Новый мир. № 2, 2004 - Журнал «Новый мир»

Они шли через Мазари-Шариф, Пули-Хумри, Саланг, потом вниз, в Чарикарскую долину — сплошной сад с дувалами, башнями, — мимо Баграма, где круг замкнулся. Дальше уже на Кабул. И, конечно, ему все странным казалось. Он невероятную петлю описал в самолетах, поездах, машинах — и возвращался. Он мог бы куда-то подеваться по дороге. В Брянске его прижали блатные, думали, с побывки, мамка денег в плечо зашила, под погон, но, узнав, в каком он отпуску, отстали… Фиксу хоронил военкомат, сам военком был, отставник был, работавший в военкомате, несколько солдат, какая-то бабка, случайный подросток. Дело в том, что Фикса оказался безродным, детдомовцем, и никто не знал об этом. Так что похороны прошли спокойно. Никто не вздрогнул, когда Фикса ткнулся в родную глину. Вот так должны хоронить солдат. Быстро, четко, без лишнего шума. Детдомовцы — наилучший контингент для всех опасных государственных мероприятий. Костелянец ехал в «КамАЗе» с Ахметом и, вспоминая весь круг, представлял вдруг себя неким военным чиновником, сочиняющим реляцию высшему командованию. Он, конечно, подустал, и от чарса все двоилось. И порой ему было смешно, что он спокойно едет, жив-здоров.

В этих местах разворачивалась драма «Шах-наме».

— Ты читал «Шах-наме», Ахмет?

Цокает.

А сейчас тут едем мы. Летаем.

— А что? — спрашивает он, поглядывая на меня, на дорогу. Сиденье скрипит.

— Кабульский шах пригласил Рустама в гости, а сам на этом пути понарыл ловушек с кольями на дне. Но Рахш, конь, умница, в опасных местах разбегался, перепрыгивал…

— Ну?

— Потом устал и в последнюю яму влетел на колья и копья. Тут где-то погиб Рустам! Но не мы.

Внизу в дымке уже лежал глиняный и каменный, зеленый, синекупольный, гигантский после всех придорожных городишек Кабул. Ахмет заулыбался.

Там мы распрощались. И я поехал с другой уже колонной дальше, в полк, я возвращался, размышляя о путях мировой литературы, и не знал, радоваться мне или плакать, что и меня, песчинку, занесло на один из них.

Тогда я еще на что-то надеялся.

Теперь мне все ясно. И я ничему и никому не верю, в первую очередь себе.

Но вот идет человек, Никитин, ему-то я верю?

Ему?

Это смотря по тому, несет ли он выпить. И согласится ли он вернуться со мной в Кандагар, на одном крыле. Мы должны еще раз это увидеть, мама.

Ольга Кучкина

Оглашенная тишина

Кучкина Ольга Андреевна родилась и живет в Москве. Поэт, прозаик, драматург, обозреватель газеты «Комсомольская правда». Автор трех лирических сборников: «Сообщающий сосуд» (1991), «Итальянская бабочка» (1999) и «Високосный век» (2002).

Я никто, и звать меня никак,для себя умна и знаменита,а для вас темна, полуоткрыта,словно дверь в подвал, где мрак.                                                               Итак,мрак, морока, скука и обман,от страстей не выметенный мусор,сумма крупных минусов и плюсови прекрасный капельный туман,в каждой капле океанский глаз,пристальная камера-обскура,смотрит уходящая натура,не мелеет чудных сил запасповернуть фонарное стекло,удлинить фитиль волшебной лампыи пройти сквозь крыши, стены, дамбы,в свет преобразившись и тепло.Я останусь, узнана иль нет,озареньем, трепетом и пыломприсоединясь к другим, мне милым,отчего на свете этот свет.

10 августа 2002.

Спаси моих детей, о Господи, трагичнакартинка, что идет и вхожа в каждый дом.Спаси ее детей, сегодня смерть привычна,как воздух и вода, мы дышим ей и пьем.Спаси его детей, пусть землю населяетне гибель, а живых людей живая жизнь.Я знаю, Кто на нас несчастье насылает,и ведаю, за что, без слез и укоризн.Здесь стыд давно забыт, и ум спекулятивен,играет на низах бесплодно и темно,и каждый негодяй убийственно активен,а добрый человек молчит, глядит в окно.Спаси!..

25 ноября 2002.

Жили-были Алеша и Никита,любили своих баб и пап примерно равно,но один делал все шито-крыто,открыто — другой и своенравно.А папа был один в сынка — хитрый и во всем участный,и второй в сынка — вопросами озадаченный,один прислонялся к власти всеми местами страстно,а второй — местами, и не всегда удачно.Один был гимнюк, а другой — не то, что помыслили,один скоро сгорел, а другой — долгожитель,сирота художник горючими заряжен искрами,сынок-умелец удачно вписался в события.Один любил искусство в себе, а другой — себя в искусстве,а еще власть в себе и себя во власти,оба поскользнулись на чистом чувстве,вот напасти.Ловкач использовал клаку-клоаку,чтобы художника посильнее умыли,а художник, как пацан, почти что плакал,такие подлые времена были.

11 сентября 2002.

Отчего так грохочет ночное, в себе, подсознанье,эта жизнь, что не та, эта жизнь, что не там и не с тем,и пробиты на раз ложно краеугольные камни,а помстилось, что выстроен — выстрадан — был ряд отличных систем.Днем казалось, что, как у людей, все почти что в порядке,и похож на людей, и, как люди, одет и обут,ночью видно, что это игра, это детские прятки,впрочем, и остальные играют в нее наобум.За обманом обман, не других, а себя, горемычных,за атакой в атаку на немочь, и горечь, и желчь.Мы вернемся в Итаку, к истоку, к началам привычным,ложь, как кожу, сдерем и умрем, если нас не сумели сберечь.18 октября 2002.Доктор ЛожкинДоктор Ложкин по коленке никогда не стучал,глаз не выдавливал и не кричал,а, почесывая пальцем одно из двух крыльев носа,спокойно ждал моего вопроса(как избавиться от страха смерти).Доктор Ложкин на вопрос не отвечал,а, взглядывая косенько, все отмечали продолжал высокопарно вещать чудное,поправляя очки и увлекаясь мною(хотите — верьте, хотите — не верьте).Да, да, если не верите — то не верьте,но однажды я проснулась, свободная от страха смерти,и мир протянул мне ножки целиком по одежке,и я подумала: ай да доктор Ложкин.Он был толстенький и лысоватый,и речь его была радостной и витиеватой,он говорил: ваш дар не ниже Толстого,пишите романы, право слово.Он видел, что я страдаю недооценкой,прижата к пространству сжатым воздухом легких,                                                                                         словно тяжелой стенкой,и, любя меня и меня жалея,он внушал мне, как манию, ахинею.Прошло двадцать лет. Я написала роман,один и другой, и за словом в карманя больше не лезу, а сосредоточенна и весела,потому что знаю, как талантлива я была.Доктор Ложкин женился на школьнице-секретарше,будучи на сорок лет ее старше,почесывая крылья и шмыгая носом,он, точно, владел гипнозом.Он уходил к себе в подсознанье, как в поднебесье,доставая оттуда тайны с чудесами вместе,а потом вкладывал нам в подсознаньекак дар случайный.Доктор Ложкин, где вы, какой вы странный,я б вам почитала свои романы!..Но он, вероятно, встал на крылои взмыл в поднебесье, и ветром его снесло.

14 сентября 2002.

Мужчины и женщины тонкая связь,до гибельной дрожи и чудного срама,века пронеслись, как она началась,а длится все так же, сильна и упряма.Поездка на рынок, вчерашний обед,случайная ссора, все жестко и плоско,но пола и пола начальный заветвсе преобразит с озареньем подростка.Любовным стихом обделила судьба,был скован молчаньем в том возрасте пылком,когда господина вминало в рабаи било о стену то лбом, то затылком.Прекрасно-тяжелый был опыт испит,от сходов трясло и трясло от разрывов,а немотный разум болеет и спит,и любящих Бог усмехается криво.Теперь развязался язык. Я скажу,что близость с обоими производит:ты служишь мне всем, тебе верно служу,пусть жизнь как дыханье, как крик на исходе.

20 октября 2002.

Замирает какой-то во мне человечек,мотылек, или бабочка, или кузнечик,летом бархатным и летним ливнем вспоенный,до последних сезонов не утоленный.Замирает мой маленький, замирает,замерзает и пылью морозной мерцает,властелином колец годовых я смотрюсь, как шальная,я с потерей внутри, а размера потери не знаю.

22 декабря 2002.