КГБ в смокинге. Книга 1 - Валентина Мальцева

— На мой взгляд, вы удивительно точно сформулировали суть его творчества.

— А почему, собственно, вы спросили?

— В ответ на ваше замечание о кофе. Иногда мне кажется, что Семенов, испытывая естественные для писателя проблемы с сюжетом, не гнушается любыми деталями, способными заполнить брешь и хотя бы частично удовлетворить любознательность читателей.

Он без зазрения совести вплетает в свои романы содержание поваренных книг, народные средства лечения, старые байки, рецептуру кофе…

— Господи, Валя, неужели ваш эликсир сварен по рецепту господина Семенова? — Гескин, явно форсируя протокольную часть нашей встречи, залпом допил свой люминал с сахаром.

— Отчасти, барон, только отчасти…

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказала…

Он засыпал буквально на глазах. Было одновременно страшно и смешно наблюдать за тем, как отбивается от цепких объятий Морфея респектабельный английский барон. «Хватило бы и таблетки», — с непривычной рассудительностью подумала я.

— Вам нехорошо? Может, приляжете в спальне? — больше всего я надеялась, что ответа не услышу вовсе. Но старая аристократическая кость оказалась крепкой. С трудом разлепив веки, Гескин взглянул на меня как-то по-новому, без привычной иронии:

— Прилягу, если не возражаете. На меня почему-то напала сонливость, Валя.

— Ничего удивительного: перелет через океан, кавалерийский наскок на винные погреба вашего любимого клуба, плотный обед — такой букет даже лошадь свалил бы с копыт. И, пожалуй, не стоит забывать, сколько вам лет…

— А сколько мне лет? — даже не спросил, а выдохнул Гескин, ковыляя в спальню. Очевидно, вопрос о возрасте стал последней каплей, поскольку, задав его, барон в бессилии повалился на кровать и трубно захрапел.

— А сколько лет было Иуде? — поинтересовалась я, хотя уже понимала, что в ближайшие шестьдесят минут ответа не дождусь.

16

Буэнос-Айрес. Гостиница «Плаза»

2 декабря 1977 года

Гескин спал.

Оставив барона наедине с его сновидениями, я взяла стаканы, отнесла их в ванную и тщательно вымыла. Потом посмотрела в зеркало. Вообще-то нарциссизмом я никогда не страдала. Наверно, потому, что в детстве была довольно нескладной и угловатой, да и матушка моя, увы, относилась к той категории родительниц, которые видели недостатки только в собственных детях. В зеркале отражалось спокойное, я бы даже сказала, несколько приторможенное лицо. Глаза не горели, румянец на щеках свидетельствовал если и не об отменном здоровье, то, во всяком случае, о хорошем качестве косметики, которую регулярно поставлял мне один автор, заведующий секцией ГУМа.

«Итак, Валентина, с помощью снотворного советского производства ты усыпила подданного ее величества королевы Великобритании. То есть минимум трешник по УК РСФСР ты уже заимела. Судьи у нас суровые, классику не читали, стало быть, разыгрывать на процессе Катюшу Маслову нет смысла. А теперь ответь по совести сама себе: что ты натворила, дуреха? С какой целью? Ну, закимарил старый козлик, а дальше что? Будешь вытаскивать у него из кармана документы, тайком забираться в чужой номер и обшаривать барахло совершенно постороннего человека? Но ты же никогда в жизни не делала этого. Да, никогда. Но сейчас я защищаюсь. Имею я право на элементарную защиту или нет? Они все против меня. Все до единого. Я им — двушка для телефона-автомата, мелочь, тля, обычная телка, подстилка для главного редактора, который о каждом своем оргазме докладывает секретарю ЦК по идеологии. Меня можно рокировать, мною можно запросто жертвовать, на моей стороне нет никого и ничего — ни суда, ни конституции, ни закона. Я одна во всем мире. Но даже зверь в джунглях имеет право на защиту. А я не зверь, я человек, которого превращают в зверя. Ладно, вы сами этого хотели…»

За время моего отсутствия в спальне произошли некоторые перемены: Гескину, по всей видимости, снилась эротическая сцена с моим участием. Теперь он лежал на брюхе и причмокивал. Должно быть, в его сновидении я была ничего себе. Ну-ну, часок они еще порезвятся. А за час, как любил повторять наш спецкор Олежка Сандомиров, можно успеть развестись с женой, вступить в законный брак с любовницей, убедиться, что она блядь, и написать четыре отклика трудящихся на очередную речь Леонида Ильича.

Пиджак Гескина висел на спинке стула. Я вытащила из внутреннего кармана добротный, крокодиловой кожи бумажник и тщательно исследовала его содержимое. Так… Кредитные карточки… Господи, сколько их! С таким количеством «Виз», «Мастер-кардов» и «Дайнерс-клабов» мой причмокивающий, как упырь, гость мог пользоваться неограниченным кредитом даже у архангела Гавриила. Водительские права… London, United Kingdom… Все верно, действительно англичанин, душу я его… Фунты, доллары, песо… Визитная карточка… Чья это?.. Сэр Дэниел Тойнби, Йоркшир… Не знаю такого, дальше… Какая-то квитанция… Счет за обед в «Жокей-клубе»… Все!

Осторожно, опасаясь разбудить Гескина, я сунула бумажник на место и задумалась. А что, собственно, я ожидала найти? Удостоверение полковника КГБ? Служебный пропуск на Красную площадь? Мандат делегата двадцать четвертого съезда КПСС?

«Так, девушка, спокойнее! Ты ищешь хоть какую-нибудь зацепку? Московский адрес, имя издателя где-нибудь в Горьком или Куйбышеве, вырезку из советской газеты? С собой он такие вещи таскать не будет. Следовательно?..» Я поняла, что избежать самого неприятного — вылазки на территорию противника — не удастся.

Взяв со стола грушу с ключом Гескина, я еще раз взглянула на спящего, убедилась, что эротический настрой его сновидений сменился явно порнографическим, и тихонько вышла в гостиничный коридор…

Гескин жил на двенадцатом этаже. Секунду-другую я размышляла, спускаться ли на лифте или воспользоваться лестницей, и остановилась на первом варианте. К счастью, бесшумно разъехавшиеся створки скоростного лифта открыли передо мной совершенно пустую кабину, напоминавшую зеркалами и красной ковровой обивкой будуар опереточной дивы тридцатых годов. Было еще не очень поздно, но, вполне возможно, мне просто везло. Я старалась не волноваться, то и дело напоминая себе, что я в Буэнос-Айресе, а не в московской гостинице «Юность», где перед каждым лифтом сидит кондовая церберша, запрограммированная великой Системой всего на один вопрос: «Вы к кому?» и только на один ответ: «Не положено!»

Коридор двенадцатого этажа был пустынен, как витрина винно-водочного отдела в мытищинском гастрономе наутро после получки. Стараясь придать своей походке непринужденную грацию скучающей шлюхи, разыскивающей вожделенную дверь с номером знакомого денежного мешка, я потопала по красной дорожке, небрежно поглядывая по сторонам. Остановившись возле номера Гескина, оглянулась. Коридор был по-прежнему пуст, словно все обитатели «Плазы» решили провести эту ночь на моей кровати, вместе с Гескином.

Ключ неслышно повернулся в замке, дверь отворилась, я вошла в полутемное пространство.

«Он внезапно ощутил резкую боль в затылке, словно на него обрушилась тяжелая бронзовая люстра, и без сознания повалился на пол…» — вспомнила я весьма некстати застрявшую в памяти фразу из какого-то детективного романа, кажется, Рекса Стаута. «Дочка, почему ты так много читаешь? — я услышала голос мамы совсем близко, словно она, решив взять риск на себя, опередила мои намерения и самостоятельно проникла в номер Гескина. — Восемьдесят процентов информации, почерпнутой тобой из книг, — мусор, который потом никаким пылесосом не вытянешь…» Господи, неужели всю жизнь мне суждено соглашаться с этой женщиной, любящей на расстоянии и всегда ворчащей вблизи?

Я нашарила на стене прихожей кнопку и зажмурилась от потока хлынувшего света. Открывшаяся картина была настолько впечатляющей, что я вдруг ощутила, как по моим щекам скатываются слезы. Вообще я весьма болезненно реагирую на роскошь. Помню, в детстве у меня были какие-то проблемы с гландами, и мама, панически боявшаяся любой хвори, схватила меня в охапку и поволокла к какому-то московскому светилу отоларингологии. Когда горничная ввела нас в приемную, я огляделась и тут же расплакалась: вид массивной кожаной мебели, корешков старинных книг, немыслимые завитушки антикварных бра и глянцевые блики китайского фарфора подействовали на меня гнетуще, хотя я испытывала тогда лишь восторг, переполнявший спартанское сознание мытищинской девчонки. Профессорская приемная запечатлелась в моем сознании навечно. И только теперь, оглядевшись в чертогах Гескина, я поняла, что воспоминания детства были столь же убоги, сколь и наивны. Барон, как выяснилось, снимал королевские апартаменты, в которых я бы с удовольствием провела остаток жизни, если бы не криминальный характер моего визита и не рабоче-крестьянский — моего происхождения.