Родник пробивает камни - Иван Лазутин

— Неправда, меня спасут только хорошие роли. — Достав из коробки табак, он принялся энергично набивать трубку. — Так вот, мои дорогие друзья, вы только представьте себе картину: когда Орленев и Собинов потрясали своей гениальной игрой столичную публику, от нашей легендарной Психеи Хлыстиковой… — Брылев смолк и глубоко затянулся трубкой. Медленно выпуская дым тонкой сизой струйкой, он выжидательно смотрел на Капитолину Алексеевну.

Она подошла к Брылеву и, глядя на него прищуренными глазами сверху вниз (Брылев сидел в кресле), таинственно проговорила:

— А скажи-ка, милый Корнеюшка, вокруг кого ваш брат кружился, как мотыльковый рой?

Брылев отодвинул кресло и поднял руки.

— Пас, Капитолинушка, пас. Что верно, то верно. По красоте не было равных тебе во всем институте. А уж если начнем вспоминать о том, как был безумно влюблен в тебя Кораблинов и как ты мучила его, то… — Брылев приложил к груди руки и завел под лоб глаза. — Один только бог судья твоему коварству.

Капитолина Алексеевна раскрыла свою модную сумочку и достала из нее завернутую в папиросную бумагу фотографию, на которой была запечатлена группа молодежи. Она протянула фотографию Брылеву.

— Разыскала сегодня среди старых фотографий. Ты только взгляни, Корней! Как пожирает Сережка меня глазами!

Брылев надел очки и принялся пристально рассматривать фотографию, на которой во втором ряду стоял он, Корней Брылев, молодой, высокий, статный, с волнистой гривой буйных волос.

— Помнишь?

— Да, — горестно вздохнул Брылев, — были когда-то и мы рысаками.

— Помнишь, Корней, это было в начале мая… Мы получили стипендию и всей группой зашли в фотографию Паоло на Кузнецком мосту. — Закрыв глаза, она некоторое время стояла молча и не шелохнувшись. — Потом была маленькая студенческая пирушка. В тот же вечер в Сокольниках, у Оленьих прудов, Сережка сделал мне предложение.

— И что же ты? — рассеянно спросил Брылев.

— Я была еще молода… Испугалась, лепетала что-то нечленораздельное. А потом ты же сам видел: разве легко было голодранцу Сережке Кораблинову соперничать с Николаем? Бывало, иду с ним по Москве, а девчонки пожирают его глазами: как-никак слушатель академии, военный летчик… Это не сейчас, то были тридцатые годы. Тогда слово «летчик» звучало как теперь «космонавт».

Из рук Брылева фотография перешла к Владимиру. Прижавшись к нему, едва дыша, стояла Светлана.

Улыбка на лице Брылева засветилась новым, незнакомым Владимиру и Светлане светом.

— Да, Капитолина, судьба играет человеком. Если б кто-нибудь шепнул тебе тогда, что Кораблинов будет знаменитым артистом!

Владимир, не отрывая глаз, смотрел на фотографию. Он был поражен.

— Если б я не знал, что этой фотографии больше тридцати лет, то мог бы поспорить с кем угодно и на что угодно, что на ней Светлана. Какое поразительное сходство!

— Что же ты хочешь, Володенька, чай, она мне не двоюродному забору троюродный плетень, а родная племянница.

Капитолина Алексеевна взяла из рук Владимира фотографию, бережно завернула ее в папиросную бумагу и положила в сумочку.

Неожиданно резкий и продолжительный телефонный звонок заставил всех вздрогнуть. К телефону Капитолина Алексеевна почти подбежала и вырвала трубку из рук Светланы, которая, кроме «папочка», «папуля», ничего не успела сказать.

— Алло… Дмитрий Петрович?.. Дима?.. Здравствуй, дорогой!.. Поздравляю!.. Как с чем? Второй тур прошла блестяще! Сегодня… Только что пришла… В остальном?.. У нас все в порядке… Да, да, да!.. Что? Петр Егорович? Ничего, храбрится… А вчера заявил мне, что лечит свое сердце не в поликлинике, а на заводе… Он утверждает, что нет сердечных болезней, а есть сердечные дела… Корней Карпович? От радости пятый день в циклоне! Даже не появляется в театре. Вот и сейчас сидит перед глазами и выматывает душу… Володя? Он тоже рядом и курит папиросу за папиросой. От счастья лишился дара речи… Что случилось? Ничего не случилось. Его просто назначили на главную роль в фильме. Уже начались съемки. Кораблинов от него в восторге!.. Да, да… Он тоже передает вам привет. Как там вы поживаете? — Кивая головой и улыбаясь, Капитолина Алексеевна некоторое время молчала, стараясь не пропустить ни одного слова Дмитрия Петровича. — А где Лена? Рядом?.. Передай ей трубку… Муленок? Это ты? Целую тебя, миленькая… У нас все благополучно!.. Только что пришла!.. Отлично!.. — Капитолина Алексеевна посмотрела на Светлану. — А ты что, милочка, хочешь с блеском сдавать экзамены и чтобы ни капельки не похудеть?.. Хорошо. Хорошо… Думаю, все будет благополучно. Передаю трубку Светлане… Целую, не скучайте и почаще пишите…

Прикрыв ладонью трубку, Светлана почти кричала:

— Мамуля, здравствуй… Как там папочка? Как ваше здоровье?.. Хорошо?.. Ладно… Да я и так стараюсь… Третий тур? Побаиваюсь, но у меня хорошие болельщики. Корней Карпович эти дни все репетирует со мной, а тетя даже спит с нембуталом… Спасибо, мамуля… Я тоже… Поцелуй за меня папу. Позвоним после третьего тура…

Светлана положила трубку и подошла к Владимиру. Он по-прежнему стоял спиной к распахнутому окну и, скрестив на груди руки, смотрел то на Светлану, то на Капитолину Алексеевну, то переводил взгляд на блаженно развалившегося в кресле Брылева. Как ни пытался он выбросить из головы мысль о предстоящих репетициях и премьере, на которых Арсен Махарадзе должен целовать Светлану, она, эта мысль, заставляла болезненно замирать сердце.

— Ты не сердишься?

— На что?

— На то, что мы с тетей проболтались, что ты снимаешься в главной роли?

— Сейчас нет, а вообще ты сама знаешь — не стоит об этом трезвонить. Я же просил тебя. Не говори «гоп», пока…

— Но это же мама… Она только порадуется за тебя. Ты же знаешь… — Последние слова Светлана произнесла почти шепотом, так, что, кроме Владимира, их никто не слышал. — Она же… любит тебя.

Владимир был немного суеверен. Уж так, видно, повелось со времен первых русских театров. Бывало и такое: если актер нечаянно ронял листы со своей ролью на землю — пусть на улице льет проливной дождь, пусть под ногами хлюпают лужи или по колено снег, — все равно садись на листы распечатанной роли или хотя бы коснись их коленом. Иначе роль свою актер провалит.

Что касается главной роли в фильме, к съемкам которого только что приступила съемочная группа Кораблинова, то Владимиру все это казалось пока еще сном. И он боялся: а вдруг проснется? Пока шли пробы, он, как и все, кто был удостоен внимания знаменитого режиссера, волновался, когда на него падал опытный, примерочный взгляд Кораблинова. После трехмесячных поисков актера на роль Печорина Кораблинов остановился на нем. С этого времени Владимир чувствовал себя в постоянной тревоге. Он уже забыл, где кончается текст лермонтовской повести и где начинается истинный мир воображаемых героев.

Минут десять назад, когда Капитолина Алексеевна и Светлана разговаривали по телефону, Корней Карпович вышел из столовой. Все думали, что он потихоньку, незаметно ушел, а поэтому были несколько удивлены, когда в дверях показалась его высокая, сутуловатая фигура. По лицу его было видно, что он уже «хорош».

— А я думала, что вы по-английски ушли, — сказала Светлана.

— По-английски я только вхожу в дом, а ухожу всегда по-русски, Светочка.

— Со скандалом, значит? — язвительно кольнула Капитолина Алексеевна.

— И со скандалом, если он вписывается в программу и вытекает из ранее сложившихся обстоятельств… Эх, вы, дети мои, дети… — громко выдохнул Корней Карпович, — плохо вы думаете о Брылеве. Но ничего… Все вы заговорите о нем по-настоящему и справедливо после того, как бросите на крышку его гроба но горсти сырой земли. У нас в России хорошо говорить привыкли только о тех, кого уже нет.

Капитолина Алексеевна сокрушенно покачала головой.

— Эх, Корней, Корней… А еще жалуешься на дочь. Да разве приятно ей видеть тебя каждый день таким? Одумайся, ведь эдак можно погибнуть.

Брылев взял свою большую трость, молча поклонился всем и, не сказав ни слова, вышел из столовой. Все затихли. А когда послышался хлопок тяжелой коридорной двери, Капитолина Алексеевна почти выбежала из столовой и настигла Брылева, когда он уже открывал дверь подошедшего лифта..

— Корней, не сердись. У меня к тебе есть серьезная просьба. Только ты один можешь по-настоящему помочь Светлане.

— Что я должен сделать?

— Съезди к Кораблинову, поговори с ним по душам. Уж для кого, а для тебя-то он должен все сделать.

Желчная, безрадостная улыбка перекосила лицо Брылева.

— Да, когда-то Сергей Кораблинов был моим лучшим другом. А у Сергея Кораблинова лучшим другом был Корней Брылев. Но это было давно, до войны. — Словно что-то прикидывая в уме или вспоминая, Брылев продолжал, глядя в распахнутую кабину лифта: — Ты просишь, чтоб я съездил к Кораблинову домой и поговорил с ним по душам?.. Попросил его помочь Светлане?.. Не может этого сделать Корней, не может… Последний мой разговор по душам с Кораблиновым был летом в тридцать седьмом году. Все, что смог и что могу сделать для Светланы, я делал и делаю. Она не только моя любимая ученица, она — продолжение моей судьбы, она моя ставка, моя надежда и мой поплавок в жизни… Я сегодня очень устал, Капелька. Не сетуйте, что я ушел так невесело и вдруг. Послушаюсь тебя, пойду отдохну. — Брылев поцеловал руку Капитолины Алексеевны, вошел в лифт и тихо закрыл за собой дверь.