Дом, в котором меня любили - Татьяна де Ронэ

В конце дня я узнала немного больше о баронессе де Вресс, урожденной Луизе де Вильбаг, которая в восемнадцать лет вышла замуж за Феликса де Вресса. Я также узнала, что у нее две дочки, Беренис и Аполлина, что она любит цветы, которые ежедневно меняются в ее доме на улице Таран. И заказывает она их только у Александрины, потому что мадемуазель Валькер «по-настоящему понимает цветы», — очень серьезно сказала баронесса, глядя на меня своими огромными глазами.

Сейчас, мой дорогой, я должна отложить письмо. Я так долго писала, что у меня разболелась рука. Храп Жильбера создает ощущение безопасности. Теперь я свернусь клубочком под одеялами и посплю, сколько получится.

Мне снятся странные сны. Последний был просто удивительным. Я лежала на спине в каком-то поле и смотрела в небо. Был очень жаркий день, и плотная ткань зимнего платья раздражала кожу. Земля подо мной была необыкновенно мягкой, и когда я повернула голову, то поняла, что лежу на высокой постели из лепестков роз. Чуть смятые и увядшие, они издавали чудесный аромат. Я слышала, как какая-то девушка напевает песню. Похоже, это была Александрина, но точно я не знала. Я хотела подняться, но поняла, что не могу этого сделать. Мои руки и ноги были связаны тонкими шелковыми лентами. Говорить я тоже не могла, мой рот был заткнут хлопчатобумажным шарфом. Я попыталась вырваться, но мои движения были медленными и неуклюжими, как если бы я была одурманена. И, обессилев, я осталась лежать. Мне не было страшно. Больше всего мешали жара и солнце, которое обжигало мое бледное лицо. Если я пролежу так долго, то у меня выступят веснушки. Пение стало громче, и я различила приглушенные шаги и шелест розовых лепестков. Надо мной склонилось какое-то лицо, но я не могла понять, кто это, потому что глаза слепило солнце. Потом я разобрала, что это тот ребенок, которого я не раз видела в книжной лавке, девочка с круглым личиком дурочки, тихое трогательное создание. Я не могла вспомнить ее имени, но каким-то непонятным образом она, кажется, была связана с месье Замаретти. Когда я приходила за книгами, она часто бывала там, сидела на полу и играла с воздушным шаром. Иногда я показывала ей картинки из повестей графини де Сегюр. Она смеялась, или, вернее, громко завывала, но я к этому уже привыкла. И вот она была в моем сне и играла с ромашками на моем лбу, заходясь от хохота. Меня охватило волнение, а обжигающее солнце иссушало. Я в гневе глухо закричала, и девочка испугалась. Несмотря на мои просьбы, она отодвинулась, а потом удалилась неловкой, почти звериной побежкой. И исчезла. Я продолжала кричать, но из-за шарфа никто не мог меня услышать. А я даже не знала ее имени. Я ощутила беспомощность и разрыдалась. Когда я пробудилась от этого сна, по моим щекам все еще текли слезы.

Улица Хильдеберта,

18 мая 1865 года

Моя дорогая мадам Роза!

Это мое первое письмо к вам, но у меня есть предчувствие, что не последнее. Жермена спустилась сказать, что вы не придете сегодня в лавку из-за сильной простуды. Я искренне огорчена, и мне будет очень вас не хватать! Поправляйтесь поскорее.

Я берусь за перо, пока Блез занимается первыми поставками дня. Сегодня утром у меня холодно, и я, пожалуй, рада, что вы лежите в теплой постели и Мариетта и Жермена заботятся о вас. Я так привыкла к вашему присутствию, что с трудом переношу вид пустого стула в уголке, где вы обычно сидите со своим рукоделием. Не сомневайтесь, что все клиенты будут о вас спрашивать. Но больше всех огорчится наша божественная баронесса. Она спросит у Блеза, где вы, что случилось, и, конечно, пошлет вам маленький подарочек, может быть книгу или шоколадные конфеты, которые мы обе так любим.

Я очень ценю наши беседы. Я мало разговаривала со своими родителями. Отец предпочитал водку семейным беседам, а моя мать не отличалась нежностью. Должна признаться, я росла в одиночестве. В каком-то смысле вы стали для меня матерью. Надеюсь, это вас не смущает. У вас уже есть дочь, которая тоже носит имя цветка, но вы, мадам Роза, действительно заняли большое место в моей жизни, и я это остро ощущаю, глядя на ваш пустой стул. Однако я хочу поговорить с вами о другом. Это трудное дело, и я не уверена, что смогу с ним справиться. Но я попробую.

Вам известно мое отношение к работам, проводимым префектом. Я помню, что вы смотрите на это по-другому, но я должна освободиться от тяжкого груза того, что я знаю. Вы убеждены, что из-за близости к церкви наш квартал защищен, что работы по украшению города не затронут ваше семейное гнездо. Я в этом далеко не уверена. Как бы то ни было, я прошу вас подумать, что может произойти, если поступит сообщение о сносе вашего дома. (Я знаю, вас ранит такое предположение и вы ненавидите сейчас меня за это. Но вы слишком много для меня значите, мадам Роза, чтобы я опасалась вашего временного недовольства.)

Помните, вы помогали мне доставить лилии на площадь Фюрстенберг, когда в своей мастерской умер художник Делакруа? Пока мы размещали цветы, я услышала разговор двух господ. Один, элегантный джентльмен с усиками, закрученными кверху, и в хорошо отглаженном костюме, обсуждал префекта и его команду с более молодыми, вероятно, не таким важным господином. Я слушала не особенно внимательно, но вот что я уловила: «Я видел план ратуши. Все эти темные улочки вокруг церкви, что на углу, исчезнут. Они слишком узкие и сырые. Хорошо, что старика Делакруа больше нет и он этого не увидит».

Я никогда не говорила вам об этом, потому что не хотела волновать. И я думала, провожая вас по улице Абей, что это случится еще нескоро. Я также надеялась, что улица Хильдеберта избежит разрушения, потому что она расположена сразу за церковью. Но сегодня я вижу, с какой быстротой идут работы, в каком бешеном темпе, как прекрасно они организованы, и чувствую, что назревает опасность. О, мадам Роза, мне страшно.

Блез принесет вам это письмо, и я умоляю вас, дочитайте его до конца. Мы должны обдумать самый худший вариант. У нас еще есть время, но его не так уж много.

Посылаю ваши любимые розы. Всякий раз, как я собираю букет или вдыхаю их аромат, я думаю о вас.

Сегодня утром у меня почти ничего не болит. Удивляюсь крепости своего организма. Это в моем-то возрасте! Возможно, это потому, что я молода душой? Или потому, что не испытываю страха? Потому, что знаю, что вы ждете меня? Сегодня мороз еще усилился. Снега нет, только солнце и голубое небо, которое я вижу из кухонного окна. Это наш город, или, вернее, город императора и префекта в свой лучший день. О, я просто счастлива, что не вижу этих «новых бульваров, таких длинных, таких широких, таких геометрически правильных и скучных, как большая дорога», как я прочла у братьев Гонкур.

В один из летних вечеров Александрина потащила меня на прогулку по новым бульварам, проложенным за церковью Мадлен. Был жаркий, удушливый день, и я наслаждалась свежим покоем своей гостиной, но она не хотела ничего слушать. Она заставила меня надеть красивое платье (рубинового цвета с черной отделкой), поправила мою прическу и настояла, чтобы я надела крохотные ботинки, которые вам так нравились. И вот такая элегантная пожилая дама, как я, вместо того чтобы оставаться дома с чашкой отвара и мохеровым пледом на коленях, вынуждена была отправиться смотреть мир! Разве не в прекрасном городе я живу? И я вежливо позволила руководить собой.

Чтобы доехать до площади Мадлен, мы сели в битком набитый омнибус. Не могу описать, какие толпы на этих длинных проспектах. Неужели в столице столько жителей? Мы с трудом пробирались по новеньким тротуарам, обсаженным каштанами. А какой шум, Арман! Непрекращающийся грохот колес, цоканье копыт. Голоса и смех. Продавцы газет, выкрикивающие заголовки статей; девушки, торгующие фиалками; огни витрин, новые уличные фонари. Светло как днем. Представьте нескончаемую вереницу колясок и пешеходов. Казалось, что все выставляли напоказ себя и свои туалеты, украшения, замысловатые головные уборы, щедрые груди и округлые бедра. Красные губы, прически в локонах, сверкающие драгоценные камни. В магазинах ошеломляющее разнообразие товаров, качества, расцветок. Посетители ярко освещенных кафе сидели за столиками, рядами расставленными на тротуарах, а между ними поспешно сновали официанты, высоко поднимая подносы.

Александрина, после яростной перепалки, завладела столиком (я никогда бы не осмелилась на это), и мы смогли наконец сесть. Как раз за нами шумная группа мужчин распивала пиво. Мы заказали сливовый ликер. Справа от нас сидели две чрезмерно накрашенные щеголихи. Я отметила их глубокие декольте и крашеные волосы. Александрина покосилась на меня. Мы понимали, кто они и чего ждут. И вот очень скоро один из мужчин, сидевших за соседним столиком, направился к ним нетвердой походкой и, наклонившись, что-то прошептал. Через несколько минут он, пошатываясь, удалился, подхватив этих дамочек, под одобрительные замечания и свист своих товарищей. «Возмутительно», — беззвучно произнесла Александрина. Я кивнула в знак согласия и отпила глоточек ликера.