Сопротивление и покорность - Дитрих Бонхеффер

О занятости заключенных. Подавляющее число подследственных проводит целые дни без всякой работы, хотя большинство из них просит об этом. Из библиотеки – весьма посредственной – они получают три книги в неделю. Любые настольные игры (шахматы и т. п.) запрещены даже в общих камерах и конфискуются, если заключенные смастерили себе что-нибудь в этом роде, причем виновных наказывают. О том, чтобы заключенные – а их около 700 человек – выполняли общественно полезную работу, например, строили бомбоубежища, никто не думает. Богослужения не проводятся. Арестанты, среди которых есть и очень молодые (в частности, помощники зенитчиков из школьников), из-за праздности и отсутствия надлежащей заботы особенно страдают душой и телом за время длительного одиночного заключения.

Освещение. В зимние месяцы нередки случаи, когда заключенные вынуждены часами находиться в темноте, ибо свет в камерах по нерадивости персонала не зажигается. Если заключенные, камеры которых должны быть по закону освещены, пытаются флажками или стуком обратить на себя внимание, то в ответ слышат грубую ругань, а свет на следующий день им опять не зажигают. Лечь на нары заключенные имеют право лишь после отбоя, так что им приходится целыми часами сидеть в полной темноте. Это разрушительно действует на человека и вызывает лишь ожесточение.

Воздушные тревоги. Бомбоубежища для заключенных нет. При наличии такого количества рабочих рук ничего не стоило бы своевременно позаботиться об этом. Лишь для начальства сооружен командный блиндаж. Надо сказать, что во время налетов лишь арестанты с верхнего этажа переводятся в камеры нижнего этажа. На вопрос, почему не спускают вниз и обитателей третьего этажа, мне было сказано, что это слишком хлопотно. Санитарного бункера нет вообще. Когда после тяжелого налета санчасть была разрушена, к перевязке раненых смогли приступить только после окончания бомбежки. Из головы не выходят крики и бессильная ярость запертых арестантов во время жестокого налета, а ведь часть этих людей находится здесь из-за ничтожной провинности, а то и вовсе безвинно. 700 солдат без всякой защиты подвергаются опасности прямого попадания бомбы.

Прочее. В экстренных случаях заключенный может вызвать персонал только с помощью высунутого из камеры флажка. Он может часами торчать из двери, не привлекая ничьего внимания, а кроме того, случается, что проходящий надзиратель просто задвигает его в камеру, не пытаясь даже узнать, в чем дело. Если же заключенный при этом начинает стучать в дверь, то на него обрушивается град ругательств. Если кто-либо из арестантов вне положенного времени заявит о болезни, он тем самым навлекает на себя ярость надзирателей, поскольку доставляет им дополнительные хлопоты; лишь с огромным трудом он может добиться, чтобы его отвели в санчасть. Я дважды был свидетелем того, как заключенных, пиная ногами, вели в санчасть; у одного из них был острый приступ аппендицита, и его надо было срочно отвести в лазарет, у другого – продолжительная истерика.

Все подследственные, в том числе и совершившие незначительные проступки, конвоируются на допросы и следствие в наручниках; для солдат в форме это тяжелейшее оскорбление, угнетающее их во время допроса.

Заключенные, назначенные для выноса параши и раздачи пищи, получают мыло в таких же мизерных количествах, что и остальные арестанты.

ПИСЬМА ДРУГУ

18.11.43

Я должен воспользоваться тем, что ты близко, и написать тебе. Ты ведь знаешь, что я лишен здесь даже возможности встречи с пастором… Позволь сообщить тебе кое-что из того, что ты непременно должен знать обо мне. В те первые 12 дней, когда я был изолирован здесь как… преступник с соответствующим ко мне отношением (в соседних камерах до сегодняшнего дня находятся практически только закованные кандидаты на тот свет), неожиданным образом помог мне Пауль Герхардт да псалмы и Апокалипсис. В эти дни я был избавлен от тяжких искушений. Ты – единственный, кто знает, что «acedia» – «tristitia» со всеми угрожающими последствиями часто преследовали меня, и может быть – я опасался этого – беспокоился обо мне в связи с этим. Но я с самого начала сказал себе, что ни людям, ни дьяволу не доставлю этого удовольствия; если уж им так хочется, пусть сами позаботятся об этом; а я надеюсь и впредь стоять на своем.

Поначалу я ломал голову над вопросом, в самом ли деле то, ради чего я доставляю вам столько забот, есть дело Христово; но быстро отмел этот вопрос как искушение и пришел к выводу, что моя задача как раз и заключается в том, чтобы выдержать в этой пограничной ситуации со всей ее проблематикой, это меня весьма обрадовало, и радость моя сохраняется по сей день (1 Пет. 2, 20; 3, 14).

Лично себя я корил за то, что не закончил «Этики» (она, по-видимому, частично конфискована), меня слегка утешало, что самое существенное сказал тебе, и даже если ты уже все забыл, то все равно каким-нибудь косвенным образом это проявится. А кроме того, мои идеи ведь еще не были продуманы до конца.

Далее, я воспринял как упущение, что так и не осуществил давнюю мечту – сходить как-нибудь снова с тобой к Причастию… и все-таки я знаю, что мы – пусть и не телесно, но духовно – приобщились дару исповеди, разрешения <от грехов> и причастия, и могу радоваться на этот счет и быть спокойным. Но сказать об этом мне тем не менее хотелось.

Пока было возможно, я приступил, помимо ежедневного чтения Библии (два с половиной раза прочел Ветхий Завет и многое вынес из этого чтения), к нетеологической работе. Статья о «Чувстве времени» выросла в основном из потребности восстановить в памяти мое собственное прошлое в ситуации, когда время с такой легкостью может восприниматься «пустым» и «потерянным». Благодарность и раскаяние – вот те два чувства, которые постоянно держат перед глазами наше прошлое. Но об этом подробнее скажу позже.

Затем я затеял дерзкое предприятие, которое уже давно манило меня: я начал писать историю одной буржуазной семьи нашего времени. Все бесконечные разговоры, которые велись нами в этом направлении, и все пережитое мною служит фоном; короче, это должно быть реабилитацией бюргерства, знакомого нам по нашим семьям, причем реабилитацией со стороны христианства. Дети двух сблизившихся семей в одном небольшом городке мало-помалу вступают в возраст ответственных задач и обязанностей и сообща пытаются содействовать общественному благу на постах бургомистра, учителя, пастора, врача, инженера. Ты обнаружил бы массу знакомых примет, да и сам выведен здесь. Но дальше начала я не слишком продвинулся, прежде всего из-за постоянных и ложных прогнозов относительно моего освобождения и связанной с этим внутренней несобранности. Но мне это доставляет много радости. Вот только не хватает каждодневных разговоров с тобой на эту