Бал для убийцы - Николай Буянов

Он потянулся за сигарами (Вадим Никанорович регулярно слал из Питера презенты своему компаньону, Викулову-старшему). Открыл шкатулку красного дерева, долго не мог зажечь спичку — очень тряслись руки.

— Доктор прописал мне постельный режим. Никаких волнений, иначе сердце может не выдержать. И тебе ехать не советую — нужно переждать, пока не уляжется шум. Кстати, возможно, нас ищет полиция — мы же сбежали… Хотя я до сих пор не пойму, от чего.

«Он был прав, тысячу раз прав, а я (Любушка мысленно посыпала голову пеплом) просто жалкая авантюристка». Визит к больному в особняк Викуловых (угол улиц Гороховой и Павловской) начался удачно: девушка властно отослала сиделку, сама поменяла Петеньке лобный компресс и присела у его постели. Бедный, бедный, сколько же он пережил!

Однако он совсем не обрадовался ей. Он был очень испуган.

«В самом деле я дура, — огорченно думала Люба, спускаясь по лестнице. — И несносная Соня, если уж на то пошло, могла бы приехать сама. Я напишу ей, — пришла вдруг счастливая мысль. — Расскажу про выстрелы на вокзале… Впрочем, нет, не стоит ее волновать. Мало ли какие причины могли задержать отъезд. Да и не обещала я ей ничего».

Николенька нервно прохаживался по тротуару вдоль дома, сунув озябшие руки в карманы пальто. Завидев Любу, он быстро подошел и спросил с непонятной надеждой:

— Ну, как там Петя?

Зашел бы да узнал, сердито подумала она, забыв, как сама прозрачно намекнула «верному рыцарю», что предпочла бы навестить больного тет-а-тет. Николенька, как обычно, покраснел, но перечить не осмелился.

— Значит, ты едешь в Петербург одна?

— Зачем спрашивать очевидные вещи?

Она уже всерьез разозлилась и пошла вдоль улицы, гордо задрав голову и впечатывая ни в чем не повинные каблучки в ноздреватый снег. Вскоре она услышала сзади осторожное сопение. Николенька нагнал ее и, преодолев робость, взял за рукав.

— Что? — спросила она воинственно.

Глядя ей прямо в глаза, он сказал, что, если она не против, он готов сопровождать ее в поездке. В Петербург, он хотел сказать, потому что, в принципе, лекционный курс закончен и возобновится только через месяц, и он свободен, то есть он имеет в виду, чтобы поехать с ней. Если она не возражает, он хотел сказать. Вот.

Она остановилась от неожиданности.

— Вы серьезно, милостивый государь?

— Ну.

Любушка рассмеялась.

— Что ж, я подумаю, — и вдруг почувствовала, что впервые за все это время ей стало легко и спокойно. Будто гора с плеч свалилась.

— Только… — Николенька с досадой потер лоб. — У меня из головы не идет тот человек, что стрелял в нас. Он словно знал, куда и зачем вы отправляетесь. Словно он следил за нами…

— Не выдумывай, — отмахнулась она, про себя понимая, что Николенька прав. — В любом случае ты и я ни при чем. Он хотел застрелить Петю.

— Хотел бы застрелить — застрелил бы, — возразил Николай. — Нет, я не думаю, что он промахнулся. Он непременно желал, чтобы ты отказалась от поездки.

Любушка упрямо тряхнула головой.

— Все равно. Убийца мертв, значит, и опасности нет.

— Убийца мертв, — задумчиво отозвался Николенька. — Только как быть с теми, кто его послал?

Ложась поздно, часу в двенадцатом: смотрела по «ящику» какой-то совершенно никчемный псевдомузыкальный фильм с полным набором престарелых «звезд», она рассчитывала проспать весь последующий день: у нормальных людей канун праздника загружен до отупения — гонки по магазинам, ударные вахты на кухне в преддверии нашествия гостей (пошли на них, Господь, черную оспу!). Ничего не хотелось.

Единственная примета грядущего тысячелетия — елка (языческий пережиток, но как прочно угнездился в общественном сознании!), украшенная набором блестящих шаров, купленных на распродаже во времена оные (на одном был изображен профиль крейсера «Аврора» и вилась полустертая надпись «60 лет Великому Октябрю»), клочками ваты, изображающими снег, и неопрятными пучками лежалого «дождя».

Вчера Майя предприняла неуклюжую попытку генеральной уборки и флегматично ползала с тряпкой по полу, стараясь отключиться от назойливых мыслей. Мысли не желали отключаться, и в конце концов Майя сдалась. Бросив посреди комнаты ведро с водой, она забралась с ногами в кресло и замерла, глядя на безмолвно мечущегося по экрану Киркорова. Эстрадное диво по какой-то необъяснимой ассоциации напомнило ей несчастного Эдика Безрукова. Она потрогала нижнюю губу — ерунда, столько времени прошло, даже маленького шрамика не осталось… И злости на беднягу нет (де мортуис аут бене аут нихиль), только нечто напоминающее сострадание: что может быть спокойнее должности школьного охранника? Сиди себе на стульчике, разглядывай коленки рано созревших десятиклассниц, прикрываясь страницами «Русского транзита»… А вот поди ж ты.

Майя посмотрела на собственные книжные полки (мамино наследство). Мама, в силу то ли своей профессии, то ли просто мировоззрения, всегда относилась к печатному слову человечества с большим пиететом и привила это отношение дочери. Эдик, видимо, такой привычки не имел. Или имел? Нужно будет спросить следователя, в каком состоянии были страницы и переплет.

Майя прикрыла глаза и попробовала сосредоточиться. Да, он сидел и читал и был совершенно спокоен — я на секунду обернулась, прежде чем подняться по лестнице вслед за Романом. А вскоре…

Вскоре Эдик еще что-то (или скорее кого-то) увидел. И это уж взволновало его до такой степени, что он вскочил, бросив книгу на пол, и прямо-таки понесся (?!) следом, на третий этаж, где в темном закутке, куда не проникает луна, получил смертельный удар… Вернее, множество ударов, яростных, беспощадных и не слишком сильных (ни один, отдельно взятый, не привел бы к смерти).

Келли. Пластырь на ладони, разбитый шприц, и странная реакция Севы — боль, исказившая черты лица, испуг… Не просто испуг, а вполне конкретный, будто он понял вдруг нечто и постарался это скрыть…

С этой мыслью она и уснула, только успев выключить телевизор где-то на границе сна и яви. С этой же мыслью открыла глаза в седьмом часу утра, будто невидимый будильник зазвенел и сбросил с постели. Наспех, будто кто-то дышал ей в затылок, Майя умылась и причесалась, проглотила универсальную яичницу, запив универсальной чашкой «Нескафе», и через полчаса уже стояла перед дверью четы Бродниковых, готовясь услышать заспанные ругательства.

Однако Ритка была уже на ногах и на кухне — там что-то варилось, жарилось, выпекалось, резалось и перемешивалось, источая целую какофонию ароматов.

— Проходи, — сказал она, нисколько не удивившись. — Извини, Сева пригласил на ужин соратников по партии, а те жрут хуже саранчи, сколько ни дай, все мало.

— Сколько соратников-то? — спросила Майя.

— Четверо. Трое местный и какой-то фюрер из Москвы.

Войдя на кухню, Майя невольно присвистнула: судя по количеству приготовленной снеди, Бродниковы ожидали на постой как минимум гусарский полк.

— И как не вовремя, бог ты мой! Следствие, пожар, шприц этот дурацкий (о мертвом Эдике Рита даже не упомянула, как о чем-то несущественном). Нужно было отправить Лику в частный колледж, как я и советовала. Подальше от этих безобразий.

— А где она сейчас?

Рита махнула в пространство половником.

— С утра убежала к подружке делиться впечатлениями. Пусть, по крайней мере, под ногами не вертится. Днем нас ждут в прокуратуре… Ох, Джейн, лишь бы она не наболтала там лишнего!

Майя подошла к ней, решительно отобрала половник, бросила его в мойку и взяла Риту за плечи:

— Чита, мы еще подруги?

— При чем здесь… То есть, конечно, подруги.

— Тогда скажи мне, что утаивает Лика!

Глаза Риты широко раскрылись, и ресницы воздушно захлопали (наверное, именно этой невинностью во взоре она и покорила Севушку).

— Почему ты решила, что она что-то утаивает?

— Роман арестован, — напомнила Майя.

— Задержан…

— Неважно. Следы на этаже — я имею в виду материальные следы, которые можно пощупать, — только мои и Романа. Правда, мы видели мальчика…

— Какого мальчика? — суеверно прошептала Рита.

— В костюме гнома. И слышали шаги за закрытой дверью, но этого не проверишь. Однако я очень хорошо их запомнила: шаркающие, с пристукиванием… Я уверена, это был убийца.

— Мальчик — убийца?!

— Нет, нет, слишком уж жутко… У меня другая версия — сумасшедшая, конечно, я согласна… Но, может быть, кто-то прошел по коридору, опираясь на палку?

— Роман?

— Отпадает, Романа я собственноручно заперла в музее.

— У него мог быть второй ключ.

— Чита, ты рехнулась! Зачем ему? Где мотив, хоть самый завалящий?

Рита потупила взор.

— Но ведь ты сама рассказывала: помнишь, они подрались из-за тебя… Ну, после моей свадьбы.

— Господи! — опешила Майя. — Когда это было!

Наступила пауза. Рита, выхватив из мойки многострадальный половник, снова принялась что-то мешать в кастрюле. В конце концов Майя не выдержала: