Таис Афинская - Иван Ефремов

— Ты — Таис, — сказал он тяжелым низким голосом, — и ты покидаешь наши Афины следом за Хризокомой-спартанкой.

Таис, дивясь, утвердительно склонила голову.

— Плохо идут дела в Афинском государстве, если его покидает красота. Красота женщин, искусства, ремесел. Прежде сюда стекалось прекрасное, теперь оно бежит от нас.

— Мне кажется, о незнакомец, что мои сограждане куда больше заняты тем, чтобы перехитрить соперников в войне и торговле, а не любуются тем, что создали их предки и их земля.

— Ты права, юная. Запомни — я друг Лисиппа, скульптора, и сам скульптор. Скоро мы отправимся в Азию, к Александру. Тебе не миновать той же цели — раньше или позже мы встретимся там.

— Не знаю. Навряд ли. Судьба влечет меня в другую сторону.

— Нет, так будет. Там Лисипп — он давно хочет повидаться с тобой. И я тоже. Но у него свои желания, у меня — другие…

— Поздно, — сказала гетера, искренне сожалея. Внимание одного из величайших художников Эллады льстило ей. Красивые легенды ходили о любви Праксителя к Фрине, Фидия — к Аспазии.

— А я не говорю: сейчас! Ты слишком юна. Для наших целей нужна зрелость тела, а не слава. Но время придет, и тогда не отказывай. Гелиайне!

Незнакомец, так и не назвав себя, удалился широким, полным достоинства шагом, а смущенная гетера поспешила домой…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

БЕГСТВО НА ЮГ

Стоя на палубе легкого судна, Таис думала о незнакомце. Неужели, когда сила жизни слабеет в народе и стране, тогда красота оскудевает в ней и ищущие ее уходят в иные земли? Так случилось с Критом, с Египтом. Неужели пришла очередь Эллады? Сердце сжимается при одном воспоминании о дивном городе Девы. Что перед ним Коринф, Аргос, ныне сокрушенные Фивы?

Неловко ступая по качающейся палубе, к Таис подошла Клонария.

— Ты хочешь есть, госпожа?

— Нет еще.

— Кормчий сказал, что скоро Гераклея. Смотри, Эгина уже вся встала из моря.

— Где Гесиона?

— «Рожденная змеей» спит, как ее прародительница.

Таис рассмеялась и погладила девушку по щеке.

— Не ревнуй, буди «Рожденную змеей».

Гесиона, наскоро плеснув в лицо морской воды, появилась перед своей хозяйкой. Таис спросила фиванку о ее дальнейших намерениях. Хоть Гесиона умоляла взять ее с собой, гетере казалось, что та совершает ошибку, покидая Аттику, где больше возможностей отыскать отца. Самый большой в Элладе рынок рабов был в Афинах. Ежедневно на его помостах продавали по нескольку сотен людей. Через торговцев, связанных со всеми городами Эллады и окружающих Внутреннее море стран, была надежда узнать что-нибудь о философе Астиохе. Гесиона призналась, что после ночного появления Эгесихоры ходила к прорицателю. Он потребовал какую-либо вещь, принадлежащую ее отцу. Фиванка не без страха вручила ему маленькую гемму на тонкой цепочке, которую она прятала в узле своих волос. На зеленоватом «морском камне» — берилле — искусный камнерез воспроизвел портрет ее отца; тот подарил его дочери в ее нимфейный (невестин) день — всего три года тому назад. Прорицатель недолго подержал гемму в своих странных пальцах с квадратными концами, вздохнул и с непоколебимой уверенностью заявил, что философ мертв и вероятно, та же участь постигла брата Гесионы еще на стенах их города.

— Теперь у меня только ты, госпожа, — сказала Гесиона, упорно называя так Таис, несмотря на запрещение, — как же мне не следовать за тобой и не делить судьбу? Не отвергай меня, хорошо? — девушка прижалась к коленям Таис.

— Видно, судьба! — согласилась Таис. — Но я не жена и не дочь аристократа, не царского рода, всего лишь гетера, игрушка судьбы, всецело зависящая от случая.

— Я никогда не покину тебя, госпожа, что бы ни случилось!

Таис посмотрела на фиванку лукаво и знающе, слегка высунув кончик языка, и девушка вспыхнула.

— Да, да! Власти Эроса страшится сама Афродита, что же делать нам, смертным?

— Я не люблю мужчин, — с отвращением воскликнула Гесиона, — а если полюблю… убью его и себя!

— Ты гораздо больше девочка, чем я думала, глядя на твое тело, — медленно сказала гетера, прищуривая глаза, чтобы разглядеть открывшуюся Гераклейскую гавань.

Их поджидали, верно рассчитав сроки плавания. Таис увидела Эгесихору, окруженную группой воинов, могучая стать которых была заметна издалека. В тот же день корабль, увезший Эгесихору из Афин и стоявший в Гераклее в ожидании Таис, вышел в трехдневное плавание к Гитию, недалеко от устья реки Эврота, в самой глубине Лаконского залива, где снаряжались спартанские суда. Если бы Эвриклидион продолжал дуть, то плавание сократилось бы до двух дней, но в это время года северо-восточные ветры не были устойчивыми.

Друг Эгесихоры находился в Гитии, собирая свой большой отряд. Кораблем командовал его гекатонтарх — сотник, не понравившийся Таис слишком откровенными взглядами, которыми он старался пронизать ее химатион. Но Эгесихора помыкала воином как хотела, не стесняясь откровенного обожания со стороны меньших начальников и простых копьеносцев, исполнявших роль гребцов, и старого кривого кормчего, чей единственный, круглый, как у циклопа, глаз успевал замечать все творившееся вокруг. Малейшая неточность в ударе весла, несвоевременная отдача рулей, чуть-чуть замедлившая ход корабля — все вызывало резкий окрик, за которым следовала ядовитая шутка. Воины прозвали старого кормчего Финикийцем, но относились к нему с почтением.

Воды Лаконского залива, гладкие, как голубое зеркало дочери Лебедя, подаренное ей самой Афродитой, казалось, замедляют ход судна подобно густому напитку. На полпути, против мыса Кипарисов, море стало травянисто-зеленым. Сюда доходили воды Эврота — большой реки, в верховьях которой — в двухстах сорока стадиях от гавани — стояла столица Лакедемонии — Спарта. Слева высился крутой, скалистый и суровый кряж Тайгета — знаменитое на всю Элладу место, куда относили новорожденных, у которых знатоки из старейшин находили недостатки сложения или здоровья. Приблизилось устье Сменоса с пристанью Лас, заполненной множеством маленьких судов. Корабль прошел мимо нее, огибая широкий мыс, за которым находилась главная, гавань Лакедемонии — Гитий.

Причалили к южной бухте, там, где крутой склон мыса загибался на север, запирая внутреннюю часть гавани. Глубокая вода стояла темным зеркалом, хотя несущий дождевые облака Нот — южный ветер — с силой срывался с прибрежной гряды, ударяя в противоположный край залива. Палуба корабля оказалась локтя на четыре ниже пристани и обтертые бревна ее закраины — на уровне голов Таис и Эгесихоры, стоявших на корме. Обеих гетер, одетых в яркие хитоны, Таис — в золотисто-желтый, а спартанка — в черный, как ночь, удивительно оттенявший золотую рыжину ее волос, заметили сразу. С криком «Элелеу!», «Элелеу!» к ним подбежало несколько воинов и впереди всех бородатый гигант Эоситей, протянувший обе руки Эгесихоре. Та отклонила помощь Эоситея и показала ему на переднюю часть корабля, где под навесом из тростника переступали копытами четыре коня. Спартанцы застыли в не меньшем восхищении, чем перед женщинами, когда воины и два конюха начали осторожно выводить косящихся, прядающих ушами жеребцов. Пара дышловых была той редкостной масти, что афиняне зовут левкофаэс — ослепительно белые, а пристяжная пара — левкопирры, или золотисто-рыжие, под цвет своей хозяйки. Сочетание белого с золотым считалось особенно счастливым с тех пор, как от древнего Крита пришло искусство делать хризоэлефантинные статуи богов.