На глазах у сорока миллионов - Эд Макбейн

Он решил, что изобьет ее сегодня ночью.

Он снова бросил взгляд на часы – четверть первого – и удивился, где они так долго болтаются. Может, ему следовало пасти их, когда они вышли из кино, а не бежать стремглав сюда. И все же, если Белобрысый...

На улице показалась машина, он отступил в тень и стал ждать. Машина двигалась медленно. “Смелей, Белобрысый, – думал он, – за тобой хвоста нет, нет нужды ездить так медленно”. Он ухмыльнулся в темноте. Машина остановилась у тротуара. Белобрысый вышел и, обойдя машину, открыл дверцу для девицы, а затем вместе с ней подошел к парадному. Девица жила на верхнем этаже серого четырехэтажного здания. На табличке рядом с ее звонком значилось: С. ФОРРЕСТ – это первое, что он выяснил о ней в свое время, почти два месяца тому назад. Чуть позднее он взломал замок ее почтового ящика и обнаружил два письма, адресованных мисс Синтии Форрест. Это хорошо, что она была не замужем, поскольку в противном случае ее мужу бы не поздоровилось. Одно из них было от парня, который служил в Таиланде в Корпусе мира. Парню повезло, что он уехал в Таиланд, иначе бы к нему обязательно пришли и потребовали бы прекратить писать письма своей маленькой возлюбленной.

Теперь Белобрысый открывал для нее внутреннюю дверь парадного. Девушка пожелала ему спокойной ночи – ее голос хорошо был слышен и на его стороне улицы, – а Белобрысый отдал ей ключи и что-то сказал, что он разобрать не смог. Дверь за девицей закрылась, и Белобрысый спустился по ступеням, вышагивая странной полицейской походкой, словно боксер, идущий к рингу, где его ждет спарринг-партнер: убрав голову в плечи – это был известный у легавых трюк, а глаза его скорее всего обшаривали улицу в обоих направлениях, при том, что голова не двигалась. Белобрысый сел в машину – мотор он не выключал, – нажал на газ и уехал.

Он ждал.

Пять минут спустя машина вынырнула из-за угла и медленно проехала мимо серого здания.

Он чуть не рассмеялся. Неужели Белобрысый думает, что имеет дело с дилетантом? Он подождал, пока машина снова свернула за угол, потом, чтобы окончательно убедиться, что Белобрысый уехал, выждал еще, по меньшей мере, четверть часа.

Затем быстро пересек улицу, завернул за угол и вошел в здание, примыкавшее к тому, в котором жила девушка. Пройдя здание насквозь, он попал во двор. Перебравшись через забор, он спрыгнул во двор дома девушки. Взглянув вверх, он увидел на четвертом этаже светящиеся окна. Подойдя к стене здания, он подпрыгнул и ухватился за нижнюю ступеньку пожарной лестницы. Легко подтянувшись и став ногами на ступеньку, он начал взбираться наверх. Мимо окон он крался с большой осторожностью, особенно мимо освещенного окна на втором этаже. Наконец он добрался до площадки на четвертом этаже, ее этаже.

На площадке лестницы напротив ее окна стояла коробка из-под сыра, наполненная сухой землей, из которой торчали засохшие стебли. Площадка находилась рядом с ее спальней. Он заглянул в окно, в комнате никого не было. Он повернул голову налево, где из крохотного окошка ванной пробивался свет: девушка мылась. Он хотел было сразу пробраться в спальню, пока ее нет, но передумал. Он решил подождать, пока она ляжет в постель. Он хотел испугать ее по-настоящему.

Комната освещалась только ночником, стоявшем на туалетном столике рядом с кроватью девушки. Кровать была хорошо видна с того места, где он скрючился на пожарной лестнице. С ближней к нему стороны кровати стоял единственный стул, который в темноте надо было не задеть. Он хотел, чтобы ее удивление было совершенным; он не собирался спотыкаться о мебель или будить ее раньше времени. Окно было лишь слегка приоткрыто сверху – видимо, для проветривания, она, скорее всего, открыла его, придя домой. Он не знал, закроет ли она его перед тем, как лечь спать. Это был очень приличный район, и в последнее время ничего опасного здесь не происходило – он специально это проверил из опасения, что какой-нибудь дешевый пижон случайно заберется в ее квартиру и спутает ему все карты, так что она вполне могла лечь спать и с приоткрытым, как сейчас, окном. Пока она была в ванной, он внимательно рассмотрел оконный запор и решил, что проблем с ним не будет, даже если она закроет окно.

Неожиданно погас свет в ванной.

Он распластался на кирпичной стене здания. Девушка что-то напевала себе под нос, когда вошла в комнату. Вдруг голос ее резко оборвался, она включила радио. Радио заорало неожиданно громко: Бог мой, она разбудит весь дом! Она продолжала вертеть ручку настройки, пока не нашла то, что хотела, – приятную музыку: много скрипок и труб под сурдинку, а затем только уменьшила громкость. Он ждал. Через минуту она подошла к окну и опустила жалюзи. “Хорошо, – подумал он, – окно она не закрыла”. Он подождал еще немного, а затем пригнулся на площадке пожарной лестницы – так он мог заглядывать в двухдюймовую щель, которую она оставила между нижним краем жалюзи и подоконником.

Девушка еще не раздевалась. На ней было все то же коричневое платье, в котором она ходила вечером в ресторан, но, когда она повернулась и пошла к шкафу, он заметил, что молнию сзади она уже расстегнула. Платье расходилось, оставляя на спине треугольник с вершиной на копчике, треугольник пересекала белая эластичная лента бюстгальтера. По радио транслировали знакомую ей песню, поэтому, когда она открывала шкаф и снимала с крючка ночную рубашку, она подпевала. Она закрыла дверцу, подошла к кровати, села на нее со стороны, которая была ближе к окну, задрала подол и отстегнула по очереди обе резинки. Потом сняла туфли и чулки, подошла к шкафу, туфли положила вниз, а чулки опустила в сумку, висевшую на ручке с внутренней стороны дверцы. Она снова закрыла дверцу, затем, стоя у шкафа и не приближаясь к кровати, сняла платье. В бюстгальтере и трусиках она ушла в другой конец комнаты, где он не мог ее видеть, будто эта маленькая сучка знала, что он наблюдает за ней! Она продолжала напевать. Руки у него вспотели. Вытерев руки о рукав, он продолжал ждать.

Она возвратилась так неожиданно, что испугала его. Она сняла с себя все белье и быстро шла голая к кровати, чтобы надеть ночную рубашку. Боже, как же она хороша! Он и не представлял себе, до чего она хороша. Он смотрел, как она слегка наклоняется и надевает рубашку на голову: когда она выпрямляется, рубашка ниспадает, закрывая ее груди и широкие бедра. Она зевнула, бросив взгляд на часы, снова скрылась из виду и возвратилась с книгой в бумажной обложке. Она легла в постель, чуть разведя ноги, натянула одеяло до колен, взбила подушку, почесала щеку и открыла книгу. Зевнула. Снова взглянув на часы, она видимо, передумала читать, положила книгу на ночной столик и снова зевнула.

Мгновение спустя она потушила свет.

Сначала она услышала голос.

Голос произнес: “Синди”, и на какой-то миг ей показалось, что это во сне, поскольку слово прозвучало еле слышным шепотом. Но затем она снова его услышала где-то над собой и, широко открыв глаза, попыталась сесть, но что-то яростно вдавило ее в подушку. Она открыла рот, чтобы закричать, но чья-то рука зажала его. Она всматривалась в темноту поверх толстых пальцев.

– Тихо, Синди, – произнес голос. – Веди себя тихо.

Рука его зажимала ей рот сильно и плотно. Теперь он взобрался на нее, сев на живот, прижав коленями руки и второй рукой припечатывая ее к подушке.

– Ты меня слышишь? – спросил он.

Она кивнула. Рука продолжала зажимать ей рот, причиняя боль. Она хотела укусить руку, но рот не открывался. Он навалился на нее всем своим весом. Она попыталась пошевелиться, но его ноги и руки держали ее, как клещами.

– Слушай меня, – сказал он. – Я сейчас из тебя все дерьмо выбью.

Она тотчас же поверила ему: ужас сковал ее. Глаза ее постепенно привыкали к темноте. Она уже могла различить над собой его ухмыляющееся лицо. Пальцы его пахли табаком. Правой рукой он по-прежнему зажимал ей рот, а левой сжимал ее грудь. Говоря с ней, он не переставал мять сквозь тонкий нейлон мягкую плоть, время от времени пощипывая сосок. Медленным ленивым голосом он спросил:

– Ты знаешь, за что я буду бить тебя, Синди?

Она попыталась покачать головой, но его рука так крепко сжимала ей рот, что она не смогла и пошевелиться. Она понимала, что скоро расплачется. Ее начала бить дрожь. Он очень грубо мял ее грудь. Каждый раз, когда он сжимал сосок, она моргала от боли.

– Я не хочу, чтобы ты ходила по городу с полицейскими, – сказал он. – Я не хочу, чтобы ты вообще с кем-нибудь шастала, но особенно с полицейскими.

Теперь она видела его лицо ясно. Это был тот же самый человек, который приходил к ней на работу, тот же самый человек, который избил полицейского. Она вспомнила, как он бил полицейского ногой, когда тот упал на пол, и задрожала еще сильнее. Она услышала, как он засмеялся.

– Сейчас я сниму свою руку с твоего рта, – сказал он, – потому что нам надо поговорить. Но если ты закричишь, я убью тебя. Ясно?