Цветущий холм среди пустого поля (сборник) - Юрий Вяземский

Некоторые толкователи утверждают, что сатана нагло лжет и никакой реальной власти ему не предано. Другие возражают: мир во зле лежит и балом правит сатана, по меньшей мере правил до Крестной жертвы. Мне ближе точка зрения Ефрема Сирина, учившего, что сатана «не… по своей природе… имел власть, но потому, что сами люди того хотели; ибо Писание говорит: „кому вы отдаете себя в рабство и послушание, того вы и рабы“ и пр. (Рим. 6. 16)».

Видите ли, Иван Федорович, в толковании второго искушения я почти полностью согласен с вашим Великим Инквизитором. Более того, считаю, что тут он высказал несколько замечательных мыслей, другим толкователям на ум не пришедших. Вот первая: «С хлебом тебе давалось бесспорное знамя: дашь хлеб, и человек преклонится, ибо ничего нет бесспорнее хлеба, но если в то же время кто-нибудь овладеет его совестью помимо тебя – о, тогда он даже бросит хлеб твой и пойдет за тем, который обольстит его совесть». То есть хоть и сбивчиво, но гениально: обольщение совести бесспорнее обольщения желудка, – и радостно бросали земные хлеба свои и голодные шли, бежали, ползли за обольстителями совести, за бесспорным знаменем политики, на котором начертаны мощнейшие социальные потребности человечества. Они тоже сформулированы Великим Инквизитором. «Приняв этот… совет могучего духа, ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник…» Весь вопрос в том, перед кем преклониться, кому вручить совесть и как и во что всемирно объединиться: в муравейник, в стаю, в стадо, в государство, а может быть, все-таки в Церковь, где каждый раб Божий, и чем больше раб Божий, тем свободнее, тем личностнее и тем независимее от тысячи других рабств, неизбежно опутывающих человека, если он не раб Божий: рабство государству, рабство городу, рабство семье. Ибо истинный раб Божий ничьим другим рабом быть не может и не бывает. Ибо написано: «Господину Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи», а всякому другому, дерзающему господствовать над тобой и требующему поклонения, кем бы он ни был: любимой женщиной, мудрым учителем, могущественным правителем, да хоть папой римским или православным патриархом, один ответ: отойди от меня, сатана. Если от рабства Богу уводит и вручения совести требует, только так и возможно ответить. Христос так ответил, самый Раб и самый Свободный. Не только сатане, но и Петру, вставшему на Его пути к Крестной жертве; мать Свою, Пресвятую Богородицу, отказался признать, когда явилась помешать Ему исцелять людей…

«Мы взяли меч кесаря, а взяв его, конечно, отвергли тебя и пошли за ним». А это третье открытие вашего Инквизитора. Одно это замечательное слово, которое он так уверенно произнес: «конечно». Взявший меч кесаря за Богом идти, конечно, не может, ибо у того, кто с мечом, и у того, кто с крестом, конечно же, пути разные. И у первого – насилие меча, у другого же – авторитет любви и сострадания. Этот-то вопрос и решался тогда на горе: с чем идти в мир, с крестом или с мечом, каким образом завоевывать людей, какой власти подчинить их: власти силы или любви. И Бог, воплотившийся в Иисусе, говорил Ему: установи Царство любви, а сатана искушал: установи диктатуру силы, с диктатурой-то проще и порядок навести, и хлеба перераспределить так, чтобы всем досталось, и страдать Тебе на кресте не придется – на этой горе путь свой закончишь, и никакой Голгофы не будет.

Поддайся Он искушению, и гора, о которой до сих пор спорят, реальна или нереальна, тотчас реальной бы стала: не на горе разве утвержден был дворец Ирода, не на холмах разве возведены и римские цитадели, и Московский Кремль, и американский Капитолий. Горы эти и холмы, конечно, не такие уж высокие, во видно с них может быть далеко, и особенно дальнозоркие политики едва ли не все царства земные ухитрялись с них обозревать, управляя ими, мечом и диктатурой авторитет свой насаждая. Но для Иисуса эти реальные вершины власти, на которые ему предлагали спуститься, приняв условия грязного мира, эта самая реальность была для Христа нереальной, и Он велел сатане отойти в сторону, не мешаться под ногами на единственно возможном для Него пути. И тут состоялось еще одно искушение, третье.

«И повел Его в Иерусалим, и поставил Его на крыле храма, и сказал Ему: если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз; ибо написано: „Ангелам Своим заповедает о Тебе сохранить Тебя; и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею“. Иисус сказал ему в ответ: сказано: „не искушай Господа Бога твоего“. (Лк. 4. 9—12)

Большинство толкователей думают, что и тут от Иисуса требуется чудо. И вот рассуждают, в каком месте храмового крыла был поставлен Иисус: ближе к отвесной скале, обрывающейся в долину Кедрона, или на площадке, на которой каждое утро появлялся священник с трубой; куда предлагалось прыгнуть Иисусу: в долину со стопятидесятиметровой высоты или прямо во двор храма? Куда бы Он ни прыгнул, Он, дескать, сотворил бы величайшее из чудес, ибо попрал бы сам закон всемирного тяготения и тем самым, разумеется, произвел неизгладимое впечатление на народ.

Мне же грешным делом кажется, что не в чуде тут дело, а в Тайне. Впрочем, вполне возможно, что дьявол именно чуда от Иисуса требовал. Я готов согласиться с теми церковными писателями, которые утверждали, что сатане была неизвестна тайна Христова пришествия и он не узнал в Иисусе вочеловечившегося Бога. Это неоднократное «если Ты Сын Божий» как бы показывает неуверенность дьявола. Вполне возможно, что он хотел теперь не столько искусить, сколько для самого себя проверить это загадочное существо, которое предано ему на искушение. Вот если прыгнет и не разобьется, тогда все сразу станет ясным. Может быть, он и не заботился о человеческих очевидцах этого экспериментального прыжка; да и были ли они, эти зрители, в момент самого высшего и сакраментального испытания.

Но сознательно или неосознанно, ибо тут он подступил уже к пределу своей сатанинской мудрости и всяческой логики, дьявол требовал от Иисуса демонстрации не чуда, но Тайны. В псалме 90-м, из которого сатана выдернул цитату, в первом стихе говорится: «Живущий под кровом Всевышнего под сению Всемогущего покоится». Вот эту сень и этот кров искуситель и захотел увидеть ныне снятыми, и может быть, даже разорванными, ибо предлагалось-то прыгнуть и прыгнуть вниз. А этого прыжка, этого свержения нет ни в одном из стихов 90-го псалма, а в других псалмах (например, 14-м и 23-м) как раз об обратном направлении говорится: о восхождении на гору Иеговы и в Его святую обитель. На Тайну посягнул, явление Славы Божией желал спровоцировать и ангелов Божиих узреть. «Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил ты лишь к избранным и для избранных? Но если так, то тут тайна и нам не понять». Это уже ваш, Иван Федорович, Великий Инквизитор говорит. И он-то понял, вопреки большинству толкователей, что не о чуде речь идет, а о Тайне. И в самом его вопросе ответ сформулирован: если душа слаба, то как она может вместить «страшные дары»; если Тайна, то как ее понять слабым и к восприятию Тайны не подготовленным.

«Не искушай Господа Бога твоего» – это и дьяволу было сказано, но в особенности же тем людям, которые в гордыне и самомнении с Тайной Божией пытаются экспериментировать, слепые требуют немедленно увидеть, безрукие тянутся к покрову, внутренне грязные и уродливые желают внешнего светлого преображения и нагло утверждают, что, дескать, уже преобразились и вот-вот таинственно вознесутся над всякой горой и всяким храмом, а на самом деле падают вниз, в объятья греха, дьявола и смерти.

«О, конечно, ты поступил тут гордо и великолепно, как бог, но люди-то, но слабое бунтующее племя это – они-то боги ли?» – вопрошает Великий Инквизитор. Да полноте, ваше преосвященство. Где ж тут гордость и великолепие?! Прямо обратным образом поступил: отказался от демонстрации Своей силы и Своего великолепия, дабы людей не искушать и не подталкивать к унизительной гордости и жалкому великолепию.

«Тогда оставляет Его диавол, и – се, Ангелы приступили и служили Ему» (Мф. 4.11). Вот тут только и явил Себя в Силе и Славе, когда остался наедине, когда все три искушения – хлеба, власти и Тайны – были уже позади. И пища небесно-земная была в изобилии, и властью пользовался, которая ни одному из земных властителей не снилась (кому из них служат ангелы?), и Тайна приоткрылась, зримая, может быть, даже зверям, так как Марк прибавляет: «и был со зверями…» (Мр. 1. 13).

А впереди ждали Его еще две горы: Масличная (Елеонская) с терзаниями и с молениями о миновении чаши и Лобная (Голгофа), на которой распяли Его, и после которой Тайна Иисуса Христа приоткрылась уже всем желающим зреть и понимать. «Ибо тайна бытия человеческого, – рассуждает Великий Инквизитор, – не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его все были хлебы». Совершенно справедливо, и многие даже атеисты эти слова восторженно цитируют. Но для чего все-таки жить? Ни ваш Великий Инквизитор, ни сами вы, Иван Федорович, как автор на этот вопрос не отвечаете. Так что не посетуйте, если я предоставлю слово Владимиру Соловьеву: «Человеческое начало, поставив себя в должное отношение добровольного подчинения или согласия с началом божественным как внутренним благом, тем самым получает вновь значение посредствующего, единящего начала между Богом и природою, и эта последняя, очищенная крестного смертию, теряет свою вещественную раздельность и тяжесть, становится прямым выражением и оружием Божественного духа, истинным духовным телом. В таком тело воскресает Христос и является Церкви Своей». Вот для этого и жить! Для единения с природой, с людьми и человечеством, с Богом, за Христом, со Христом и во Христе, преображающем и обоживающем и нас, и космос, и саму смерть превращающем в жизнь вечную. А для чего другого жить? Для того, чтобы, как предлагает Инквизитор, подчинившись сатане, тихо и незаметно перейти в небытие? Да ведь это не только не цель жизни – это и не жизнь вовсе! Кому нужна такая цель? И Тайна тут в чем? Нет тут никакой тайны! – как воскликнул Алеша Карамазов.