Белое чудо - Анна Масс

— А ну, уходите с горки! — крикнула другая. — Мало вам места!

Мы подобрали портфели, отряхнулись и ушли из скверика. Не хотелось ругаться с бабками. Разве они поймут?

Из невидимых репродукторов лилась бодрая музыка. По ледяным дорожкам проносились мальчишки на «норвегах» и, красиво покачиваясь, проплывали парочки.

Я поднялась по обледенелому помосту и вошла в гардероб. Тут было тепло, пахло буфетом, кожей и еще чем-то свежим и приятным — может быть, тающим снегом?

Румяный старик с красной повязкой на рукаве длинного тулупа надорвал мой билет и кивком указал на окошко, где выдавали напрокат коньки.

Сидя на длинной скамейке, я шнуровала ботинки. Рядом со мной и напротив на таких же скамейках сидели, переговариваясь, девчонки и парни в нарядных свитерах.

Кто просто отдыхал, положив ноги в сапожках с припаянными к ним фигурными коньками на деревянные стояки, кто закусывал. Здесь была особая, спортивная атмосфера, дух доброжелательности, и я пожалела, что до сих пор не научилась кататься. Здесь я не чувствовала себя своей, растерянно озиралась и заранее огорчалась тому, что эти симпатичные парни увидят мою неуклюжесть.

Правда, я пришла сюда не ради спорта, а с тайным заданием. Это меня утешало и даже приятно волновало.

Наконец я зашнуровала ботинки и встала. Щиколотки тут же подогнулись, ноги стали такими тяжелыми, словно я напялила на них чугунные утюги. Придерживаясь за спинки скамеек, я кое-как побрела к двери, ведущей на каток. Меня легко обходили девушки, мальчишки и даже старики. Они шли на коньках уверенно, словно в обычной обуви. Распахнув дверь, в которую, клубясь, врывался морозный пар, они сходили по обледеневшим мосткам на лед и тут же включались в ритм всеобщего плавного движения и музыки.

А я вцепилась в перила, не решаясь спуститься, потому что там, внизу, не было никакой опоры.

Потом все-таки спустилась и оттолкнулась от поручней. Коньки чуть-чуть проехали по негладкому, выщербленному льду. Я зашаталась, теряя равновесие и чувствуя себя так, словно коньки — отдельно, а я — отдельно. Вытянув вперед руки, я заковыляла на подкашивающихся ногах, стараясь держаться поближе к снежной обочине, чтобы стремительные бегуны не налетели на меня с разбегу.

Время от времени я выходила на снежную обочину и отдыхала. Коньки утопали в снегу, и я испытывала привычное ощущение почвы, которая не уходит из-под ног. Но долго так не простоишь, начинал пробирать холод, и, тяжело вздохнув, я снова делала шаг на ледяную гладь и снова, балансируя руками и всем телом, пыталась установить контакт с собственными ногами. Если меня что и согревало в эти минуты, то это злость на Таньку, которая обрекла меня на такие мучения да еще опаздывает.

— Какая встреча! Ленка! Вот неожиданность!

Явилась наконец. Но как натурально врет, просто Софи Лорен.

— Шурик, это моя лучшая подруга Лена Александрова, я тебе о ней рассказывала. А это — Шурик. Познакомьтесь, пожалуйста!

Шурик был такой длинный, что казалось, голова его уходит в перспективу. Вязаная шапочка, стоящая на его голове торчком, еще более увеличивала сходство с башней, увенчанной шпилем.

— Шура, — представился он баском и снял перчатку.

Я попыталась снять варежку с замерзшей руки. Это было не так-то просто, потому что в варежке находился целый склад: входной билет, номерок от гардероба и пятьдесят копеек мелочью. Шурик держал свою руку на весу, и это меня нервировало. Я рванула варежку, и все содержимое со звоном посыпалось на лед.

Шурик и Таня все подобрали и всыпали обратно в варежку, но теперь уж пожимать друг другу руки было вроде поздно.

— Ты здесь давно? — спросила Таня.

— Вторые сутки! — сердито ответила я, еле шевеля онемевшими от холода губами.

— Мы бы давно пришли, но у Шурика с утра была тренировка по баскету, — виновато сказала Таня.

Мы замолчали, не зная, как приступить к главному. Танька сделала мне знак: «Давай начинай!» Я пожала плечами.

Таня умоляюще прижала к груди руки. Но мне ничего в голову не приходило. Может, если бы я не так окоченела, я бы что-нибудь придумала. У меня, кажется, даже мозги замерзли. Я взглянула на Таню и отрицательно покачала головой. Она покрутила пальцем около лба, как бы говоря: «Думай скорее!»

Шурик, не подозревая о нашем безмолвном диалоге, кружил возле нас, отрабатывая какое-то фигурное движение.

— Хочешь, Шурик поучит тебя кататься? — с надеждой в голосе произнесла Таня.

— Нет уж, не надо, — пробормотала я.

— Что ты! Знаешь, как он здорово катается! Он тебя научит. Шурик, потренируй ее!

— Не хочу! — сопротивлялась я. — Я же и так еле стою!..

— Вот он тебя и научит! — упорствовала Таня.

Ей, наверно, казалось, что она здорово придумала: наедине с Шуриком я скажу все, что нужно.

Шурик послушно взял меня за руки, крест-накрест.

— Корпус наклони вперед, — сказал он. — А коленки согни. — У него было симпатичное лицо с доброй, даже какой-то виноватой улыбкой, словно ему самому было неловко, что он такой длинный.

Он повел, и я поехала, спотыкаясь, сбиваясь с ритма, изнемогая от собственной неуклюжести, телом ощущая, как не интересна и не нужна ему, как хочет он поскорее закончить этот круг и вернуться к Тане. И хотя он был вежлив, честно учил меня, даже один раз остановился и показал, какие надо делать движения при повороте, все равно я с облегчением вздохнула, когда мы вернулись к Тане.

— Ну как? — спросила она, имея, конечно, в виду наш разговор.

— Ничего не вышло, — вздохнула я.

— Почему? — вмешался простодушный Шурик. — Для первого раза не так уж плохо. Ты что, действительно никогда раньше на коньки не становилась?

— Очень давно, в детстве, — ответила я. — Недалеко от нашего дома, во дворе, маленький каточек был. Помнишь Танька?

— Смутно припоминаю, — ответила она.

— А я помню. Меня мама туда на санках возила. — И вдруг неожиданно для себя брякнула: — Я тогда еще только в седьмом классе училась.

Таня ахнула и захохотала.

— В каком, в каком? — переспросил Шурик.

— В седьмом!

— А что же ты говоришь — давно? Год назад всего!

— Год! Конечно, давно. Целый год!

— Пойдем, Шурик, покатаемся? — радостно предложила Таня. — Или давайте знаете как? Втроем! Мы по бокам, а Лена — посередке.

— Да ну, — отказалась я. — Домой лучше пойду.

— Ну иди, — легко согласилась она. — А то ты правда замерзла. Вон даже нос посинел.

И оттого что она так легко согласилась, мне стало обидно: значит, дело сделано и я ей больше не нужна.

Взявшись за руки, они умчались от меня, а я стояла на разъезжающихся коньках и смотрела им вслед. Потом доползла до гардероба, плюхнулась на скамью, расшнуровала и сняла ботинки. Освобожденные ноги блаженно заныли.

А настроение испортилось.

Может, я завидовала Тане?

На моей парте лежала записка. Я развернула ее и прочла: «Когда будет перемена, выйди на лестничную площадку. Надо поговорить. Не думай, что я иду на попятный, просто у меня прошла вся злость на тебя. Н».

Почерк Рудковской. Я обрадовалась. По правде говоря, я жалела о нашей ссоре. С Ниной было хоть и трудно, но интересно. Она не давала мне спокойно жить, ее деятельная натура и меня вызывала на ответную деятельность. А с тех пор как мы с ней поссорились, я плыла по воле волн. Исчезло давление, но чего-то словно не хватало.

Когда прозвенел звонок, я пошла на лестничную площадку. Почти вслед за мной явилась Нина. У нее было строгое выражение лица, без слов говорившее, что пришла она сюда не ради примирения, а по делу.

— Я долго думала и решила, — сказала Нина, — что раз мы с тобой находимся в одном коллективе, то мы не имеем права совсем не общаться. О возврате наших прежних отношений не может быть и речи. Ты оказалась не тем человеком, который... с которым... которому...

Она запуталась в придаточных предложениях и сделала паузу. Смысл фразы и без того был ясен. Я кивнула, молча соглашаясь, что я не тот человек, с которым... Но Рудковская, верная себе во всем, не могла не довести мысль до конца.

— ...которому я могла бы доверить все свои заветные мысли и чувства. Но общественная работа не должна страдать от того, что наши личные взаимоотношения не сложились. Ты с этим согласна?

— Согласна.

Нина помолчала немного.

— Хочу начать в газете борьбу за моральный облик некоторых наших девочек, — сказала она, глядя на меня из-под очков своими строгими глазами. — Не знаю, удастся ли. Очень трудно, но нужно, потому что больше терпеть нельзя. Ты должна мне помочь. Если ты не совсем антиобщественная личность.

Я немножко даже обиделась. Конечно, мне было далеко до Нининой принципиальности, но и антиобщественной личностью я себя не считала.

— В чем помогать-то? — спросила я.