Плевенские редуты - Борис Изюмский

Со злобой глядел сквозь щель забора на пир русских Вылко Халчев. Еще недавно занимался он портняжничеством, дружил с соседом, портным Русовым. Но ремесло плохо кормило Халчева, и он как-то за рюмкой ракии сказал Русову: «Сила берет верх, значит, надо служить силе». Русов назвал Вылко предателем. Они поссорились, а Халчев поступил в турецкую полицию, это освободило его от налогов и повинностей, дало сытую жизнь, сулило награды.

Сейчас Вылко старался запомнить, кто из болгар приносил угощение казакам, кто сидел рядом с их офицером. Вон примеряется торговец рахат-лукума Хасан.

А к молодому казаку подошел Стоян Русов — отродье гордеца, посмевшего оскорбить его, Халчева. О чем-то просит казака. О чем бы это? Такие, как этот сопляк Стоян, потом будут нас же вешать. Отцовская закваска…

Стоян Русов полтора месяца назад возвратился в Плевну вместе с Марином, в его коляске.

В дороге Стоян, по-молодому откровенный и безоглядный, не скрывал от своего нового знакомого и ненависти к турецким властителям, и ожидания русских.

Еще тогда Марин решил, что в Плевне не стоит поддерживать близких отношений с явным плебеем. Это — преждевременно. Но про себя отметил, что в неожиданных поворотах жизни, возможно, юнец когда-нибудь ему и пригодится.

С тех пор они редко встречались. Только два раза Русов видел Марина издали, когда тот входил в конак или шел рядом с эфенди: в тройке, с бабочкой на белой рубашке, с тонкой бамбуковой тростью в руках. Желания продолжить знакомство с Мариной и у Стояна не возникло, хотя, в общем, то, этот образованный юноша был симпатичен ему. Но слишком разным оказалось их положение в Плевне, и не к чему себя навязывать.

Сегодня утром за Стояном зачем-то приходили из полиции. Хорошо, что не застали дома, от них добра не жди.

Отец Стояна — Тодор — при жизни кроил безрукавки, полукафтаны, рубашки, которые мать затем расшивала. Но дела шли все хуже и хуже — мода требовала европейское платье, горожане Плевны предпочитали носить сюртуки и пиджаки. Отец влез в долги, не смог заплатить в срок ростовщические проценты чорбаджи Златану. Турецкий судья засадил Тодора Русова в долговую тюрьму. Там он и скончался. Мать ненадолго пережила отца и умерла в прошлом году. А брат Стояна — тоже Тодор — ушел на заработки в окрестности Истанбула, нанялся землекопом к турецкому паше, строящему дворец. Вот и остался Стоян в Плевне один, как перст. Окончив два класса келейной школы, содержащейся при монастыре за счет пожертвований, поступил он учеником в швейную мастерскую.

Стоян всей силой души ненавидел турок, мечтал об их изгнании, страстно хотел участвовать в этом. Но как? Уйти в леса, в горы? Там найти смелых юнаков? Кабы знать, где они?

И вот эти пришельцы — казаки. Словно посланы самим богом.

Стоян подошел к чубатому светловолосому казаку, сказал:

— Я — Русов.

Тот охотно протянул руку:

— Алексей Суходолов.

Пожатие у казака крепкое, дружелюбное. Стоян, захлебываясь и торопясь, стал умолять Алексея, чтобы он взял его с собой.

— Мой отец сказал: никогда не поднимай руку на русских, если не хочешь заслужить мое проклятие. Братушка, прошу — возьми с собой… Я умею скакать на коне… А здесь лишний час быть тошно…

Из этой сбивчивой речи Алексей все же понял, что Русов просится к ним и умеет ездить верхом.

«Дюже обрадовалась бы Кремона, — подумал Суходолов, — кабы я привадил этого хлопца. Наши все равно вскоре будут издесь. Погутарить с есаулом? Мне коновод нужон… Петька Клевцов утоп в Дунае…»

Слегка охмелевший Афанасьев сидел рядом с болгарином постарше и уверял его:

— Завтра, батя, утром наши придут…

Выслушав Суходолова, сотенный покусал кончик уса:

— Бери коноводом. А там, гляди, станет волонтером у генерала Столетова. Для такого приказа мои лампасы узковаты. — Строго посмотрел на Суходолова: — И чтоб без оплеух.

Снова, обращаясь к болгарину-собеседнику, произнес как клятву:

— Все падем, а вас под турками не оставим!

Николай Григорьевич Столетов действительно командовал болгарским ополчением. В него входили студенты, гимназисты, ремесленники, учителя, огородники, даже священники, сбросившие рясу.

Знаменитый на всю Болгарию Райчо Николов, что в Крымскую войну пятнадцатилетним мальчишкой переплыл Дунай, доставив русским сведения о готовящемся турецком нападении, был награжден серебряной медалью, а потом в России окончил кадетский корпус, этот Райчо Николов обратился сейчас к братьям-болгарам с воззванием: «Время! Минута нашего освобождения наступила! Соотечественники! Стекайтесь к Плоешти, берите ружья. Кто юнак, пускай теперь докажет свое юначество на бранном поле».

И вот потекли в Плоешти такие, как Райчо, добровольные участники сербско-турецкой войны, те, кто уцелел после неудачного апрельского восстания в Болгарии, батраки, работавшие по найму в Румынии. Обутые в царвули из сыромятной кожи, в обмотках, перевитых веревками, шли и шли к Плоешти.

Еще 25 апреля Столетов сформировал две болгарские дружины в Кишиневе, а затем вместе с ними отправился в Плоешти.

Здесь в мае и появилось знаменитое Самарское знамя[17]. Его привезли коренастый, неторопливый в движениях самарский городской голова Кожевников и худощавый, в пенсне гласный думы Алабин.

На площади выстроились волонтеры. На них были короткие черные куртки с медными пуговицами и отложными воротниками, красные погоны, черные широкие шаровары, заправленные в сапоги, барашковые шапки, наподобие кубанок со светло-зеленым верхом и восьмиконечным медным крестом впереди на темной шерсти и воткнутым полевым цветком. За плечи заброшены холщовые мешки.

Начал погромыхивать обнадеживающий весенний гром, словно пробовал свой голос. Воздух томился в ожидании грозы, дальние зарницы походили на отсветы беззвучных взрывов.

В два часа пополудни вынесли Самарское знамя. С малиново-бело-голубого полотнища поглядывали на застывшие ряды Кирилл и Мефодий. На трех лентах, развевающихся на ветру, золотыми нитями вышито: «Самара — болгарскому народу в 1877 году».

Русский посланец Алабин сделал несколько решительных шагов к строю:

— Соколы и сыны Болгарии! — голос у Алабина приятный, громкий. — Это знамя изготовлено русским народом… Символ нашего братства. Увенчайте его победами во славу и честь России и Болгарии.

Генерал Столетов преклонил колено перед знаменем, вбил маленький гвоздь в его древко. Этому примеру последовали и другие офицеры.

— Время действовать! — только и сказал генерал.

К знамени подошел, еще крепко ступая, болгарин Церко, в прошлом гроза Балкан. На шее старца видны следы от турецкого ошейника. Церко взял коричневыми, как виноградная лоза, пальцами край знамени, поцеловал его. Сиплым голосом произнес на всю площадь:

— Да поможет бог пройти этому знамени из конца в конец всю землю болгарскую, да утрут им наши матери, жены и дочери свои скорбные очи, да бежит перед ним все поганое, злое, нечестивое и да ляжет позади него мир, тишина и благоденствие.

Церко протянул святыню унтер-офицеру третьей дружины Антону Марченко, человеку гренадерского роста со смоляными усами:

— На добр час!

В надвинувшихся тучах блеснула молния, близко раздались раскаты грома, похожие на орудийный залп. Дружинники зашептали:

— Добр знак!

— Добро начало!

Барабаны забили «поход». Знамя поплыло над площадью и стало во фронт перед командиром роты Райчо Николовым.

— Церемониальным маршем… — послышалась протяжная команда Столетова, и строй напружинился.

…Двумя месяцами позже знамя это прошелестело над мостом через Дунай, по улицам Систово, и болгары, падая перед ним на колени, шептали:

— Кончились наши страдания.

Ополченцы боготворили своего генерала Столетова, безошибочно почувствовав в нем искреннего и большого друга болгар. Они прекрасно знали незаурядную биографию генерала. Знали, что он в совершенстве владел добрым десятком языков, в том числе и восточных, но пошел по призванию в армию. Вольноопределяющимся поступил в фейерверкеры. Начал Крымскую войну унтер-офицером, получил солдатский Георгиевский крест; уже во время войны был произведен в прапорщики за сражение под Инкерманом. А со временем, после туркестанского похода, окончив Академию Генерального штаба, увлеченно, самоотверженно взялся за подготовку болгарских волонтеров. Скоро их у него было шесть дружин, — по тысяче человек в каждой, при двадцати семи орудиях.

Ополченцам нравилась и внешность этого сорокатрехлетнего человека: густые брови, волосы, гладко зачесанные назад над широким лбом, светлые щетки усов на круглом лице, раздвоенный подбородок, широкий нос — очень русское, открытое и приветливое лицо. Они любили петь песню: