Фронтовые повести - Адий Шарипов

Всю ночь Жамал дрожала от страха, а с первыми лучами солнца снова пошла вперед, доверившись судьбе, уже никого не боясь от усталости, — лишь бы вынести дочь к человеческому жилью, лишь бы не заблудиться здесь, не остаться волкам на съедение.

Во рту пересохло. Кругом пышно зеленел лес, но нигде не слышалось журчания ручейка. Вдобавок ко всему, поношенные сапоги стали натирать ноги. С каждым шагом больнее, словно игла впивалась в пятку, и Жамал еле сдерживала стон. Попробовала идти босиком— еще хуже, мелкие сухие сучья, невидимые колючки, устилавшие землю, не давали ступить ни шагу.

Перед заходом солнца Жамал набрела на ручеек с ледяной водой. Напившись, Жамал снова перепеленала ребенка. Майя кричала охрипшим голоском. Жамал совала ей грудь, но тщетно — девочка не успокаивалась: материнская грудь была пуста.

Жамал в изнеможении легла на траву, положила на себя спеленатого ребенка и закрыла глаза…

Выстрелы, от которых бежала Жамал, были победными — партизанам удалось уничтожить карателей возле своей базы.

Жилбек готов был рвать на себе волосы, когда узнал, что Жамал и Майя исчезли. Вместе с товарищами он сразу после боя обыскал все ближайшие заросли, но тщетно: пропавших не было.

Неужели какой-то фашист смог увести их с собой? Неужели какой-то недобитый гад тащит теперь его жену и дочь? Или в отместку за свое поражение где-нибудь в лесу уже растерзал их…

Весь следующий день Жилбек искал пропавших вокруг базы — след их как в воду канул. Не у кого было спросить, кругом безлюдье и лесная глушь. Хоть бы какой-нибудь лоскуток одежды найти, чтобы можно было узнать, в какую сторону идти на поиски.

На следующий день Коротченко вызвал к себе Жилбека. Похудевший, почерневший от горя Жилбек молча стоял перед командиром, и тот без слов, по одному виду своего разведчика, понял, что дела плохи.

— Ничего, Акадилов, бодрись! Твоя жена жива. Она не пострадала от немецкой пули, иначе вы бы нашли ее неподалеку от нашей стоянки. Не могла же она сразу из лесу в рай улететь, — попытался улыбнуться Коротченко.

Шутка не подействовала на Жилбека, и командир сказал:

— Возьми из своей роты самых толковых ребят, следопытов, у которых нюх поострей, и отправляйся искать. Вооружитесь как следует. Без семьи не возвращайся!

Жилбек впервые за эти сутки скупо и благодарно улыбнулся.

…Немало мирных жителей пряталось в те дни в лесу, но никто ничего не знал о пропавшей матери с ребенком. А иные, завидев вооруженных партизан, принимали их за полицаев и шарахались в сторону. Жилбека утешало только то, что в лесу все-таки есть люди. А если есть, значит, найдется среди них доброе сердце, не оставит в беде мать.

Партизаны, сопровождавшие Жилбека, скоро устали, потеряли надежду, и только сам Жилбек не сдавался — не мог он вернуться на базу один, без семьи. И конечно, не потому, что так приказал Коротченко.

Под вечер, на третий день поиска, они увидели вдали между деревьев промелькнувшую женскую фигурку.

— Эй, подожди! — крикнул один из партизан. Женщина торопливо скрылась.

Жилбек погнался было, но остановился возле густых зарослей. Он долго озирался, ища глазами тропинку, по которой могла скрыться беглянка, и увидел дымок костра.

— Ни звука, ребята, — приказал он, — чтобы не спугнуть.

Шагов через сто на крохотной полянке они увидели пятерых людей. Сидели они возле костра и о чем-то негромко переговаривались. Две женщины и трое стариков. Жилбек перекинул автомат за спину, чтобы зря не пугать сидящих у костра, и вышел из-за деревьев.

— Не бойтесь, товарищи, не бойтесь, — торопливо произнес он. — Мы партизаны. Мы вас не обидим. Только не убегайте, ради бога. Нам надо поговорить с вами.

У костра поднялся старик с желтыми прокуренными усами.

— Милый человек, сейчас не поймешь, кто тебе друг, кто тебе враг. А бежать… Куда нам бежать? Кругом лес. Нас не грабили, взять нечего, так что не боимся мы ни добрых, ни злых. Хорошо, если партизаны, а не дай бог полицаи? Война всех научила хитрить. Садитесь, ребятки, садитесь, — продолжал старик, — скоро чаек со смородиновым листом поспеет.

Жилбек подошел к костру.

— Вот какие дела у нас, дедушка. Пропала женщина с ребенком. Моя жена. И моя дочь, маленькая, грудная… Несколько дней ищем, с ног сбились — и никаких следов! Спрашиваем каждого встречного-поперечного, никто ничего не знает.

— Да-а, — протянул старик, — беда-а…

— А вы лесника Андрея Рябушкина не встречали? — спросила женщина в платке до самых бровей.

— Нет, не встречали.

— А я видела его вчера. Спрашиваю, как живешь? Говорит, плохо живу. С дочкой остался, жену фашисты забрали. Да вот еще, говорит, на свою шею нашел женщину с маленьким дитем. Заблудилась, сама не здешняя, ни к чему не приспособлена.

— Как нам разыскать его?

— Прежде он жил недалеко от деревни Глинка. Жилбек торопливо достал карту, начал искать.

— Да не ищи, не ищи. Нету его там. В лес-то он с девчонкой почему ушел? А потому, что фашист его жену уличил, будто с партизанами она связь имела. Увели жинку, а дом спалили. Вот он и подался с дочкой, с Нинкой, скитаться. Теперь, наверное, вчетвером где-нибудь приютились. Знала бы про вашу беду — спросила бы, где он поселился-то… А может быть, и не признался бы он мне. Ведь время такое, один другому не верит, один другого боится.

— Ну хоть приблизительно, где вы его встретили?

— Недалеко. В этих местах. Точно разве скажешь, возле какого дерева.

— А где сама Глинка находится?

Женщина рассказала. Когда партизаны поднялись, чтобы идти дальше, старик дал им в дорогу буханку хлеба и кусок вареной свинины.

Прошел еще день. От буханки не осталось и крошки, партизаны начали есть щавель, а Рябушкин все не встречался.

Высказывали всякие бодрые предположения, робко пытаясь настроить Жилбека на возвращение в отряд.

— Если дом спалили, а жену увели, так он теперь так спрятался, что его сам бог не найдет.

— Фашисты его в родном лесу не выследят. Лесник! Он здесь как рыба в воде. И сам спасается и других спасает.

— И Жамал жива, и Майя жива, — заговорил Мажит. — Они здесь, у нас под носом.

— Ты что, Мажит, из казаха в цыганку превратился, гадаешь?

— Сердце мое чует, ребята. Вот еще день, другой, и найдем. Разве может она пропасть? Огонь и воду прошла, в землянке рожала— чтобы ни за грош пропасть. Не верю!

Трудно сказать, что удержало партизан от возвращения. Во всяком случае, сам Жилбек уже не имел права приказывать — ведь они были партизанами, они не могли надолго отрываться от отряда и напрасно рисковать своей жизнью. В любую минуту их мог окружить враг — ведь была их всего горстка.

И все-таки они переждали ночь и весь следующий день искали Рябушкина.

И нашли.

Уже в сумерках громко, по-хозяйски уверенно их окликнул голос из-за кустов:

— Кого ищете?

Самого человека не было видно.

— А ты кто такой? — отозвался Жилбек.

— Мать с дитем ищете аль еще кого? — продолжал тот же голос.

— Да-да, ищем, — почти хором отозвались партизаны. Рябушкин вышел из-за кустов. Оказалось, что те пятеро у костра рассказали ему о встрече с партизанами.

— Сказали, что мою квартирантку муж разыскивает, — мрачно пояснил старик.

— А жива она?

— Жива. И дочка жива.

— Русская? — на всякий случай спросил Мажит.

— Не похожа, — ответил Рябушкин. Жилбек стиснул старика в объятиях.

К утру старик тайными тропами привел партизан к своей землянке.

Трудно найти слова для описания этой встречи. Партизаны передавали Майю из рук в руки, кололи ее небритыми подбородками, пока девочка не расплакалась и не обмочила пеленки.

Старик рассказал, как он брел по лесу со своей Нинкой и нашел спящую мать с ребенком. Он тихонько разбудил ее, Жамал в ужасе вскочила, закричала, прижимая к себе девочку. Боялась. Во сне мучили ее кошмары. Старик спросил, откуда она идет. Отвечает, из деревни. «Из какой деревни, когда ты нездешняя, — говорит Рябушкин, — врать нечего, говори правду». Жамал расплакалась, сквозь слезы стала просить, чтобы он хотя бы ребенка пожалел. Ведь у него самого тоже есть дети. Рябушкин велел ей успокоиться, не привлекать лишнее внимание и сказал, что беды ей никакой не причинит— у самого горя по горло.

— Километров восемь пройти надо, — сказал Рябушкин ей. — Там у меня землянка есть, кое-что припрятано из еды.

Видя, что женщина совсем обессилела, еле идет, хромает, старик взял Майю на руки и пошел вперед. Жамал поплелась следом, словно овца за ягненком, которого уносили, со слезами на глазах думая о том, что немало на свете добрых людей и что опять они спасают от смерти и ее и дочь, партизанскую дочь.

…Тамара передала: деда Кузьму, который раньше был звонарем в Артемовке, надо устроить в Епищевскую церковь священником.