Не измени себе - Брумель Валерий Николаевич

Американец был настолько убежден в своей победе, что просто не поверил в неудачу. Раздосадованный, он выскочил из ямы, сам поставил планку и тут же побежал обратно, чтобы сразу перепрыгнуть высоту со второй попытки. Его задержали судьи, принялись разъяснять, что нужно дождаться своей очереди. Ник нервно размахивал руками, не соглашался с арбитрами и никак не мог понять, как это он, бесспорный фаворит, сбил какие-то 2.14.

А в начале разбега, уже готовый к прыжку, стоял Габидзе. Он нервно подергивал тонкими усиками и ждал, когда американец наконец успокоится и сядет на скамейку. Он мешал Габидзе сосредоточиться.

Глядя на Ника Джемса, я почувствовал в его поведении «прокол». Обнаружилось, что он не такой уж стойкий, как поначалу казался.

С большим трудом судьям все-таки удалось унести американца из сектора.

Габидзе от негодования уже весь кипел. Это была его самая ответственная попытка. Его лучший результат равнялся 2.12, а сейчас стояло 2.14. И вдруг именно перед этой важной для него высотой такой хаос.

После сигнальной отмашки Габидзе свирепо ринулся вперед и неожиданно для всех взял высоту с первой попытки. Публика изумленно притихла. Было видно, как зрители недоуменно переглядывались.

Откровенно говоря, я не ожидал этого тоже. У меня тотчас возникло неприятное чувство, что я начал отставать. Словно перед самым финишем у тебя из-за спины вдруг вырвался не принимаемый тобой всерьез соперник и, полный сил, начал отрываться.

Я вдруг понял: догнать Габидзе еще можно. Но уже только догнать, а не победить.

Итак, Габидзе сразу получил преимущество перед нами. Во-первых, он был единственным, кто пока преодолел эту высоту. Во-вторых, Габидзе выигрывал у всех по попыткам. Ни одной из них он не испортил. Мне, Глухову, Нику Джемсу еще предстояло нервничать, напрягаться, чтобы перепрыгнуть эти 2.14, но даже в случае успеха мы все равно оставались сзади. По тем же попыткам.

Габидзе стал бесспорным лидером состязаний. Это свершилось, и это надо было быстрее осознать, чтобы как-то изменить положение.

Теперь я, Глухов, Габидзе, не говоря уже об американце, стали непримиримыми соперниками.

Я спросил себя:

«А почему не я? Габидзе каким-то чудом превысил свой личный рекорд на два сантиметра, но ведь следующую высоту он наверняка не возьмет! А у меня 2.17».

Я вновь предстал перед планкой. Во мне было только одно желание, жгучее, нарастающее, — победить! Я забыл обо всем: технике, тактике… Я лишь исступленно внушал себе: «Победа, победа, победа… Только победа!» Изо всей силы помчавшись вперед, я грубо свалил рейку коленом.

Побежал Глухов — то же самое.

На вторую попытку вышел Ник Джемс. Отвернувшись от планки, он вдруг достал из-под майки золотой крестик, что висел у него на груди, и на глазах десятков тысяч зрителей стал молиться. Затем сразу рванулся вперед. Но как-то суетливо, напряженно — я мигом заметил это. С большим трудом Джемс все же оказался по другую сторону рейки. Резко выскочив из ямы, американец радостно воздел руки и принялся подскакивать, как будто он перепрыгнул не 2.14, а побил мировой рекорд.

Публика ему зааплодировала, но уже вяло.

Во второй раз перед планкой встал я.

«Техника, — вспомнил я уроки Скачкова. — Когда стоишь перед высотой — любой! — думай об элементах прыжка. Подробно, неторопливо — только о них! Судьи, зрители, соперники — ничто не должно существовать. Отречься! На минуту, на две отречься от всего, чтобы все завоевать».

Я попробовал сосредоточиться. Планку мне удалось перелететь как из пушки — по заранее заданной траектории. В мой адрес впервые раздались аплодисменты.

Ту же высоту с третьей попытки преодолел и Глухов.

Прошло пять с половиной часов тяжелой борьбы — ни один из моих основных соперников не выбыл из состязания. Приходилось все начинать сначала.

Планку подняли на 2 метра 16 сантиметров. На стадионе понемногу стало темнеть. Было заметно, что все устали. У меня же оставался еще «вагон» силы. Мозг мой работал четко, я ощущал, как сильны и послушны мне мышцы. Тогда я сказал себе:

«Победить должен я! Я и никто другой! Ник почти сломался. Скачков оказался прав — он все выстрелил из себя на последней тренировке. Кроме того, в него перестала верить публика, и он это чувствует. Глухов на этой высоте мне не соперник, Габидзе тоже. Второго чуда с ним не произойдет, он еще не достиг своей наилучшей формы. Остаюсь я! Именно я в свои восемнадцать лет должен выиграть эту Олимпиаду!»

Зачем я сказал себе эту последнюю фразу? Если бы я не произнес ее, так оно бы и случилось, наверное. У меня не сперло бы проклятое дыхание, я бы не зашелся в глубокой дрожи…

К первой попытке решительно направился Ник Джемс. На этот раз он решил не молиться, сразу побежал вперед, мощно оттолкнулся, но в последний момент все-таки дрогнул и уже в полете как-то не-удачно вытянулся. На песок он упал вместе с планкой. Американец бешено ударил возле себя кулаком и, раздраженный, пулей выскочил из прыжковой ямы.

На приступ высоты побежал Габидзе. И ва сей раз собранно, хладнокровно, продуманно. И случилось второе чудо! Рейку он «облизал» на одной технике. После того как Габидзе рухнул вниз, она мелко затряслась. Он замер в неудобной позе и несколько секунд буквально гипнотизировал ее глазами. Планка успокоилась и осталась на месте.

Стадион разразился оглушительными аплодисментами.

«Нет! — вскричал я про себя. — Нет! За счет чего же?»

Понял позже — за счет одного опыта. Огромный соревновательный опыт помог Габидзе сохранить и предельно мобилизовать свои силы для решающего прыжка. Я же, кроме техники и эмоций, пока еще ничего не имел и надеялся на свою природную силу.

Представ перед этой высотой, я приказал себе:

«Должен! Должен, должен! Я должен перелететь ее с первой же попытки! Должен!!»

Мне это не удалось.

Глухову тоже.

Ник Джемс точь-в-точь скопировал свой первый прыжок. Только на этот раз после того, как планка упала, он обхватил двумя руками голову и побежал прочь от прыжковой ямы.

В настроении зрителей произошел явный слом — пока еще не очень громко, но вслед ему засвистели. Стало ясно, что Габидзе добил его первым прыжком на 2.16.

Сразу полегчало — американец отпал как соперник.

Я вновь встал в начале разбега.

«Разбег на всей ступне, — говорил я себе. — Плечи вперед, натянуть маховую ногу, толчок до последнего пальца… до последнего!..»

Я помчался к рейке, все исполнил и оказался по другую сторону. Потом услышал самые бурные, напоминающие раскаты грома аплодисменты в своей жизни.

Глухову эта высота не покорилась. Он выбыл из состязаний, заняв четвертое место.

Когда к планке в последний раз побежал Ник Джемс, было такое впечатление, что он уже вообще не хочет прыгать. Ни напора, ни техники, ни желания не было в его разбеге — одна обязанность. Рейку американец свалил всем корпусом. Публика пронзительно засвистела я заулюлюкала.

Выиграли!

Глухов, Габидзе и я понеслись друг к другу, обнимались, толкались, как дети, подскакивали, хлопали друг друга по спине, плечам.

Стоя, нам долго аплодировал весь стадион.

Мы — именно мы — отобрали у американцев пальму первенства в прыжках в высоту, которую они удерживали на всех Олимпиадах!

И вдруг после этой неистовой радости сразу же возникло ощущение страшной усталости. Меня, точно какой-то прибор, словно выключили из сети, Мышцы, как бы лишившись энергии, сразу обмякли. Не было ни одного желания, ничего не хотелось. Габидзе, по всей вероятности ощутил то же самое.

На стадионе почти стемнело, а прожекторы почему-то не зажигали. Зрители ожидали продолжения борьбы, но мы с Габидзе знали — ее не будет.

Следующую высоту — 2.18 — мы сбили в густых сумерках. Планка еле-еле угадывалась на расстоянии, и прыгать нм пришлось чуть ли не наугад.

Перед второй попыткой вспыхнуло наконец освещение. От него тотчас все переместилось словно; мы перешли в незнакомый сектор, к которому надо заново приноравливаться. Для этого требовалось время, которого уже не было, — соревнования заканчивались.