Эффект преломления - Диана Удовиченко

На больших печах бурлили котлы, исходили вонючим паром. Пахло серой и еще чем-то мерзостным. Посреди подвала стояла молодая графиня — полуголая, на обнаженной белоснежной груди поблескивали капельки пота. Костью мешала она варево в котлах, выкрикивая непонятные слова. И из печи белые обломки торчали — топилась печка тоже на костях…

Вокруг сидели черные кошки, смотрели на Эржебету человеческими глазами.

Вдруг один из котлов зарычал, изрыгнул клуб пара, окутавший весь подвал. Из этого сырого облака возникла Дарволия и тут же принялась нюхать воздух.

Агнешка с Пирошкою убежали. И до сих пор не могли забыть ужаса. А страшнее всего — что кость в руке госпожи была человечья.

Тогда и поверила Пирошка подруге. Как не поверить, если все своими глазами видала? А сейчас вот и предсказания Агнешки сбываться начали — уморила Эржебета старую барыню.

— Что ж делать, Агнеша? Неужто правда потравила?

— Молчи, Пирошка, наше дело малое. А то и нас изведет лидерка.

Между тем в зале Дарволия шепнула Эржебете:

— Обедать пора, госпожа.

Графиня взглянула устало.

— Бдение бдением, да нельзя вам голодать, госпожа, — настаивала колдунья. — Кровь исцелять нужно…

Эржебета молча подчинилась. Она верила мольфарке, ведь именно после ее лечения графине стало легче. Правда, странным было то лечение…

Отец Иштван Мадьяри решительно постучал в ворота замка. Отпер здоровенный гайдук, оглядел священника, молча посторонился, пропуская внутрь.

Отец Иштван недавно принял приход. Молодой, полный честолюбивых замыслов, мечтал влиять на умы паствы, наставлять на путь истинный. Слухи, ходившие о графине Надашди-Батори, несколько насторожили его, хотя и не показались достоверными. Жена одного из богатейших людей Венгрии, прославленного воина, влиятельного аристократа — и колдовство? Невозможно.

Наконец он представится графине и постарается понять, есть ли в сплетнях хоть толика истины. Правда, повод для знакомства весьма печален, но что поделать. Все мы бренны…

Размышляя так, отец Иштван вошел в замковый двор. Пахло дымом, лошадьми и потом. Вокруг пестрели шатры, возле них сидели смуглые люди — замок был пристанищем цыган. При виде священника они скалились, делали отвращающие знаки и поминали свою кровавую богиню Сару Кали.

Осторожно обойдя нахальных язычников, отец Иштван шагнул в услужливо распахнутые слугою двери, оказался в замке и принялся подниматься по лестнице. Здесь царил сумрак, было безлюдно.

Он споткнулся обо что-то мягкое, податливое и чуть не упал. Раздался вопль, похожий на младенческий, темная тень порскнула из-под ног. Кошка. Черная, тощая. Спустилась на две ступеньки и уселась, злобно сверля священника желтыми глазами.

Отец Иштван поежился — жуткая, колдовская тварь. Огляделся и обмер: кошки были повсюду, словно в одно мгновение возникли из воздуха. Сидели вокруг на ступенях, выглядывали с верхних ярусов и шипели, протягивая к нему когтистые лапы. Некоторые, самые наглые твари подбегали к ногам, пытались укусить. А в желтых глазах — несвойственный зверю разум.

Молитвой отгонял ведьминское отродье. Помогало, правда, плохо. Наконец все же откуда-то вывернул слуга со свечою и пошел впереди, показывая дорогу. Казалось, малый и сам побаивается черных зверьков.

— Откуда у вас их столько? — спросил отец Иштван.

— Не знаю, — пролепетал слуга. — Сами множатся…

Больше он ничего не сказал, только распахнул перед священником высокие двери:

— Госпожа ждет.

Она сидела за обеденным столом. Траурное платье оттеняло нечеловеческую белизну прекрасного лица, на котором кровавой раной смотрелись алые губы. Отец Иштван взглянул в бездонные глаза и едва не отшатнулся — из них глядело безумие.

Возле кресла графини стояла немолодая женщина — простоволосая, в свободном платье, подливала в кубок из кувшина. На блюде перед графиней лежали какие-то неаппетитные красные куски.

К столу не пригласили. Эржебета глянула тяжело, недобро. Отец Иштван откашлялся:

— Сочувствую вашему горю, дочь моя…

Графиня медленно кивнула, отпила из кубка. Над верхней губою осталась алая полоса. Священник мысленно вознес молитву. Это не было похоже на вино. Это напоминало…

Тонкий язык медленно прошелся по губе, слизывая красную влагу. Отец Иштван подавил желание зажмуриться — так непотребно и страшно выглядела в этот момент графиня.

— Я пришел, чтобы…

— Мать моего мужа будет похоронена по обряду истинной веры. — Голос Эржебеты звучал высокомерно. — По евангелическому обычаю.

Не было сил спорить. Отец Иштван поклонился и молча вышел. Он боялся возразить этой странной, страшной женщине.

«Что было у нее в тарелке?» — вертелась в голове мысль, когда священник пробирался мимо кошек по лестнице. Хотя… он уже догадался. Эржебета ела мелко порезанное сырое мясо. Чье? Отец Иштван не был уверен, что хочет это знать.

В ворота влетел всадник. Соскочил с коня, бросил поводья подоспевшему слуге, кинулся в замок, едва не сбив с ног священника.

— Простите, святой отец…

Дьёрдь Турзо ни кошек не замечал, ни темноты — взлетел по лестнице, растолкал слуг в коридоре, рванул на себя дверь…

На пороге стояла странная женщина — высокая, волосы лохмами вокруг скуластого лица, глаза — два зеленых болотных огня.

— Николау, проводи гостя в малую залу. Графиня сейчас спустится.

Дьёрдь послушно проследовал за лакеем. Оставшись в одиночестве, принялся нетерпеливо мерить комнату шагами.

Эржебета не заставила гостя долго ждать. Вошла вскоре. Держалась прямо, несла себя гордо, и траурный наряд ее не портил. Он кинулся вперед:

— Графиня, сочувствую горю. Едва узнал — к вам…

Смотрела на Дьёрдя, да только не его видела. В черных глазах — страх пополам с безумием:

— Ференц?.. Что с ним?

Понял, заторопился:

— Нет-нет, что вы… Ференц жив-здоров, волей Божьей. На войне он. Это я случайно оказался неподалеку, по важным делам семьи. Сегодня до меня дошли слухи о смерти вашей свекрови, приехал выразить соболезнование…

Черное пламя утихло, потом полыхнуло вновь, теперь в нем горели гнев и презрение.

— Ференц бьется с турками, а вы здесь… Послала ему письмо, да не знаю, получит ли. А ведь что за дело может быть важнее похорон матери? Ваши дела, видно, много серьезнее, раз оставили друга одного на войне…

Сказала, развернулась — и вышла, по-прежнему гордая, несгибаемая. Невыносимо прекрасная. Дьёрдь понимал: это страх и горе в ней говорят. Но легче от этого не становилось. Хотелось догнать, схватить за плечи, встряхнуть, зарычать в лицо, что не один ее Ференц — хороший воин, он, Дьёрдь, тоже от врага не бегает…

Не стал. Понимал: ничего не докажет. Она одного ждала, а пришел другой. Бесполезно спорить с разочарованной женщиной. Да и Турзо не последний человек в империи, не привык унижаться.

А все же болела душа. Он, Дьёрдь Турзо, взрослый мужчина, воин, дворянин, политик, которого ценили сами Габсбурги, перед Эржебетой чувствовал себя мальчишкой. И ничего не мог поделать.

Он знал многих женщин. Умел комплиментами добиваться взаимности придворных красавиц и после штурма очередного селения, разгоряченный дракой, пьяный от крови, грубо брал рыдающих пленниц. В своих владениях развлекался с хорошенькими служанками, и среди знатных девиц подыскивал себе достойную невесту.

Но стоило ему расстаться с любой из них, как он забывал ее лицо, запах, голос… Лишь одна всегда стояла перед внутренним взором. Хотелось сказать ей об этом. Взять. Не отпускать никогда. Не мог. Но и отказаться совсем не умел. Всякий раз, как встречал ее, Дьёрдь дурел от страсти и ощущения тяжелого, грязного греха.

Грех он видел не в самом желании. В том, что желал женщину своего лучшего друга.

Деревня Урмис, сентябрь 1576 года от Рождества Христова

— Вперед, сучьи дети! — орал Ференц. — Кто отступит, того сам положу! Бей проклятых нехристей!

Напрасно подгонял граф своих солдат — они и без того готовы были за ним хоть в огонь, хоть в воду. Ференц был хорошим командиром: трусости, непослушания не спускал, зато отличившихся щедро награждал. Его люди в захваченных селениях брали богатую добычу и знатно пировали. Сам же полководец на привалах ел с солдатами из одного котла, в походах дрался с ними плечом к плечу и вместе веселился во взятых городах.

Надашди слыл самым бесстрашным, самым удачливым и самым жестоким бойцом во всей Венгрии. Не раз получал он награды за доблесть и заслуги перед короною из рук самого императора Фердинанда.

Всем сердцем Ференц ненавидел турок, из-за которых родная Венгрия была разорвана на части. Бить тварей — вот главное его дело. И плевать, что девять лет назад подписан мирный договор с султаном, по которому Османы получали все завоеванные венгерские земли. Война все равно продолжается, то там, то тут вспыхивают сражения, турки с венграми бесконечно отбивают друг у друга города и селения.