Плато - Бахыт Кенжеев

Ни снегоуборочной машине, ни колонне грузовиков, пожалуй, не мог принадлежать ровный рокот, нараставший за окном. Скорчившийся поэт привстал и отдернул занавеску. Снизу, из Старого города, оставляя за собой цепочку зажженных окон в невысоких домах, поднималось по улочке Святого Семейства нечто, подозрительно похожее на бронетранспортер, за ним еще несколько. Более того, невообразимая в мирной Аркадии машина вдруг притормозила у горящих окон Сюзанны, даже вроде бы развернулась в сторону подозрительно зажженных окон над новогалльским флагом - и повела застывшим хоботом пушки, словно собираясь произвести предупредительный выстрел по неведомому снайперу с федеративной базукой - однако вместо стрельбы, уничтожившей бы нашу романтическую парочку, лишь деловито покатил дальше.

Притязания новогалльских сепаратистов - до самого последнего времени остававшиеся манифестациями, редкими забастовками и скандальными выступлениями в печати, вдруг перешли все допустимые пределы. Был похищен - и в ту ночь, как выяснилось, убит - министр федерального правительства. Соседки Сюзанны уже включили приемник на кухне, освещенной тусклым безоконным электричеством, и неурочный голос диктора объявлял о введении военного положения в Городе и на всей территории Новой Галлии. Доигрались, влетела к Сюзанне одна из растрепанных соседок, допрыгались, какая же идиотка, на кой черт ты уговорила нас вывесить этот идиотский сепаратистский флаг? Кто это у тебя? Я иностранец, сказал перепуганный поэт, запахивая на волосатой груди мятый женский халат, и невесть зачем добавил: гражданин Отечества.

Что такое военное положение - комендантский час? - спросила Сюзанна. - Придется до утра у меня сидеть.

Да. Комендантский час. До восьми утра, наверное. Я помню.

У нас никогда в жизни этого не было, - закричала соседка, - Господи Боже, дожились, и у нас теперь то же самое, что повсюду, и все из-за того, что какие-то лягушатники требуют независимости. Они же пропадут без нас. Что они умеют, кроме своих пирогов с фаршем и студня из свиных голов?

Переведи ей, что я уже это слышал, сказал Поэт. В пивных, после того, как наши танки вступили в Богемию.

Вам бы вообще заткнуться, огрызнулась соседка. Живете в своей крысиной дыре и пожираете одну страну за другой. Почем мне знать, зачем вы, лично вы, сюда прикатили? Агитировать?

Заткнись, ради Христа, сказала Сюзанна. Мой друг вообще диссидент, его случайно выпустили из страны, он по-галльски двух слов связать не может. И вообще катись, что за манера врываться без приглашения.

Поэт-фрондер краем уха слышал о националистах Новой Галлии, даже видел по отечественному телевидению буйные демонстрации, взрывы на улицах Города и угрюмых полицейских с дубинками. Но демонстрации показывали каждый день, во всех странах мира. Граждане Отечества только смеялись над своими журналистами и кинооператорами. И если танки на улицах поразили даже Сюзанну, и не одну ее, то что уж говорить о госте из Столицы.

Сюзанна, сказал он, ты уверена, что в гостинице не обнаружат моего отсутствия? Я всегда могу подтвердить, что ты был у меня, засмеялась Сюзанна, по суетливому голосу поэта-фрондера вдруг раз и навсегда поняв, что он, собственно, имел в виду, когда говорил о свободе и об ее отсутствии..

Как странно, - он обернулся к Сюзанне, - выходит, что у вас тут тоже есть какая-то жизнь? Я-то думал, что Аркадия - рай для идиотов.

Ты сам идиот, - Сюзанна улыбнулась, - не дай никому Бог такой жизни.

Грохот военной колонны совершенно затих. Наступило утро - как и положено, с щебетом городских воробьев, с узкой тенью парящей чайки на мостовой, кое-где, в тени, еще покрытой влажным, смерзшимся снегом. Кутаясь в синтетический, слишком холодный для весеннего утра плащ, поэт поцеловал Сюзанну и, сутулясь, ушел вниз, к старому городу. Он обернулся издалека, но помахать на прощание рукой было уже некому.

Недели через две она прочла в новоамстердамской газете о трагикомическом эпизоде на отечественной таможне, через которую поэт пытался, ссылаясь на свое высокое призвание, провезти два чемодана запрещенных книг. Уголовного дела не возбудили (хотя могли бы), но где-то в архивах тайной полиции появилась роковая резолюция - развернувшая дальнейшую биографию поэта в пределах отечества в крайне неблагоприятную сторону. Напрасно он пытался ухватиться за ненадежный, пропахший чернилами и портянками воздух великой державы, напрасно сочинил (и ухитрился напечатать) вполне посредственные стишки о том, как прекрасная молодая испанка среди ночи упрекает некоего поэта в том, что он ищет смысл жизни в тайне и красоте, и ничего не пишет о страшном, разорванном противоречиями мире - а по улице уже грохочут танки, в дверь стучатся, чтобы арестовать поэта, а возможно, и расстрелять его в подвале гостиницы. Это стихотворение, почти поэма, отвратило от поэта немало поклонников - и в то же время почему-то особенно взбесило туповатые власти Отечества, став, в сущности, последней публикацией бедолаги на родине. Впрочем, Сюзанна была польщена - она ни на секунду не сомневалась, что ночной гость забудет о ней сразу после того, как захлопнет скрипучую дверь на улицу и спустится по железной наружной лестнице, крытой мохнатой джутовой дорожкой.

Глава пятая

Справедливо писал поэт (не фрондер, а другой, замученный утопистами еще в тридцатые годы) о телефоне, похожем на застывшую лягушку. Это - по контурам, по основательной прыгучей посадке. Цветом же своим - черным, с отливом, - старомодный аппарат скорее напоминал ворона, из тех, что столетиями пасутся на башнях Тауэра, оскорбляясь, когда их принимают за ворон. Диск повизгивает при наборе номера, на первых страницах тяжелой телефонной книги - черно-белые флаги мировых держав, от Исландии до Новой Каледонии, коды, инструкции, расценки. Где-то в пустой и холодной высоте кружатся летучие мыши спутников, раскидывая прямоугольные крылья солнечных батарей и антенн. Сигнал бежит по световоду, без щелчка замыкаются и размыкаются электронные контакты, голос превращается то в свет, то в электричество, то в радиоволны, разбегается куда-то к Бете Лебедя. Есть теория: зеленые человечки на дальней звезде видят в свои сверхмощные телескопы то, что случилось на нашей земле десять тысяч лет тому назад. Даже стук сердца в пустой комнате сотрясает воздух, даже вздох рождает электрические колебания - и решительно все записывают на компьютерные микрокристаллы эти зеленорылые, юркие, по ночам шебуршащие у изголовья солдатской железной кровати - скрип рычага, осмысленный шорох ресницы, утяжеленной полновесной слезой. Гость сам не знал, отчего ему пришло в голову позвонить. И когда после усталого голоса славянской телефонистки, рассыпавшего незначительные дежурные слова, вдруг раздались долгие гудки, он откинулся на подушку и сжал трубку до посинения в пальцах.

Тот конец земли, как выяснялось, существовал. Поди ж ты, стремительно думал Гость, изнемогая, не в моем чистилище раздается звонок, а там, в аду - в раю, на кривоногом столике, тщательно вычищенном сначала грубой, затем мелкой, а там и мельчайшей, почти шелковой шкуркой. Уезжая, Хозяин оставил ему весь набор своих столярных инструментов. Олифа, два слоя лака, эпоксидный клей, замешанный в баночке из-под детского яблочного пюре. Тащить дурацкий столик, не влезавший в такси, по зыбкому, пахнущему жизнью, весеннему городу, чувствовать глупую гордость отца семейства, хозяина гнезда! И хмелеть от глупейшего счастья, откидываясь назад - посмотреть на матовые, отшлифованные наконец плоскости. Чистое блаженство после нудных часов возни с бездарными до сенной лихорадки текстами. А еще до журнального столика была иная мебель, а до мебели - напряженнейшие хлопоты, увенчавшиеся однокомнатной квартирой с большой кухней и застекленным балконом. За окном семейного гнезда медлительно протекала река - не чета, конечно, той, что в Городе, но все же река, с баржами, речными трамвайчиками и вдовьими криками тяжелых пароходов. Он нередко сидел вечерами на берегу, морщась от гогота выпивающей в кустах молодежи. На траве уже выступала роса, мальчик спал, и Маргариту обступали взбалмошные сновидения - то ли плод, то ли источник ее убедительных дневных фантазий. В ней пропала героиня Борхеса - с такой легкостью верила она своим собственным выдумкам. Теперь она рыдала в трубку, и мальчишка, разбуженный голосом отца в несусветную рань, тоже пустился в рев.

"Ў...ты мне снишься... !" донесся до него загробный голос.

Вот и правильно, подумал он, вот и я переместился для нее из мира пошлой яви в другие, возвышенные области, туда же, где обретается первый муж, погибший в автомобильной катастрофе, неразделенная страсть поэта-фрондера (вот это стихотворение посвящено мне, и это, и это, а вот книга с автографом, почерк не похож от волнения), служба стюардессой на международных авиалиниях - устная библиотека убедительных выдумок, которыми сопровождалась их жизнь до женитьбы. Когда все это мало-помалу начало рассыпаться, Гость не стал уличать жену - скорее восхитился пропадающему втуне таланту, и вот теперь а теперь волей-неволей давал дал ему новую пищу. Представляю, как она сейчас носит черное платье и в слезах рассказывает любовнику о моей трагической гибели в лесах Африки, или службе разведчиком в Аркадии, как прекрасен и умен я сам в этих рассказах. Он щурился на телефон - черный на черном фоне, - а за окном никак не могла разродиться гроза, полыхая молниями настолько отдаленными, что и через двадцать сердечных биений было не слыхать грома.