Афганистан - мои слезы - Давид Лезебери

Каждое утро я чистил зубы под издаваемые магнитофоном звуки пушту. Дома я постоянно ходил в наушниках, повторяя за диктором предложения. Я засыпал, убаюкиваемый словами пушту: «яблоко, яблоко, банан, банан» и названиями других фруктов.

Моими постоянными спутниками были записная книжка с фонетическими и грамматическими правилами, словарик и карточки с короткими предложениями. Я занимался пушту постоянно. Идя по дороге, я запросто мог обо что-нибудь споткнуться, погруженный в заучивание слов. По той же причине каждая поездка на велосипеде превращалась для меня в настоящее приключение.

Однажды я увидел ветку бананов, висевшую у входа в небольшую лавочку. Меня озарила мысль: “Вот она, великолепная возможность применить свои новые познания на практике. Я только вчера вечером выучил, как сказать на пушту «банан» ”. Радуясь представившемуся случаю, я подошел к продавцу и обменялся с ним обычными приветствиями:

— Мир Вам.

— И Вам тоже, — ответил он.

— Как Ваше здоровье? — спросил я.

— Спасибо, хорошо. А Ваше?

— Тоже хорошо.

После обмена приветствиями, которые я уже хорошо знал, я смело сказал: «Став ду зарл кала пу тсо да?». Я полагал, что спросил: «Почем Ваши желтые бананы?». Но, взглянув на растерянное лицо продавца, я понял, что, наверное, что-то не очень четко произнес.

Я твердо для себя решил ни на что не показывать пальцем, а употреблять слова, потому что, тыкая пальцем, язык не выучишь. Поэтому я снова повторил свой вопрос на пушту, только уже чуть-чуть погромче.

Но продавец уставился на меня и отрицательно помотал головой.

Двое чумазых мальчишек, стоявших слева от меня, прыснули от смеха. Продавец вежливо отвернулся в сторону, тоже стараясь сдержать смех.

Пряча залившееся краской лицо, я пробормотал: «Спасибо. До свиданья» и моментально растворился в уличной толпе. Возвращаясь домой с базара, я погрузился в воспоминания тех дней, когда был в команде по легкой атлетике. «Я не сдался тогда, не сдамся и сейчас», — тихо бормотал я себе под нос. Тогда это была гонка на выносливость, сейчас — это состязание с пушту, и я был полон решимости победить во что бы то ни стало.

В течение шести недель я старательно занимался на курсах разговорного пушту при университете. Моя преподавательница, доктор Малгари, относилась ко мне с большим терпением. Эта женщина отличалась высоким профессионализмом и рациональным подходом. Когда она объявила, что на следующем занятии будет устный экзамен, я сразу же стал усиленно к нему готовиться. Моей задачей было любой ценой не завалить этот экзамен.

В день экзамена я пришел в класс на двадцать минут раньше и сел за парту, чтобы еще раз все повторить. Оле, молодой и очень способный шведский лингвист, с которым мы вместе ходили в поход, и еще один студент из Японии зашли в класс прямо перед звонком. Когда вошла доктор Малгари, мы все встали, приветствуя ее. Она поздоровалась с нами на пушту, затем мы сели на свои места прямо напротив нее. Она начала с меня. С едва заметной улыбкой она обратилась ко мне, употребив арабский вариант моего имени.

— Добрый день, Дауд.

— Здравствуйте, доктор Малгари.

— Во сколько Вы сегодня встали? — спросила она меня.

Я уставился на нее, панически пытаясь вспомнить нужное слово. Она еще раз повторила свой вопрос. Я мучительно осознавал, что на меня смотрят мои одноклассники, но все равно не мог понять, о чем она меня спрашивает.

— Скажите, пожалуйста, где Вы живете?

Детский вопрос, но по крайней мере я смог его понять. «Карте Чар, но как же мне построить предложение, чтобы правильно ответить?— подумал я про себя. — Ну, пожалуйста, вспомни». Я склонил голову, усиленно роясь в памяти, затем вздохнул, снова поднял голову и, чувствуя, что краснею, заикаясь ответил: «Карте Чар».

Мой односложный ответ отразился улыбкой надежды на лице нашей преподавательницы. Заглянув в конспект, она задала мне следующий вопрос:

— Дауд, Вы уже пообедали?

Молчание.

Ей пришлось дважды повторить свой вопрос, прежде чем я смог ответить «Хо» (да).

Я вытер вспотевшие ладони. Мне так отчаянно хотелось ей сказать, что я готовился, стараясь изо всех сил.

— Что Вы ели на обед? — продолжала она.

К этому времени я так переволновался, что уже не мог вспомнить, как на пушту «обед», не говоря уже о супе или салате.

— Давид, Вы могли бы описать это здание? — спросила она еще раз. Затем, видя мое красное вспотевшее лицо и трясущиеся руки, она, смилостивившись надо мной, прекратила экзамен и сказала: «Ничего страшного. Мы попробуем в другой раз».

«Ну почему? Почему? Почему?» —думал я, совершенно расстроенный. Мне хотелось закричать, или заплакать, или сделать еще что-нибудь в этом роде. Я так хотел говорить с афганцами на их родном языке, ну так почему же я ничего не мог выучить?

Когда экзамен закончился и для двух других студентов, мы поднялись, прощаясь с нашей учительницей. Наконец-то мы были свободны, и я поплелся к выходу. Меня захлестнуло отчаянье. Я остановился, разглядывая студентов. Каждый из них направлялся по своим делам. Одни шагали по мощеным дорожкам, читая книги, другие разговаривали с друзьями, облокотившись о стену здания.

Я тяжело вздохнул и подумал: «Все они, несомненно, учатся гораздо лучше меня». Затем я прошептал: «Боже, Ты видишь всех этих студентов? Ты видишь, как я люблю афганцев?». С болью в сердце я продолжал: «Но разве я смогу когда-нибудь им рассказать о том, как сильно Ты их любишь?».

Тихие слова заполнили мое сознание:

«Ты правда любишь этих студентов?»

— Ну, Господи, Ты же знаешь, что да.

«Ты действительно их любишь?»

— Боже, Ты знаешь, что я люблю их, — прошептал я вполголоса.

Я подумал, что этот диалог слишком уж начинает напоминать

разговор апостола Петра с Иисусом Христом на берегу Галилейского озера две тысячи лет назад.

«Любишь ли ты их настолько, чтобы продолжать биться головой об этот язык, непробиваемый, как каменная стена? Готов ли ты настойчиво продолжать двигаться вперед даже тогда, когда кажется, что это замкнутый круг? Любишь ли ты их настолько, чтобы не сдаться?»

Прежде чем я смог что-нибудь ответить, ко мне подошел мой одногруппник Оле, свободно говоривший на пяти языках. Зная, что я завалил экзамен, он сказал:

— Давид, ты, наверное, думаешь, что ни на что не годишься и не в силах показать людям Божью любовь, потому что не можешь выучить их язык, или потому, что не можешь произвести на них достойного впечатления. На самом же деле учителя тобой восхищаются. Они никак не могут понять, какая сила заставляет тебя появляться на каждом занятии, когда любой другой на твоем месте уже давно бы все это бросил. Они никак не могут понять, откуда у тебя берутся на это силы.

Оле положил руку мне на плечо и добавил:

— Ты знаешь, почему Бог дал способности к языкам мне, а не тебе?

— И сам же ответил на собственный вопрос. — Потому что Бог знал — у меня никогда не хватило бы терпения, как у тебя, чтобы не бросить все. Ты выучишь пушту, Давид. Ты его обязательно выучишь.

— Спасибо, Оле, — сказал я. — Я сейчас немного расстроен, но с Божьей помощью я не сдамся.

— Хорошо, — улыбнулся он. — Я буду за тебя молиться.

Его слова часто вдохновляли меня.

Одним из предметов, требуемых по программе, было чтение. Чтение даже простых предложений на пушту с его витиеватыми арабскими буквами давалось мне очень тяжело. Я так сильно хотел научиться читать, но успехи мои были невелики. Однако, несмотря на мои черепашьи темпы, у меня появилось горячее желание читать Новый Завет на пушту. С моими способностями казалось просто глупым приступать к такой задаче хотя бы до тех пор, пока я не научусь читать получше, но я решил, что в любом случае попробовать стоит.

Господин Мунсиф, который занимался со мной дополнительно, был единственным человеком, к которому я мог обратиться с подобной просьбой. На протяжении нескольких недель я молился об этом — мне не хотелось его обидеть и не хотелось, чтобы он подумал, что я злоупотребляю его дружбой.

Одним осенним вечером, после занятий, господин Мунсиф и я сидели в зале, мирно беседуя за чашкой чая и угощаясь орешками с изюмом. Он сидел в плетеном кресле напротив нас с Джули, и присутствие этого человека придавало достоинство нашей довольно скромной комнате. Солнце исчезло из виду, закатившись на западе, и тени, наполнявшие комнату, смягчались теплым светом лампы. Я решил, что это подходящий момент для задушевного разговора.

Осторожно подбирая слова, я рассказал ему о своем давно сдерживаемом желании научиться читать Библию на пушту. В конце концов я спросил его, не поможет ли он нам в этом.