Луна над Славутичем - Николай Александрович Ермаков

отправил, перед принятием христианства надо изучить основы, но сначала позволь поинтересоваться у тебя причиной, по которой ты решил обратиться к истинной вере?

Тем временем Трифон принес кувшин кваса и я с удовольствием отхлебнул кислого напитка из деревянной чаши, а затем рассказал деду свою историю про победу над людоловами и приснившийся крест. После того как я закончил, Ферапонт поднялся со скамьи, воздел глаза к небу и перекрестился со словами:

— Спасибо тебе, Господи, что являешь чудеса детям своим, дабы укрепить веру нашу! — затем он опустился на скамью и спросил, — А отцу Ефимию ты об этом говорил?

— Конечно, с этого и начал, а он сказал, что за крещение по серебряному с носа и мы должны сначала поучиться у тебя.

— Тяжело настоятелю приходится, — вздохнул Ферапонт, — Князь ведь по сорок золотых солидов каждый год требует за то, что храм божий на его земле стоит.

— И как же вы справляетесь? — спросил я, поразившись размеру дани наложенной на христиан.

— Тяжело, — со вздохом ответил Ферапонт, — исправно платим десятину, те кто по настоящему веруют, ромеи помогают, когда на торжище приплывают. Да ещё и настоятель умудряется получать деньги с купцов, угрожая отлучением.

— С купцов? — удивленно переспросил я.

— Угу, ведь те, кто для торговли в Корсунь ходят, все христианство приняли, но это так, для вида, а на самом деле продолжают идолам поклоняться и с церковью богатством делится не хотят. Оттого Ефимий и опасается, что каждый, кто приходит для крещения, на самом деле не желает от язычества отречься, а корысть какую-нибудь имеет.

— Уж я точно идолам поклоняться не буду, — заверил я, — Они и раньше у меня большого доверия не вызывали.

— Коли так, то закону божьему буду учить тебя и невесту бесплатно, — кивнул дед, — Прямо сейчас и начнем от сотворения мира. Так вот, Бог сотворил землю за шесть дней… — и Феропонт приступил к краткому изложению Ветхого завета.

Увидев, что его дед рассказывает библейскую историю, Трифон сбегал за своими товарищами и те вскоре уселись за столом рядом с нами, с интересом слушая рассказ.

«Во даёт! — подумал я, когда Ферапонт дошел до боя Давида с Голиафом, — Такими темпами, он мне Библию будет месяц пересказывать!».

Ещё через некоторое время дед вдруг спросил:

— Ты хоть стараешься запомнить, что я говорю?

— Конечно! — кивнул я.

— Тогда скажи, как звали жену Авраама?

— Сарра, — ответил я, усмехнувшись про себя, я ведь эту историю с малолетства знал.

— А сына?

— Иаков.

Задав ещё несколько вопросов, дед удостоверился, что я всё запомнил и повернулся к своему внуку:

— Вот видишь, Трифон, всё это можно с первого раза запомнить, а от тебя никакого толку, голова дырявая, как решето!

Тот понуро кивнул головой и неприязненно зыркнул на меня, а дед продолжил свою лекцию. Через пару часов, когда августовское солнце достигло зенита, Ферапонт предложил отобедать вместе с ним чем бог послал, и это пришлось как нельзя кстати, так как я уже успел проголодаться. Вскоре из кузни пришли два крепких мужика, которых дед представил своими сыновьями Проклом и Сафроном, а женщины накрыли на стол, за которым остались и Трифон со своим братом Кондратом. Перед началом приема пищи Ферапонт прочитал короткую молитву, затем все присутствующие, кроме меня и Светы, перекрестились, и мы принялись за еду, состоявшую из гороховой похлебки с мясом, которую хлебали деревянными ложками. Также на столе было блюдо с пареной репой и стрелками зеленого лука.

После того, как все поели, Ферапонт, попросил меня ещё раз рассказать историю чудесного боя, чтобы послушали его сыновья и их жены. Я не стал отказываться и повторил рассказ уже в четвертый раз за день, однако сейчас не стал останавливаться только на бое с людоловами, но и поведал про наш путь до Харевы, про то как за нами гнались неизвестные на лодках, а также и про недавний ночной бой с разбойниками (конечно же, во всех сложных ситуациях мне помогал Бог, о чем я не забыл упомянуть). По мере моего повествования у деда разгорался в глазах фанатичный блеск, а вот более молодое поколение отнеслось к моему рассказу более сдержанно, но и без откровенного недоверия.

— Вот! — обратился Ферапонт к домочадцам после окончания моего рассказа, — Уповать надо на господа нашего и он всегда поможет в трудный час!

Сыновья и внуки дружно почесали затылки, покивали головами и разбрелись по землянкам для послеобеденного отдыха, а я поинтересовался у старосты на весьма важную для меня тему — можно ли здесь приобрести жильё и по каким ценам?

Тот, немного подумав, ответил:

— Имеется пара дворов, в нашем конце, где сейчас люди не живут, однако находятся они поблизости от берега, вот и получается, что лет через пятнадцать, а то и через десять река дотуда доберется.

— А места свободные есть подальше от берега, чтобы самому землянку поставить?

— Нет, давно уж всё занято — площадь города все меньше становится, а людей, наоборот, прибавляется, теперь только и остается, что пещеры в горах рыть, — он махнул рукой в сторону холма, поднимающегося в паре сотен метров от нас, — Ну или ещё дальше уходить, как некоторые уже делают. Можно ещё, конечно, двор купить, но вдали от берега их продают редко да и дорого. Вот к примеру за мой двор, пожелай я продать, можно и двадцать солидов просить, так ведь и его лет через пятьдесят смоет.

«Ну ни хрена себе цены за полдюжины полуразвалившихся домиков без коммуникаций!» — удивленно подумал я и спросил:

— А сильно подмывает река?

— Да по разному, — грустно ответил дед, — Бывает, что за год на шаг землицы отвалится, а когда на два или даже на три.

— Так это что, пройдет полторы сотни лет и Харевы не станет? — осознал я, прикинув размеры города.

— Не называй так наше селение, плохое это слово! — неожиданно разозлившись, дед стукнул кулаком по столу, однако, увидев недоумение на моём лице, вздохнул, немного успокоился и пояснил, — Это язычники так придумали. Над входом в храм Господа нашего, лик его изображен, так идолопоклонники этот лик харей прозвали и оттого весь город теперь так называют. Господь накажет их за это святотатство и другие грехи, в которых они погрязли, и не пройдет даже двух веков, как воды Борисфена смоют этот город с лица земли, и не останется от него ни названия, ни памяти. Поэтому и ты не должен больше произносить этого слова!

— А как же мне тогда наш город называть? — спросил я.

— Киев! — торжественно произнес староста.

— Киев?! — моему изумлению