Видящая истину - Сьюзан Деннард

За поросшей кустарниками опушкой леса на мили растянулось поле. Трава и дикие цветы были Ноэль по пояс, а лошади по грудь, а солнечный свет превращал заросли в море мерцающих огоньков. Хотя казалось, будто Ноэль просто следует за звериной тропкой, вьющейся сквозь траву, она знала, что это было: тропа номаци. Теперь она двигалась медленнее, вокруг нее высоко и пронзительно гудели насекомые. Ноэль с осторожностью пыталась прочесть знаки своего племени.

Палка, воткнутая в землю, которую она заметила почти случайно, предупреждала об острозубом медвежьем капкане на ближайшем изгибе тропы.

Полянка «диких» вьюнков с западной стороны тропинки означала, что впереди ждет развилка: восточное ответвление приведет в туман ведьмы Яда, а другое – в поселок.

Знак за знаком Ноэль продвигалась вперед. И все это время она молилась о силе духа, чтобы та не покинула ее на пороге старого дома, и молилась, чтобы ловушки оказались достаточно мощными и задержали ведуна Крови.

Империя Далмотти позволила номаци жить так, как им угодно, до тех пор пока их кибитки остаются по меньшей мере в пяти милях за пределами любого города Далмотти. Но они по закону объявлены «животными». Если далмоттиец хотел избить или даже съесть номаци, то ему это не запретят и не накажут за это. Такое раньше случалось. Поэтому сказать, что поселок Миденци неласково встречал гостей, значило бы сильно преуменьшить опасность.

Но они не только стремились удержать подальше чужаков, они пытались сохранить собственный народ. Однако всякий, покидавший поселок, становился чужим, а оказаться чужим – этого номаци хотели меньше всего, даже Ноэль.

По крайней мере, она не хотела этого раньше. Но теперь она сама могла назвать себя чужачкой.

Когда наконец показались сигнальные дубы, маскирующие стены поселка, черные и зловещие в ночной темноте, Ноэль остановилась. Это был ее последний шанс бежать. Она могла бы развернуться и провести остаток своей жизни, никогда не увидев племя снова, хотя это могла оказаться очень короткая жизнь. Мгновение тянулось долго и мучительно медленно. Она чувствовала, как удары сердца отдавались эхом в ушах.

Ветер шуршал листьями и шевелил края ее юбок. Кобыла запрокинула голову. Затем начала перебирать ногами. Ей нужно было передохнуть. Поесть.

Луна поднималась на востоке, освещая Ноэль. Она спрятала свою косу под платком. Женщины номаци носили волосы не длиннее подбородка, а у Ноэль коса отросла до середины спины. Ей необходимо было скрыть это. И, хотя ее нос уже много лет был покрыт веснушками, кожа до сих пор была молочно-бледной.

Обычно Ноэль расстраивало, что она не такая смуглая, как Сафи, но сейчас это было более чем кстати. Женщины номаци старались сохранить свою кожу белой, как луна, которой они поклонялись.

– Назовись, – раздалось на гортанном номацийском. Враждебная стального оттенка Нить замелькала слева от Ноэль, а между деревьями можно было разглядеть смутные силуэты арбалетчиков.

Она покорно подняла руки, надеясь, что повязка на ее ладони не слишком заметна.

– Ноэль, – крикнула она, – Ноэль де Миденци.

Дубовые листья шуршали; ветви скрипели. Переливчатых Нитей под деревьями становилось все больше – охранники принялись совещаться.

Крик расколол ночное небо.

Вспорхнули две ласточки.

Крик повторился, и его, безусловно, издал человек, которого Ноэль знала. Девушке показалось, что она падает.

Стремительно падает со скалы, теряя свою отвагу по мере приближения к земле.

«Спокойствие, – закричала она про себя. – Спокойствие от кончиков пальцев на руках до самых пяток. Спокойствие!»

Но она не ощутила спокойствия, пока не раздался оглушительный скрип ворот. Послышались шаги, и женщина в черных одеждах ведьмы Нитей подбежала к ней.

– Ноэль! – воскликнула ее мать, раскинув объятия. Она ступила на траву, вышла на лунный свет, по лицу ее, копии лица Ноэль, текли слезы. Конечно же, лживые слезы, так как настоящие ведьмы Нитей не плачут – а Гретчия была самой настоящей ведьмой Нитей.

Когда она заключила Ноэль в слишком тесные объятия, та заметила, какой маленькой стала мать: макушка еле доставала до носа дочери.

– О Ноэль! – Гретчия громко взвыла… слишком громко. – Ты дома. Я так рада, так рада! – И, еще повысив голос: – Наконец-то ты дома навсегда.

После того как Сафи вымылась в элегантной, ярко освещенной ванной, она последовала за служанкой с волосами цвета красного дерева в свою комнату, где та помогла Сафи одеться в серебристо-белое платье, а затем уложила волосы. Тугие локоны запрыгали и засверкали в лучах заката.

Сафи было непривычно, что кто-то ее одевает и ей прислуживает, – на протяжении семи лет она справлялась без посторонней помощи. Последнее воспоминание такого рода было связано с Прагой, куда ее пригласили на тринадцатый день рождения принца Леопольда Карторранского. Сафи было двенадцать, она была значительно выше всех остальных девочек, и ей отчаянно хотелось оказаться где угодно, только бы не на этом ужасном балу. Другие молодые доньи и доны вечно шептались о ее дяде, а в предыдущий сезон посмеивались над ее нарядом. Леопольд – или Полли, как Сафи всегда называла его, – никогда не насмехался. Хотя он и держался естественно в центре всеобщего внимания, Сафи знала, что это всего лишь игра, – магия говорила ей, что это так. Он мог важничать и красоваться, играя имперского принца, но ему нравилось все это не больше, чем Сафи нравилось быть доньей. Так что неудивительно, что он норовил спрятаться в огромной императорской библиотеке, как только у него появлялась такая возможность, и, к счастью для Сафи, когда она бывала в Праге, он всегда брал ее с собой.

Полли наверняка будет на балу сегодня вечером, подумала Сафи, внимательно разглядывая себя в узком зеркале рядом с кроватью. Прошло восемь лет с тех пор, как они виделись в последний раз, в тот день рождения. Это был самый долговязый и самый симпатичный мальчик во всем императорском дворе. Она не могла представить, как он выглядит сейчас – во что эти длинные светлые ресницы и пружинистые золотые кудри превратились у мужчины, которому уже двадцать один год.

Сафи, конечно, тоже изменилась, и нежного цвета платье это подчеркивало. Тугой корсаж облегал ее нетонкую талию и живот, рукава не закрывали длинные руки. Она не была женственной, хотя спадающие юбки делали линию бедер мягче. Косы оттеняли скулы и яркость глаз.

Она повернулась к служанке, прищурившись.

– Это платье сидит идеально. Да?

– Мастер Аликс талантливо управляется с шелком, миледи.

Сафи понимала, что наряд был сшит специально для нее. Она не стала давить на горничную, чтобы та сказала что-то еще. Женщина, вероятно, знала еще меньше Сафи о том, что за чертовщина происходит.

Как только горничная вышла, оставив изумительную белую накидку на кровати, Сафи метнулась к своей сумке и вытащила оттуда каравенскую книгу.

Потом она шагнула к окну, за которым каналы были охвачены пламенем заходящего солнца.

Призрачный розовый свет пробежал по книге, и, когда Сафи откинула скрипучую кожаную обложку, страницы зашелестели. Книга открылась на странице тридцать семь, на ней заблестел бронзовый крылатый лев. Пиастр. Он служил закладкой и располагался там, где Ноэль закончила чтение.

Сафи быстро просмотрела содержание страницы. Вычурным далмоттийским шрифтом перечислялись каравенские монахи – послушники, диаконы, старцы. Потом были описаны подвиды каждого из званий, специальности, которыми монахи владели.

Дверь в спальню распахнулась, но Сафи хватило времени, чтобы запихнуть книгу в сумку до того, как в комнату вошел ее дядя.

Эрон фон Хасстрель был высоким мужчиной, мускулистым и ширококостным, как Сафи. Но в отличие от Сафи, его пшеничные волосы начали седеть, а под налитыми кровью глазами обозначились лиловые мешки. Может быть, когда-то он и был солдатом, офицером, но сейчас стал обычным пьяницей.

И выглядел еще хуже, чем в прошлый раз, когда Сафи его видела.

Эрон остановился в нескольких шагах от Сафи и почесал макушку. На ней почти не осталось волос.

– Так ты пыталась бежать? Глупо с твоей стороны, Сафия. Ты ведь знаешь, что я всегда тебя найду.

– Стало быть, хорошо, что я упрямая, – ответила она резко. – Я просто буду продолжать сбегать, пока ты не сдашься.

– Ты меня недооцениваешь.

«Правда».

Сафи напряглась. Но прежде чем она успела спросить еще о чем-то свою магию – о том, что это все могло значить, Эрон устремил на нее свой пронзительный взгляд.

– Ради Инан, – протянул он, – почему ты такая бледная? Ты выглядишь так, словно проклятая Пустота настигла тебя.

Эрон вскинул голову, и Сафи заметила, что дядя слегка пошатывается.

– Я полагаю, ты волнуешься по поводу сегодняшнего бала.

– Как и ты, – парировала она. – Как ты умудрился так напиться еще до обеда?

Его губы расплылись в улыбке, злобной улыбке. Он критически осмотрел наряд Сафи.