседнее свободное пространство, чтобы заполнить его своим объемом. Потертый манекен без головы соседствует с метровым красным ключом, рядом с ними — детская ванночка, в ней на боку — античная каменная колонна из пластмассы, вместо капители — терновым венцом моток колючей проволоки, впритык к ней — массивный обнаженный мотор, извлеченный из утробы какой-то машины и весь опутанный тонкими проводками. На нем — роскошная клетка из сказки в форме восточного дворца, в ней — заводной плюшевый попугай, задирающий прохожих. Заботливый хозяин подсадил к механическому двух живых попугайчиков, чтобы не скучал, — с тех пор не умолкают крикливые склочные междоусобицы — птицы оспаривают друг у друга право на жизненное пространство. Попугаю-старожилу уже не до прохожих, он прекратил свои шалости и выглядит озабоченным и невыспавшимся. Освистали беднягу. Так и хочется дать ему телефончик очень честного и знающего адвоката, который возьмет недорого. Рулоны материи воткнуты в груду предметов, словно деревянные шпильки — в волосы гейши на картинках в книге «Эротик арт оф Джапан», ставни, решетки, зеркала закреплены так, что перспектива в них приобретает фантасмагорические свойства: улица спускается с небес на землю, ну прямо не улица, а лестница Иакова. В зеркалах плещется Средиземное море, горят нефтяными скважинами закаты и прозябает Яффо, легендарный и убогий город.

Однажды поверх этих богатств вскарабкалась надувная лодка под ярким парусом с орнаментом в центре в виде подсолнуха. Парус хлопал на ветру с такой яростью, что, казалось, дом вот-вот снимется с места. Как-то зимой лодка свалилась и села на мусорный бак. Кошки ласточками выпорхнули из его недр. Мусорный бак осторожно снялся с якоря и поплыл под парусом в неведомое.

Перед выборами хозяин накрыл балконную экспозицию лоснящимся портретом Нетанияху. Глава правительства пустился строить гримасы и заигрывать с публикой: надувал щеки, растягивал улыбку, подмигивал и лучился. Проиграв сопернику, заметно сник, постарел и сморщился, выцвел, порвался на куски, криво и жалко отвесив нижнюю челюсть, и… слинял вовсе. Но мы верим, что он вернется.

Балконная панорама меняется все время, и только один элемент в ней остается постоянным — это израильский флаг. Под летним испепеляющим солнцем и под зимними ливнями стяг гордо реет серой рваной тряпкой.

Что это: верноподданничество, охранная грамота или насмешка над державой?

С внешней стороны балконных перил хозяин тщательно закрепил полочки, расставил на них вазоны с цветами и ухаживает за ними.

Это — для красоты.

Крыша дома и проемы окон пустующих квартир облюбованы популяцией голубей. Раздобревшие на отбросах «птицы мира» обильно гадят на балконные богатства заблудившегося в дебрях времен ааронита.

— Господин Коэн, а куда вы мой стол денете, на балкон, не боитесь, что рухнет?

— Чего вдруг рухнет? Все это только лишь объем — веса никакого. Тяжелые и ценные вещи я храню дома. У меня есть предметы иудаики, серебро, даже арон ха-кодеш из дуба. Заходи, приведи своих друзей-художников. Люди искусства — мои постоянные клиенты.

— А деревянные скульптуры у вас есть?

— Что? Ни в коем случае, я языческой нечистью дом не опоганю. Скульптуры — это идолы! Мне, коэну, нельзя к ним прикасаться, и тебе — не советую.