Сорвавшийся союз. Берлин и Варшава против СССР. 1934–1939 - Яков Яковлевич Алексейчик

Павел Ясеница уточняет, что о разделах «начали говорить с самого начала 1769 года», в этом деле «пальма первенства принадлежит Парижу, Берлину, Вене». Первой такую идею провозгласила австрийская владычица Мария-Терезия. Ее предложение понравилось в Берлине, который и стал главным движителем предложенного процесса. Получило оно одобрение и в Париже. Екатерину II к участию в расчленении Речи Посполитой подтолкнула Австрия, которая еще за два года до подписания первого разделительного трактата заняла польский город Спиш, а заодно с ним Чорстыньское, Новотарское и Сондецкое староства, мотивируя учиненное тем, что Варшава не отдает денежный долг. Узнав об этом, русская царица и произнесла широко теперь известные слова: «Почему бы всем не взять?» Она не могла не видеть и не понимать, что если Речь Посполитую разделят только Вена и Берлин, то граница Австрии выйдет на Днепр, к самому Киеву, а граница Пруссии — к Смоленску и на Западную Двину. Согласиться на такое императрица не смогла.

Самой Речи Посполитой трудно было избежать раздела еще и потому, что эта страна в хозяйственном смысле не развивалась. Адам Смит — один из отцов мировой экономической науки и современник Екатерины II — в своем знаменитом труде «Исследование о природе и причинах богатства народов» отметил, что о наличии в Польше какой-либо промышленности едва ли можно говорить, если не считать немногочисленных «домашних производств, без чего не может существовать ни одна страна». Теперешний польский аналитик автор книги «Поляцтво» Рафал Земкевич, сославшись на сэра Адама, отметил, что тогда на его родине не производилось ничего, «кроме простейших вещей, необходимых для домашнего употребления». Британский исследователь польской истории Норман Девис напоминает, что ту большую страну называли польской забегаловкой, польским посмешищем, даже польским борделем. Доктор наук, польский историк Магдалена Микрут-Маеранек в наши дни пишет даже о том, что в поляках на Западе видели неких индейцев-ирокезов, на первую Речь Посполитую смотрели как на своеобразный заповедник, в котором «узкая элита жестоко трактовала подданных».

В то же время, добавим, вся Европа знала, сколько нужно дать депутату польского сейма, чтобы тот своим возгласом «Не позволяю!», звучавшем на латыни как «Liberum veto!», сорвал принятие парламентского решения. Современный польский писатель Анджей Зелиньский в своей книге «Скандалисты в коронах» сообщает, что цена «Liberum veto» в одно время составляла пятьсот червонных злотых — по нынешним меркам это около 1700 граммов драгоценного металла, так что кричавший на сейме о своем несогласии знал, чем его возглас обернется для него лично. Именно таким способом, уточнил Анджей Зелиньский, в Польше был сорван «в среднем каждый третий из созванных» сеймов, а «в 1741–1760 годах процент срывов достиг 100», значит, почти два десятка лет подряд высший орган государственного управления не смог принимать никаких решений.

Настоящей катастрофой для Речи Посполитой стало XVIII столетие, заключил Павел Ясеница, пришедший к выводу, что к развалу и разделам Речь Посполитую привел «факт фатального пренебрежения государственными трудами», так как «исключительные интересы власти и народа очень часто выглядели как две расходящиеся линии, временами находящиеся и в остром конфликте». Подтверждением обреченности страны стало и то, что даже разбор Речи Посполитой за деньги был узаконен ее сеймом. В апреле 1773 года, делает уточнение Анджей Зелиньский, на утверждение первого раздела польско-литовской конфедерации «три государства-разделителя передали из общей кассы, предназначенной на подкуп послов», 46 тысяч червонцев — это значит почти 160 килограммов золота. Спустя двадцать лет на сейме в Гродно утверждена была конвенция и о втором разделе.

При обращении к истории той Речи Посполитой не помешает сказать, что в ней было много похожего на чудеса. Первым удивительным шагом на пути к ее появлению на европейской карте стала та самая уния, заключенная в 1385 году в замке Крево — ныне это центр сельсовета в Ошмянском районе белорусской Гродненской области. Согласно этой унии еще малолетней польской королеве Ядвиге предстояло стать женой куда более возрастного великого литовского князя Ягайло, а ему надеть на свою голову королевскую корону Польши, так как польские законы не позволяли занимать монарший трон женщинам. Даже после состоявшейся 16 октября 1384 года в Кракове ее коронации она величалась не королевой, а королем Польши. Ягайло же перед этим собирался жениться на дочери московского князя Дмитрия Донского, против которого еще недавно намеревался драться на Куликовом поле рука об руку с татарским темником Мамаем, подвластным только хану Золотой Орды. Однако он «благоразумно опоздал», в расчете на то, что Дмитрий и Мамай нанесут один другому непоправимый урон, в результате чего самым сильным на огромном пространстве станет литовский князь. Просчитавшись, Ягайло сначала подписал договор о своем полном подчинении Дмитрию и о признании православия государственной религией Великого княжества Литовского. Правда, в Москве за это ему пообещали только жену и покровительство, а из Кракова, который был тогда столицей Польши, посулили и королевскую корону. Потому Ягайло, как пишут польские историки, никогда, никому и ни в чем не доверявший, даже семью, в которой родился и вырос, называвший змеиным гнездом, в каждой ситуации предпочитавший иметь как минимум два выхода, пожелал заиметь корону и молодую супругу.

Путь к Кревской унии был весьма трудным еще и потому, что до этого отношения поляков с литовцами были сугубо враждебными. Из-за литовских грабительских набегов все правобережье Вислы считалось опасным для ведения хозяйства. Надвислянские обитатели смотрели на литовцев как на дикарей, юная Ядвига даже подозревала, что у Ягайло есть хвост. Она посылала доверенного человека в баню с будущим мужем, дабы тот удостоверился, что у него все как у людей, напоминает С.М. Соловьев в своей «Истории России с древнейших времен». Юную Ядвигу уломали, убедив ее, что задачей задуманного брачного союза должен стать не только отпор крестоносцам, уже обжившимся на польском севере, но и распространение католицизма на восток путем подчинения Литвы — такова была основная суть унии, придуманной монахами францисканского ордена, который тогда был главным идеологом в государствах Западной и Центральной Европы. В книге «Мысли о давней Польше» Павел Ясеница отметил, что «в действительности на союз пошли два качественно разные мира». Князь А.М. Волконский — историк, дипломат и католический священник — в одном из своих исследований сделал вывод, что «трудно найти в истории другой династический брак, который был бы столь богат последствиями, как устроенный польскими магнатами брак Ядвиги и Ягайло». Явно обозначившийся к тому времени «естественный ход событий — объединение русского народа — остановился». Как бы в виде приданого «Польша