Предания о неземных пришельцах (Сборник) - Анна Зегерс

Что же, собственно говоря, мы все предполагали?

А вы? Неужели вы хладнокровно высчитали ту цену, которую мне предстояло заплатить? Я спрашиваю просто, без всяких эмоций, как вы всегда требовали. Без эмоций, свободный от всех старых привязанностей, я наконец-то мог выйти из некой игры, правила которой мы столь долгое время почитали священными. В их защите я более не нуждался. Заподозрив, что вы именно это предвидели и даже этого желали, я лишь пожал плечами. Я открыл тайну неуязвимости — равнодушие. Ничто не жгло меня, когда при мне произносили некое имя, когда я слышал некий голос… Значительное облегчение, профессор, благодаря чему я многое мог позволить себе. Когда я закрывал глаза, мне не было более нужды искать болезненного наслаждения в длинной череде картин, рисующих— что уже само по себе постыдно — постоянно одну и ту же пару в одних и тех же ситуациях. Напротив, меня одолевали видения будущего: блестящее окончание эксперимента, мое имя у всех на устах, восторги, награды, неувядаемая слава.

Вы качаете головой, вы порицаете меня. Но что вы хотите, способен ли я был на то, что не удается большинству мужчин, — жить без самообмана, лицом к лицу с действительностью? Вы, возможно, надеялись, что хоть одному человеку это удастся — вашему творению. Что вы сможете наблюдать за ним и отзвук его чувств упадет на вас, чувств, которые вы давным-давно себе запретили, способность к которым постепенно, видимо, утратили (осталось у вас, по всей вероятности, одно — ощущение невосполнимой утраты). Но я разочаровал вас. Сам того не замечая, я теперь тоже предпочитал легкие пути, и успех эксперимента, варварская бессмыслица которого больше уже не была мне столь очевидна, совершенно серьезно сделался средоточием моих устремлений. Мне снова вспоминается история из классической древности, рассказанная доктором Рюдигером. Сам того не зная и не желая, я оказался все-таки шпионом в тылу противника и разведал то, что должно было остаться мужской тайной, дабы никто не посягнул на ваши привилегии, а именно: что начинания, которыми вы увлекаетесь, не могут составить ваше счастье и что мы, женщины, обладаем правом на сопротивление, когда вы пытаетесь вовлечь нас в свои дела.

Нет, профессор, ни одна богиня не сошла, чтобы ослепить предателя, если, конечно, вы не хотите назвать привычку, которая нас ослепляет, всемогущей богиней. Но частичная слепота, а ей подвержены едва ли не все мужчины, начала одолевать и меня, ибо без нее в наше время невозможно в полной мере пользоваться своими привилегиями. В случаях, когда раньше я бы вспылил, ныне я оставался равнодушным. Не свойственное мне прежде довольство овладело мной. Соглашения, на которые мы хоть раз пошли, даже испытывая к ним сильнейшее недоверие, получают над нами неотразимую власть. Я воспретил себе грусть, как бесплодное расточительство времени и сил. Мне уже не казалось опасным, что я теперь причастен к тому разделению труда, которое оставляет женщинам право на печаль, истерию и неврозы, а также милостиво разрешает заниматься разоблачением душевных переживаний (хотя душу ни один человек еще не отыскал под микроскопом) и работать в неисчерпаемой сфере изящных искусств. А мы, мужчины, вынуждены взваливать на свои плечи всю громаду земного шара, под тяжестью которого мы едва не валимся с ног, и посвящать себя реальной жизни, трем ее китам: экономике, науке, международной политике.

Какого-то бога, который явился бы, чтобы наградить нас даром ясновидения, мы отвергли бы, пылая неподдельным негодованием… Равно как бесцельные жалобы наших жен.

Но до этого, профессор, я еще не дошел. Времени не хватило. Приступы прежнего беспокойства стали одолевать меня. Пожалуй, меня могло бы еще спасти какое-то потрясение. Или вопрос. Или два слова…

Как я познакомился с вашей дочерью Анной? Я познакомился с нею вовсе не как с вашей дочерью — это ничем не обоснованное подозрение, — а как с очень умненькой, чуть задиристой юной особой, случайно сидевшей в киноклубе рядом со мной, которую я — уже не случайно — пригласил на порцию мороженого. Все получилось очень просто. Она не станет возражать, объявила она, если я заплачу за нее, она сидит без гроша, а раскошелиться придется, полагает она, вовсе не бедняку.

Намерения? Самые обыкновенные. Если уж суждено мне было петухом обхаживать женщин — а женщины не дают мужчине покоя! — так почему бы не эту девушку, которая понравилась мне своим ироническим смехом?

Но оказалось, что в петухе никакой надобности не было. Для Анны я, надо думать, был немолодым господином, придурковатым, как большинство мужчин, — это ее слова, вам они, конечно, знакомы, — которому уже многое не понять. К примеру, заявила она, киношники только что пытались нас попросту оставить в дураках. Да, кстати, ее зовут Анна (клянусь, вашу фамилию она мне не назвала). Она принципиально за то, чтобы не облегчать мужчинам их задачи. Они и так обленились, даже любить им лень, считает она; в один прекрасный день им будет лень управлять миром. И тогда они навяжут нам свои ужасающие преимущества в виде равноправия, гневно заявила ваша дочь. Покорно благодарю, но я в этом не участвую.

Почему она пригласила меня к себе домой? Клянусь вам… Впрочем, довольно клятв. Разумеется, будь я мужчиной, я влюбился бы в Анну. Да, что-то шевельнулось во мне, если вас это успокоит. Но на этот раз шевельнулось еще кое-что противоположное. И все уравновесилось. Анна, видимо, что-то почувствовала и притихла. Она меня не совсем понимает, сказала она, тем не менее я ей симпатичен. Она хотела бы, чтобы я послушал ее пластинки.

У вашей калитки я бы еще мог повернуть. Но мне захотелось увидеть, как мы с вами выпутаемся из создавшейся ситуации. Быть может, и вам хотелось того же. Быть может, вы хотели доказать мне, что расхлебаете кашу, которую сами заварили. В противном случае вам же ничего не стоило предотвратить приглашение к ужину.

И вот я, новый знакомый вашей дочери Анны, сижу напротив вас во главе стола за ужином, и меня пристально разглядывают ваша жена и ваша престарелая мать. Ничего себе шуточка. Вам не стоило большого труда сделать хорошую мину при плохой игре. Да, мы с вами разыгрывали немые сцены — ничего, кроме взглядов и жестов. Но одно стало ясно: вы соглашались на безоговорочную капитуляцию. Игра подошла к концу. Что и говорить, никаких нитей вы больше в руках не держали. Вы попали в трудное положение и сознавали, что получили по заслугам. Вам это шло, а меня разоружало. Я мог выбирать, стоит ли еще придерживаться добровольно какого-либо правила нашей игры. Вы же не знали, что из игры я уже выбыл. Того человека, перед которым вы соглашались капитулировать, здесь за столом не было.