Бродяги Севера - Кервуд Джеймс Оливер

Прежде чем солнце окончательно закатилось за горизонт, Мики прошел еще около четверти мили на юго-восток. В сгущающейся тьме он вышел на волок Большой скалы между реками Бивер и Лун.

Тропы тут, собственно говоря, не было никакой. Лишь изредка охотники или торговцы, возвращаясь с севера, перетаскивали тут свои лодки с одной реки на другую. Волк, бродящий в этих местах, чуял здесь человеческий запах не чаще трех-четырех раз за год. Но в этот вечер запах человека у Большой скалы был настолько свежим, что Мики застыл на месте, словно перед ним возник еще один Учак. Одно всепоглощающее чувство заставило его на мгновение окаменеть. Все остальное было забыто — он наткнулся на след человека, а следовательно, на след Чэллонера, своего хозяина. И Мики пошел по этому следу — сначала медленно, словно опасаясь, что след может ускользнуть от него. Стало совсем темно, но Мики упрямо шел вперед под зажигающимися звездами. Все уступило место страстному собачьему желанию вернуться домой, к хозяину.

Наконец, почти уже на берегу реки Лун, он увидел костер. Костер этот развели Макоки и белый путешественник, к которому старый кри нанялся в проводники. Мики не бросился к ним без оглядки. Он не залаял и даже ни разу не тявкнул. Суровая школа лесной жизни уже многому его научила. Он тихонько пополз вперед и припал к земле неподалеку от границы освещенного костром круга. Тут Мики разглядел, что у костра сидят двое мужчин, но ни тот, ни другой не был Чэллонером. Впрочем, оба курили совсем так же, как курил Чэллонер. До него доносились их голоса, очень похожие на голос Чэллонера. И лагерь был совсем таким же: костер, висящий над ним котелок, палатка и аппетитные запахи готовящегося ужина.

Еще две-три секунды — и он вступил бы в светлый круг. Но тут белый человек встал, потянулся, как обычно потягивался Чэллонер, и поднял с земли толстый сук. Он направился в сторону Мики, который пополз ему навстречу и вскочил с земли, когда их разделяло пять шагов. На щенка упал отблеск костра, и в его глазах отразилось пламя. Человек увидел его, и импровизированная дубинка взвилась в воздух. Если бы она попала Мики в голову, он был бы убит на месте, но ее толстый конец вообще его не коснулся, а тонкий ударил по шее и плечу с такой силой, что его отшвырнуло в темноту. Произошло это так быстро, что человеку показалось, будто его дубинка точно поразила цель. Он крикнул Макоки, что убил не то волчонка, не то лису, и бросился от костра во мрак.

Сук отбросил Мики в густые ветки карликовой ели, и он замер там в полной неподвижности, несмотря на мучительную боль в плече. На фоне костра он увидел темный силуэт человека, который нагнулся и поднял сук. Он увидел, что прямо на него бежит Макоки, тоже сжимая в руке толстую палку, и съежился в комок, стараясь стать как можно незаметнее. Его охватил ужас, потому что он понял истинное положение вещей. Это были люди, но Чэллонера тут не было. А они охотились на него с палками. Мики хорошо понял, зачем им эти палки. Только чудом его кости остались целы.

Он лежал затаив дыхание, пока люди шарили вокруг. Индеец даже сунул свою палку в густые ветки ели, среди которых он прятался. Белый все время повторял, что своими глазами видел, как зверь упал, и один раз остановился так близко от убежища Мики, что нос щенка почти коснулся его сапога. Затем белый вернулся к костру и подбросил в него сухих березовых поленьев, чтобы пламя костра осветило все вокруг. Сердце Мики перестало биться. Но они начали искать в стороне от его елки, а потом вернулись к костру.

Мики пролежал так больше часа. Костер почти угас. Старый индеец завернулся в одеяло и лег возле тлеющих углей, а белый ушел в палатку. И только тогда Мики решился выползти из-под спасительных веток. Прихрамывая на каждом шагу, он затрусил назад по тому же пути, по которому так недавно с надеждой торопился сюда. Запах человека уже не будил в щенке радостного волнения. Теперь этот запах таил в себе угрозу. Он означал опасность. И Мики хотелось уйти от нее как можно дальше. Он предпочел бы еще раз встретиться с совами или даже с Учаком, но только не с человеком, вооруженным палкой. С совами он мог драться, но он чувствовал, что на стороне палки всегда будет подавляющее превосходство.

В ночном безмолвии Мики приплелся к дуплистому стволу, возле которого встретился с Учаком. Он снова забрался в дупло и до рассвета зализывал свои раны. На рассвете он вылез наружу и доел остатки вчерашнего кролика.

После этого он пошел на северо-запад — в ту сторону, где остался Неева. Теперь Мики уже не колебался. Неева был ему необходим. Ему хотелось сунуть нос в теплый бок медвежонка, хотелось облизать его, пусть даже от него разит падалью. Ему хотелось услышать смешное дружеское ворчание и хрюканье Неевы. Ему хотелось снова охотиться вместе с ним, хотелось играть с ним, хотелось прикорнуть бок о бок с ним на солнышке и уснуть. Теперь он почувствовал, что Неева стал неотъемлемой частью его мира.

И Мики побежал на северо-запад.

А Неева гораздо выше по ручью с надеждой и тоской все еще трусил по следу Мики.

Они встретились на залитой солнцем небольшой полянке, примерно на половине пути между поваленным деревом и уступом. Встреча произошла без каких-либо бурных проявлений чувств. Щенок и медвежонок остановились и посмотрели друг на друга, словно проверяя, не произошло ли какой-нибудь ошибки. Неева прихрюкнул. Мики завилял хвостом. Они обнюхали друг друга. Неева взвизгнул, а Мики тихонько тявкнул. Казалось, они поздоровались.

«А, Мики!»

«А, Неева!»

Затем Неева растянулся на солнцепеке, Мики улегся возле него. До чего же все-таки странным оказался этот мир! Время от времени все разлеталось вдребезги, но потом обязательно как-то налаживалось. И вот сейчас все опять пришло в полнейшее равновесие. Друзья снова были вместе и чувствовали себя совершенно счастливыми.

Глава XI

Шел месяц Вылета Птенцов — дремотный жаркий август властвовал в северном краю. От Гудзонова залива до озера Атабаска, от Водораздела до Голых Земель безмятежный покой одевал леса, равнины, болота и в солнечные дни, и в звездные ночи. Это был муку-савин — время возмужания детенышей, время роста, время, когда зверье и птицы вновь получали полную власть над своими бывшими владениями. Ибо человек в эти месяцы покидал дебри, раскинувшиеся на тысячу миль с запада на восток и с севера на юг. Тысячи охотников с женами и детьми собирались на факториях Компании Гудзонова залива, кое-где вкрапленных в это безграничное царство когтей и клыков, — собирались, чтобы провести несколько недель тепла и изобилия, веселясь, отдыхая и набираясь сил для тягот и лишений новой суровой зимы. Эти недели называли муку-савин — Великий праздник года. Это были недели, когда они расплачивались со старыми долгами и заводили новые на факториях, куда съезжались, словно на большую ярмарку. Это были недели развлечений, ухаживаний, свадеб, недели духовного и физического насыщения перед приходом мрачных и голодных месяцев.

Вот почему для обитателей леса тоже наступал праздник, и они вновь на короткое время становились единственными властителями своего мира, из которого исчезал самый запах человека. В них никто не стрелял, их лапам не грозили капканы и ловушки, на их тропах не лежала соблазнительная отравленная приманка. В болотцах и на озерах кричали, трубили и крякали гуси, лебеди и утки, не опасаясь за птенцов, которые только-только начинали учиться летать; рысь беззаботно играла с котятами и не нюхала ежеминутно ветер — не принесет ли он весть о приближении грозного двуногого врага? Лосихи без всякой опаски открыто входили в воду озер со своими телятами, росомахи и куницы весело резвились на кровлях опустевших хижин. Бобры и выдры упоенно катались с глиняных откосов и ныряли в своих темных заводях, пернатые певцы сыпали звонкие трели, и по всем дебрям Севера слышалась первозданная песня непуганой первобытной природы. Новое поколение зверей и птиц вступало в пору юности. Сотни тысяч детенышей и птенцов доигрывали детские игры, кончали курс обучения, быстро росли и готовились встретить свою первую зиму, чреватую еще неизведанными лишениями и опасностями.