Прелюдия к большевизму - Александр Фёдорович Керенский

играли кадровые офицеры. Первый источник информации был совершенно достоверным. Он был получен не через агентов и не был, так сказать, обличительной информацией; но она исходила от высоконадежных людей, которые честно и серьезно тревожились о том, чтобы я своевременно приготовился к возможным событиям. Позже информация была получена от менее достоверных источников, но она полностью совпадала с первыми намеками. Затем мы предприняли собственные наблюдения, насколько нам позволяли средства. Естественно, это было очень трудно делать, ибо общее настроение в Ставке было настолько напряженным, что каждый человек, приезжавший туда из Центра, возбуждал раздражение и подозрение.

[В отношении заговора необходимо сделать несколько общих замечаний. Откуда пошла волна заговоров? Здесь может быть только один ответ: она зародилась в Тарнополе и 3–4 июля в Петрограде. Разгром на фронте породил чувство израненной национальной гордости, что само по себе легко привело к методам заговора, а неподчинение большевиков вскрыло непросвещенным массам, насколько далеко идущим было внутреннее крушение демократии, беспомощность революции против анархии, и как велика власть меньшинства, если ее грамотно организовать и действовать неожиданно. Тот факт, что лишь горстка казаков и несколько солдат, еще не утративших дисциплины, спасли Таврический дворец (то есть сами Советы) от разгрома, был должным образом замечен теми, кто интересуется подобными вещами. Следующая серия ошибок и, в частности, нелепый террор, дошедший почти до паники, слухи о грядущей контрреволюции, которые после 3–4 июля положительно сделались модной болезнью демократии, — из всего этого авантюристы создавали впечатление, что демократия боялась потому, что сама чувствовала свою слабость.

И тогда началось трагическое недопонимание: одна сторона потеряла веру в свою силу, что было на самом деле, в то время как другая, наслышавшись о том, что все говорят о ее власти, поверила в этот миф. Первая, одержимая паникой перед лицом «грядущей» контрреволюции, деморализовалась и таким образом внесла вклад в распространение в массах анархо-большевистского влияния; другая сторона делалась все более дерзкой в своих нападках на «революционную демократию» и таким образом раздражала людей, к величайшей радости непокорных элементов. Кроме того, среди кругов, примыкавших к правым, существовала уверенность, что народное недовольство им на руку, и вследствие этого они считали правильным возбуждать страсти в массах. Например, посмотрите, как «Народная газета» Суворина подпевала господину Бронштейну (Троцкому) и компании: «В самые первые дни, когда на улицах Петрограда появился торжественный плакат „Да здравствует Демократическая республика!“, мы говорили, что такого рода политическая кастрация России не будет пользоваться успехом, потому что здесь только великая Народная республика может быть установлена в качестве нового общественного строя — великая Социалистическая Республика». А вот эхо большевистских военных кличей, на этот раз из органа Черной сотни «Гроза»: «18 июня [когда состоялся ряд демонстраций] рабочие столицы и солдаты показали свою силу, пройдя маршем против капиталистов, чтобы закончить войну и заменить министров, выбранных из купцов и помещиков, и вместо них поставить министров из их рядов. Против них маршировали евреи, поддерживаемые капиталистами, которые выступают за продолжение войны. Рабочие и солдаты набросились на евреев, сильно избили их и разорвали их знамена».

На этой «июльской» почве «беспартийные организации» вырастали как грибы и вскоре начали формироваться в различные кружки и группы, которые собирались предпринимать практические шаги по подготовке к контрреволюции. Из разных таких же начинаний в конечном итоге образовалось серьезное ядро, работа которого планировалась по широкой шкале. Специальная пресса подготовила его появление, началась усиленная пропаганда и регистрация новых членов, в некоторых местах была создана сеть агентов, учреждены явочные места. Ценная информация, полученная мною в это время, позволила нам увидеть то, что происходило, и, по крайней мере, выявить отдельных людей и отчасти разоблачить их цели и задачи. Одно для нас было ясно: цель контрреволюции была не в восстановлении низложенной династии; следовательно, уже где-то готовилось то, что должно было сменить Временное правительство. Позднее это сделалось специальной целью определенных групп — «убрать» меня каким-нибудь способом, каким бы жестоким он ни оказался. Меня предупредили о такой возможности, когда уже тянули жребий, чтобы решить, кто вынесет приговор, и лишь авария помешала исполнению самого действа… Обдумывая каждый аспект этого подстрекательского движения, я решил, что в данном случае арест без суда и высылка видных конспираторов будет единственной подходящей мерой предосторожности (хотя в случае массового движения такая процедура бесполезна и даже вредна). Между тем наши средства расследования технически были настолько несовершенны, что мы не сумели вовремя подавить ведущие центры.

Все время между 3 июля и 27 августа можно разделить на три периода: в первый ведется работа примитивными методами по созданию отдельных маленьких групп, переходящая в процесс слияния наиболее важных из них в одну организацию; во втором периоде силы были уже организованы и изысканы средства для попытки воспользоваться Московским совещанием; третий, и последний, период представляет собой решительную попытку захватить правящую власть силой под предлогом столкновения с большевиками. Цель движения была военная диктатура.}

Параграф 8

Шабловский. Когда Корнилов был здесь 3 августа, разве вы не беседовали с ним и разве просто не размышляли на тему, как он отнесется к тому, если лично вы оставите власть? Неужели не было такой беседы, дискуссии или разговора?

Керенский. Я читал об этом и изумлялся. Где-то в его опубликованных показаниях он говорит, что «Керенский обсуждал со мной и спрашивал меня, не пора ли ему идти в отставку» — или что-то в таком роде.

Шабловский. Он говорит об этом совсем иначе.

Керенский. На самом деле (это было в моем кабинете) я заверил его, настолько убедительно, насколько сумел, что существующее коалиционное правительство — единственно возможная комбинация сил и что любой иной ход событий будет фатальным. Я сказал ему: «Что ж, допустим, я уйду, каков будет исход?» Вот что я сказал…

Шабловский. Значит, обсуждение все же было?

Керенский. Никаких размышлений по этому поводу не было. Все, что Корнилов и другие говорили по поводу того, что Временное правительство придает ему политическую ценность, — полнейший абсурд. Я и другие члены правительства делали все, что могли, чтобы удержать Корнилова от политики, ибо это было недоступно его интеллекту; он совершенно не разбирался ни в политике, ни в политическом развитии.

Председатель. Следовательно, эта беседа, если она состоялась, носила характер обсуждения или, на самом деле, консультации?

Керенский. Я сказал: «Каковы ваши цели? Вы просто задохнетесь в безвоздушном пространстве: железные дороги остановятся, телеграф не будет работать». Разговор шел в таком духе.

[Я помню, как в ответ на мой вопрос о диктатуре Корнилов задумчиво произнес: «Ну, возможно, нам